Молю, лечить меня скорее прилетай:
Я обескровлен.
Калинов мост,
«Назад в подвалы»
Худший способ скучать по человеку - это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим.
Габриель Гарсиа Маркес.
В первый раз Они заметили, что между Ними есть что-то общее, еще в прошлом году. Тогда, на каком-то празднике, Они сидели рядом и неожиданно поняли, что у Них совпало дыхание. Вдох – выдох, вдох – выдох… Сначала догадалась Она, но и Он отстал ненамного. Вдох – выдох… Странно. Тем более что особенно близки Они никогда и не были. Но долго еще Они контролировали, невольно подстраиваясь друг под друга, вдох и выдох. А потом Она испугалась нового ощущения близости, сбилась… - и услышала Его вздох. Разочарованный? Хотя вряд ли…
…Дело было после Нового года. Совсем после – в феврале. Народ только начал съезжаться после каникул. Но основной контингент был на месте за два дня до начала учебы: почему-то дома все неожиданно заскучали.
В тот день пили чай у Нее, потому что соседки еще не приехали. Почти никто не собрался, а те, кто были, быстро разошлись. Задержался только Он и еще одна знакомая, которая, впрочем, в разговоре почти не участвовала, а медленно засыпала на кровати Соседки.
Говорить было не о чем. Беседа вяло перескакивала с событий каникул на недавнюю сессию, потом на грядущий семестр, насчет которого Он, как более старший и опытный (пятый курс всё-таки) поучал третьекурсниц. Когда третья собеседница окончательно перестала отзываться, разговор вообще прервался. И тут Она решила поправить недавно сорванную елочную гирлянду – часть новогоднего декора комнаты, висевшую непосредственно над Её кроватью.
Делать этого, вероятно, не стоило. Или не стоило Ей с утра надевать такую короткую юбку. Или Он не должен был оставаться. Или хотя бы лежать на Её кровати…
А он к тому же любил другую. Любил сильно, мучительно, со стихами, цветами, признаниями – безответно. Или, точнее, безвозмездно. Не то что бы ему не хотелось взаимности – еще как хотелось. Но третий год Он терпел, потому что не любить не мог. Потому что понимал, что жить только для себя Он уже не может, что Ему как воздух необходимо жить для кого-то другого, пусть даже этот другой – Другая – этого ничуть не ценит…
Но, увидев в опасной близости от себя Ее ноги под короткой юбкой, Он уже не мог оторвать от них взгляд…
Странное ощущение. Как будто солнце светит сквозь шторы Ей на кожу. Лучи скользят медленно-медленно. Вверх – вниз… Но… За окном обычный пасмурный февральский день, да и занавески плотно задернуты…
Он наконец-то закрепила гирлянду и повернулась к Нему. И не порадовалась тому, что увидела в его глазах, поэтому быстро опять занялась гирляндой. Но спастись уже было нельзя… Его взгляд скользил по Ней, завораживая, и разрушить эту магию Они не могли, что прекрасно поняли как раз в тот момент, когда Она к Нему повернулась.
Она все не решалась оторваться от своего занятия, так как чувствовала: если Они еще хоть раз посмотрят друг на друга, то случится что-то, чего быть не должно. Но Он, вконец измученный Другой, так хотел хоть каплю тепла… - и Она не могла отказать Ему в этом. Она могла бы даже пролить на него целый дождь таких капель, потому что всегда уважала Его и сочувствовала. Так бывает: когда любит только один. Но в паре должно быть именно двое…
Она оставила в покое мишуру и наконец-то повернулась к Нему. И тут Он перестал сдерживаться… Сначала Он долго гладил Ее ноги, поднимаясь всё выше и выше, а у Нее перехватывало дыхание, Она зажмуривалась, не веря, открывала глаза – и находила Его у своих ног, и опять не верила тому, что сама видела… А потом, все еще не поверив до конца, опустилась на колени рядом с Ним и решила не думать ни о чем. Потому что если это случается, то явно не просто так. Потому что Она давно хотела хоть чем-то помочь Ему. Потому что… нравится Он Ей!!! Не так уж сильно, чтоб страдать от Его чувства к Другой, но неизмеримо больше, чем просто хороший друг… Она закрыла глаза и ответила на поцелуй, да так, что очень удивила и Его, и себя. «Так должно быть, потому что если бы не было должно, этого бы никогда не случилось…» - и с этой фаталистской мыслью Она позабыла про всё остальное. И последнее, что Она запомнила: сонные глаза Знакомой, которая даже не удивилась, подумав, вероятно, что всё это ей снится. Он поднял Её на руки и понес к себе в комнату, благо соседа не было.
Коридор в середине дня был пустым, что должно было бы радовать – но именно в тот раз это не имело никакого значения, потому что дело началось и не могло не быть закончено. Он бы смело прошел и мимо Её Соседки, и мимо своего Соседа, и даже на Другую – Он знал это – реакция была бы аналогична. А Она не реагировала на транспортировку, Она даже не смотрела на Него, и только по Её прерывистому дыханию, которое снова попадало в такт, и рукам, обвивающим Его за шею, Он понимал, что Она всё-таки с Ним, в этой реальности.
Он достал ключи, открыл дверь в комнату и порадовался, что с утра не раздвинул шторы, благодаря чему помещение заполняли синеватые февральские сумерки. Он бесшумно закрыл дверь на замок и бережно опустил Её на кровать. Но когда Он попытался на секунду отстраниться, чтобы стянуть футболку, Она не пустила Его.
За окном уже почти совсем стемнело. Они молчали. Вот уже больше часа Они лежали рядом и не могли понять, что же толкнуло Их друг к другу. Он неожиданно вспомнил о Другой, а Она начала осознавать, о чем Он думает, и что Её Он не любит и вряд ли полюбит, так как выбраться без потерь из битвы, в которой Он третий год воюет за лишний взгляд или слово, представлялось нереальным. И Она не могла представить себе Их близость – но и уже (как сразу!) мучительно не хотела видеть Его с Другой – даже просто рядом, потому что дальше у них дело не заходило.
«Ты… Зачем Ты здесь – здесь, где я столько раз мечтал о Другой? Ты же это знаешь – Ты всё видела, я многим с Тобой делился… Ты не спасешь меня, а я … Я ничего не дам Тебе, потому что я… пустой. Совсем, я кончился, причем уже очень давно… Только для Другой что-то находится. Разве я не пробовал? Я даже уходил, хлопал дверью… Не помогало… Потому что счастлив я только у ног Другой…»
Но Он вдруг почувствовал, что впервые за долгое время Он успокоился.
Он взглянул на Неё, лежащую у холодной стены, и аккуратно прикрыл Её одеялом. Она открыла глаза.
- Останешься ночевать?
- Но ведь к тебе придет Другая?
- Нет. Она пока не приехала.
Так Она осталась у Него в комнате – на ночь, и в непосредственной близости от Его жизни – пока Другая не…
Это была единственная ночь, когда Они спали вместе. Потом Он начал договариваться с Соседом и со знакомыми с других этажей – часа на два, только чтобы никого рядом не было, потому что «рассекречиваться» нельзя, Их не поймут: на Нем навсегда ярлык воздыхателя Другой, вечного рыцаря, Она – просто пока одна, ни с кем ни намека на роман – во всяком случае, официально…
Двое одиночек грелись у скудного тепла друг друга, точнее, грела Она – со всей силой дружбы, жалости, уважения и восхищения, - а Он отражал то, что не уходило на Другую.
Телефонный звонок или сообщение, встреча в коридоре, сияние Её глаз – такое яркое и ласкающее, что у Него непроизвольно поднималось настроение, два слова – кроме, конечно, «Привет!» - время и номер комнаты, где всё состоится. «Можешь?» - «Конечно, без проблем!» Нечасто, раза два в неделю, а потом Он провожал Её до лифта – на чужом этаже, а на своем – выбирал момент, когда коридор пустовал, выводил Её до поворота и, прощаясь, просто неловко касался Её щеки. Ничего лишнего на людях: в разных углах, только бы не задеть нечаянно – а кто знает, может, и умышленно? – друг друга: а вдруг вздрогнут? Не удержатся? – и тогда, как Им казалось, всем сразу всё станет ясно и ничего не сможет быть прежним. Однако страх общаться прилюдно не мешал Им не стесняться ничего и никого, даже друг друга, за запертой на ключ дверью. Он, в безответной и само- и всезабвенной любви к Другой, почти отвык от нежности, которую Она не жалела в эти два часа, и, в свою очередь, пытался – как сам понимал, небезуспешно – не разочаровывать ту, которая стала для Него настоящим утешением в последние две недели.
Им было тяжело, особенно Ей – ведь Она понимала, что вся Её помощь сходит на нет всего после нескольких минут общения Его с Другой. К тому же Он сам тоже всё усложнял. С Другой Она как-то примирялась, потому что очень уважала Его чувства и не надеялась, что когда-то сможет заменить Другую. Всегда – и наедине, с Ним, и на лекциях, с Подругой, и поздно ночью, обсуждая кого-нибудь с Соседкой, Она помнила, что вся эта их уже трехнедельная – двенадцатичасовая, если быть точнее - идиллия несерьезна и несуразна. Каждый вечер, даже после Их встреч, Он шел к Другой, и никогда не напоминал о себе Ей. Она не могла отвлечься от этого и до конца уйти в Него, забывшись, не могла тоже. Потому что уходить пришлось бы заведомо без обратной дороги…
Дороги вперед у Них тоже не было. Абсурдная ситуация: треугольник, да какой! Он, Она и Другая – пошлая классика, но Они вместе, не любя друг друга, Он – все-таки по традиции – любит Другую, о которой Она прекрасно знает, но вот Другая о Ней не имеет ни малейшего представления, Другая не любит Его, Другая не с Ним ни в каком смысле. Это уже не треугольник, а угол, скорее – и Он его вершина. Или ломаная линия, линия жизней, из которых Его – самая исковерканная, Её – как-то пытающаяся повторить и выправить Его, а линия Другой – балка, падающая на хрупкие перекладинки Его и краем цепляющая и Её тоже…
Постепенно Она начала менее болезненно воспринимать Его отношения с Другой. Наконец-то пришло понимание, что если Другая Его не любит и прямо говорит Ему об этом, она права: невыносимо быть вместе с безответно любящим тебя человеком, невозможность ответить или хотя бы отблагодарить порождает чувство стыда, неловкости, вины, которое постепенно перейдет в презрение или ненависть, чего Он уж точно не заслуживал. Видимо, Другая тоже это понимала. Но – в знак особой благодати или чисто женским чутьем, не желая терять – Другая держала Его на поводке, иногда опасно – для всех троих – приближая, и тогда Он даже избегал Её, а иногда так жестоко отталкивая, что Ему оставалось только пытаться зализать раны где-нибудь рядом с Ней, но только не отпускала совсем. Вот за это, а не за любовь к ней Его, Она и не терпела Другую.
А Он наверняка всё понимал и, не отвергая помощи Её, на которую сам же и напросился, пробовал помогать себе другими методами. А Она терпела всё: то, как Он заигрывал с первокурсницами, как Его сватали за кого-то, в деталях расписывая Ей же, как эта девушка Ему подойдет, как… Но Она никогда не упрекала Его ни в чем, потому что знала: Она может Ему помочь, что доказывает уже месяц, за который Он стал лучше спать, и Она поможет, а потом… Уйдет, если надо… Точнее, когда будет надо.
А Он продолжал каждый вечер видеться с Другой, что давно не приносило Ему радости, но прожить без чего Он, как думал, не мог. Причем этим встречам часто – как было заведено, два раза в неделю – предшествовали встречи Его и Её, к которым Он тоже привык. Она не возражала, Она вообще достаточно терпеливо реагировала на всё, что шло от Него, потому что охотники потрепать Ему нервы и поиздеваться над Его чувствами находились всегда, а вот успокоить, повеселить, обогреть словом или взглядом – обогреть, а не обжигать израненное, и даже не израненное, а истоптанное сердце – почему-то не находились. Но Она не собиралась вешать на себя ярлык сестры милосердия. Только не требовать ничего, особенно благодарности, ибо вскоре за Их отношения уже Она должна была благодарить. Только бы Он ни о чем не догадался. Только бы не банальный треугольник…
Хотя однажды Она все-таки потребовала.
Начиналась весна – не календарная, которой уже исполнилась неделя, а настоя-щая, с солнцем у Него в комнате по утрам, с промокшими ногами и вечным ожиданием того, что именно этот март судьбоносен, что другого такого не будет, и поэтому невозможно пропустить ни секунды его. Она в который раз повторяла себе, что пора перестать считать дни, потому что этого никто не оценит, потому что… Потому что уже в Ней появилось желание когда-нибудь сбиться со счета.
Сначала уехала Другая. Несколько дней Он будет спокоен, чему Она была очень рада даже без учета личного настроения. А оно присутствовало: пусть всего три дня, но это свобода для Него, для Неё же – перевыполнение плана на встречи за эту неделю.
Этому немало поспособствовал отъезд Его Соседа, подаривший Им не шесть часов по чужим кроватям со своей простыней, а несколько ночей дома, откуда не выгонят и где не потревожат. Сначала, правда, Она не решалась оставаться с Ним спать – Они этого не умели, но отказаться было не в Её силах. Следующая возможность появится еще очень не скоро, если появится вообще.
Опять холодная стена, но страха почти нет. Мы всё знаем и всё умеем, может быть, Мы даже справимся… Хотелось бы надеяться. «Тебе удобно?» - шепчет Он. Конечно, Он думает и о Другой - всегда, но на месте рядом уже не представляет. Потому что Другая разучила Его мечтать. А та, которая рядом, вполне реальна, Она скучает, когда Его нет, с Ней можно отдохнуть, потому что после двух поворотов ключа начинается Их мир и Их тайны, которые вдвойне приятны оттого, что они только Их.
- Поедешь завтра со мной на днюху к знакомому?
- Не знаю. Во сколько?
- Часам к четырем, он на даче народ собирает.
- А проснемся?
Он улыбнулся и поставил будильник на двенадцать.
- Придется на электричке ехать, в два надо быть на вокзале.
- И сколько у Нас времени? Сейчас, в смысле…
Как же Она любила, когда Его глаза так теплели!
- Ну, часа три есть, хотя надо выспаться подольше: завтра так не получится…
Луна, почти полная, выползла в щель в шторах. Так обычно бывает около двух ночи, отметил Он.
…- А Другая никогда не соглашается ехать со мной куда-нибудь в компании…
Она долго не реагировала. Потом повернулась к Нему и ровным голосом сказала:
- Ты мог бы при Мне Другую не упоминать? Хотя это ведь очень сложно…
И тут Ему стало стыдно.
Утром солнца не было. Он спал плохо, часто просыпаясь, и решил встать за час до будильника. Только бы Её не разбудить!
Но Она тоже проснулась.
- Доброе утро!
Улыбка. Глаза грустные, как обычно, и свет в них другой. И круги, будто бы тоже не выспалась.
- Я пойду…
- Да ладно, останься. Ехать ведь собирались!
- Ты не понял. Я голову вымыть хочу!
- Ну, ты зайди, как будешь готова, хорошо?
- Я быстро!
Через час Она вернулась – повеселевшая, свежая, с еще влажными волосами. Кинула пальто и сумку на кровать Соседа и поинтересовалась, что Они дарят.
«А Другая никогда…»
- Я диск купил, с игрушкой. Надеюсь, у него такой нет. Гонки – он в них постоянно играет. Вот…
Она просмотрела содержание и отложила диск в сторону.
- Не люблю. Ну или играть в них не умею…
Он допил кофе и начал собираться. Через двадцать минут Они вышли – по отдельности, встретились в метро. Видно было, что Она очень волновалась. «А вдруг что-то не так? Вдруг увидят? Вдруг Он передумает? И тогда Наше дыхание уже никогда не совпадет…»
Она хотела спать – из-за того, что полночи прислушивалась к Его неспокойному дыханию, в такт попадать не стремилась, но все-таки иногда попадала. А еще ночью Она думала, что же может означать Их первая вылазка вместе. Признание? Вряд ли… Нежела-ние идти одному? Теплее. «Ведь один Он скорее всего напьется, а так – напоит меня…»
Электричка, два десять в дороге. «Надеюсь, там снег подтаял, а то мы на канику-лах там были, пройти не могли. Ну и дорогу я плохо помню… Да Ты не бойся, доберемся!»
Она любила, когда Он был в таком хорошем настроении, что случалось редко. Что на это влияло – чье-то присутствие или отсутствие – сказать Она не могла, да и Он тоже. Да и выяснять, если честно, Ей не хотелось, а хотелось просто сидеть рядом…
Он что-то говорил, Она смеялась, Он тоже начинал улыбаться, за окном мелькали уже почти весенние леса… И Она решилась сказать Ему:
- Как же я люблю, когда Ты улыбаешься!..
Он посмотрел на Неё странным взглядом, снова улыбнулся и, еще улыбаясь, поцеловал. Они никогда не целовались просто так, тем более на людях – на глазах у всего вагона, которые не спешили отворачиваться. Так Они проехали три платформы…
- Всё, я больше не могу, - выдохнула Она.
- Точно? А теперь? – Он снова улыбался.
И Их дыхание опять слилось, потому что Она дышала Им, а Он – Ей, и по-другому быть не могло. Во всяком случае, в тот день и в том месте, где-то в ста километрах от Москвы. Точнее координаты можно было определить по названиям станций, но на них Они, занятые более важным делом, перестали обращать внимание. А потом Он понял, что нужная станция – следующая, и пожалел об этом, так как в тот момент Он был готов ехать с Ней куда угодно. Когда Они, хохоча, пробирались от платформы через сугробы к поселку, это настроение еще сохранялось, но на укатанной улице пропало: Он вспомнил про Другую, про то, что послезавтра она вернется и что Его снова потянет к ней, и что Он снова будет говорить о своей любви, а об этих трех днях постарается не вспоминать, чтобы заглушить чувство вины перед обеими – а в первую очередь, чтобы ни в чем не упрекать себя.
Он посерьезнел и сказал:
- Пришли. Вон тот дом…
Она там никого не знала, да и Он, честно говоря, не всех помнил. Именинника и еще пару человек Он знал с летнего лагеря, некоторые были общими знакомыми, а большинство даже Именинник нечасто видел. Но знать всех необязательно: на таких глобальных, как тот день рождения, праздниках народ всё равно разбивается на небольшие группки. Вот и сейчас Её после первого же тоста утащили на кухню, а Он разговорился с Именинником.
- И это твоя Другая? На фотках она вроде не такая…
- Это не Другая… Другая уехала, на праздники.
- А это тогда кто?
Он на секунду замялся, но ответил:
- Она.
- Она твоя девушка?
- Да нет, тут сложно объяснить… У Неё никого нет, у меня с Другой не получает-ся. Так сложилось – переспали. Теперь вот вместе. Иногда… Пока никто не увидит.
Именинника такое положение дел явно удивило.
- И долго Вы так… общаетесь?
- С месяц, наверное.
- И всё равно не понимаю: зачем Тебе две? Давно бы с Ней остался, а то издеваешься над всеми, и над собой в первую очередь.
- Тут смысл в другом. Нам просто хорошо вместе – именно потому что Мы не любим. Мы способны говорить обо всём на свете, Она ни в чем меня не упрекнет, но всегда поможет и поддержит…
- А о Ней Ты подумал? Замечательно получается: Мы не любим, Мы просто так… Детский сад. Ты хоть о Другой при Ней не упоминаешь?
Он покраснел.
- Больше не буду. Но ведь люблю-то я Другую! И… не могу без неё.
- Уверен? Вот сейчас можешь?
Он устало – «Как же вы меня…» - улыбнулся:
- Я ведь звал Другую. А она домой уехала…
- Знаешь, я о Тебе думал лучше…
Может быть, после этого разговора Ему стало неловко, а может, он просто не придумал ничего более умного не вечер, только Он не отходил от Неё ни на шаг. Поцелуи, танцы, отдельная комната на ночь… Праздник удался, Они это понимали. Но Они также осознавали и то, что после каждого, даже самого замечательного праздника неизбежно похмелье и головная боль.
На следующий день Они возвращались в город. Солнца не было, зато вместо снега на дорогах лежала малоприятного вида каша. Все прелести весны в мегаполисе…
Он вышел на предыдущей станции метро, чтобы дать Ей время дойти одной и не торопясь, не смущая Её своим присутствием за спиной. Ничего необычного, но Она после этого поняла, что вчерашний день, каким бы замечательным он ни был, ничего не изменил: завтра Он встретит Другую на вокзале и всё опять вернется на круги своя…
Выходя из метро, Она купила себе розу – чтобы успокоиться и в честь первого весеннего праздника – если, конечно, не считать праздником сам факт начала весны.
Она не рассчитывала на встречу вечером, но Он пришел сам – поздравлять. Неловко сунул большой букет тюльпанов, потом обнял, примяв при этом половину цветов. «Спасибо!» - «Пойдем?» - «Может, я попозже? Чтоб не вместе?» - «Пойдем сразу!»
Она удивилась такому решению. А Он шел к нему целый день, томясь чувством вины перед Другой, которое по мере приближения ее поезда становилось все сильнее, и нежеланием терять последнюю ночь с Ней. Пользуясь последними моментами моральной свободы от мучительной любви, Он просто не мог отказаться от возможности еще немного отдохнуть, еще одну ночь выспаться – хотя бы относительно – перед тем как снова начать вести долгие и бессмысленные разговоры на тему Его непорядочности и раздолбайства, подсобрать еще немного тепла, пусть даже и у холодной стены, чтобы потом отдать всё, без остатка, чтобы самому замерзнуть, смотря, как переступают через твое тепло или еще хуже – топчут ногами…
И Она в ту ночь не скупилась на тепло, хотя тоже прекрасно понимала, что уже завтра Он передаст его Другой, ничего себе не забрав. Но так написано в какой-то умной книге: женщина – источник любви, а мужчина – отражатель. Поэтому Она щедро дарила Ему всё, что могла, и даже немного в долг, и знала, что отразится это в сторону Другой – и не жалела, потому что считала, что сама выбрала эту дорогу тем февральским вечером… А то, что, возможно, там не было другой дороги, Она как-то не принимала во внимание, Он же про дороги не задумывался вообще. А, нет: Он как раз прикидывал, где приблизительно сейчас Другая и во сколько Ему завтра надо выйти, чтобы успеть к ее поезду.
Потом Он заснул, а Она долго рассматривала Его лицо и прислушивалась к ровному дыханию. К третьей ночи Они прекрасно научились спать вместе, хотя именно сейчас Она меньше всего верила, что Им когда-нибудь предстоит повторить это: Другая возвращается только завтра, а Он уже несколько раз назвал Её именем Другой… Она смирялась со многим, но, пожалуй, это раздражало Её сильнее всего…
А на следующий день приехала Другая. И всё вернулось на круги своя: день – как чужие, «Привет!» в коридоре, может быть, пара слов – совсем не общаться нельзя, только вот Он становился всё грустнее, в глазах появилась тоска – огромная, страшная, незнакомая, которую Она боялась еще больше, чем Он: Он-то не понимал, что это чувство опасно, что оно затягивает, что выбраться будет сложно… Он надеялся на весну, но весна не приходила: снег не таял, солнце показывалось редко, снег не таял, даже не превращался в обычную мартовскую кашу, а потом на город напала метель. Ветер сносил с ног, продувал рукава и подолы, хлестал по щекам мелкой снежной крупой… Тоска в Его глазах разрасталась.
Встречи с Ней Ему уже не помогали: после двух часов Он приходил к Другой – каждый раз, каждый вечер, сидел долго и почти не спал. Как-то раз Она попыталась предложить Ему хоть немного изменить режим дня. Он был резок и категоричен: «Нет!»
«Конечно – кто я такая, чтобы что-то говорить Тебе?!.» - Она оделась, дернула дверь… Закрыто.
- Дай ключ!
- Прости.
- Ключ!..
- Не уходи! Не кидай меня и Ты тоже…
Она села на кровать.
- Зачем это всё Тебе? Зачем городить такой лес?
Он положил руки Ей на плечи.
- Просто Ты всё понимаешь. Другая – нет… прости, я обещал… Да что ж это такое…
- Я пойду…
- Уходишь? Ну ладно.
- Ты сейчас что делать будешь?
Она испугалась Его улыбки. Ой, нехорошая… И на окно Он обычно так не смотрит.
- А если я… останусь?..
Улыбка изменилась. Потеплела.
- Тогда ничего нового не произойдет!
А потом, через положенное время, Они должны были разойтись по комнатам. Он успокоился, слегка повеселел, Они долго целовались на пороге… А у лифта Она старательно заглядывала в Его глаза, с надеждой увидеть их ясными, без тоски, может быть, с искоркой иронии, но только не такими, какими они были всего лишь два часа назад… Но понять то, что Она видела, Она не могла: глаза, конечно, прояснились, но то, что таилось в их глубине, по-прежнему не открылось.
- Спасибо! Спасибо Тебе!!!
- Ты сейчас к Другой?.. – робкая надежда в голосе.
- Нет. Пойду спать, - Он широко улыбнулся.
А то, что началось почти сразу после этого вечера, предугадать не мог никто. Он внял Её совету и стал жертвовать встречами с Другой ради спокойного здорового сна или хотя бы фильмов, которые смотрел ночами. Другая, после нескольких «неотдежуренных» у её двери ночей забеспокоилась и неожиданно для всех – вероятно, для себя в первую очередь, начала бегать за Ним. Сначала не слишком откровенно: зайти к Нему вечером, специально встретиться днем, позвонить или написать в неположенное время… И Он цвел: еще бы, казалось, что на третий год у них все-таки должно всё наладиться – и вот то, чего Он так долго ждал! Не зря Он не заглушал в себе это чувство, не зря терпел и страдал, не зря пил и ходил по карнизам… Другая все-таки любит Его, она просто боялась признаться… Ведь так, правда?!
С Ней, однако, Он отношения пока не рвал, даже наоборот: счастья было так много, что теперь уже Он щедро делился с Ней теплом, причем не приходящим от Другой, а вырабатываемым где-то в Его собственном сердце, в генераторах, которые прежде простаивали… К тому же Он был честен: именно после Её просьбы Он несколько сократил количество и время визитов к Другой – и, во-первых, стал лучше спать и меньше трепать себе нервы, и во-вторых, наконец-то смог заинтересовать Другую пусть не собой, но хотя бы угрозой потерять Его.
Вот так неделю все были счастливы – конечно, относительно себя же образца февраля-начала марта. По-прежнему Они встречались по вечерам в чужих комнатах, по-прежнему Им было хорошо вместе, и по-прежнему Он, возвращаясь к себе в комнату, не задерживался там, но шел к Другой, которая теперь ждала Его, а иногда и сама просила приходить…
Она же чувствовала себя скульптором, который долго высекал что-то – не для себя, а теперь, когда шедевр почти закончен, его следует отдать владельцу той глыбы мрамора, что когда-то недавно поступила в мастерскую необработанной. И, как скульптор, Она не жалела, потому что знала: Галатея всегда уходит от Пигмалиона, это – дело времени и, может быть, личных качеств героев.
А еще у Неё часто появлялась мысль, что на самом деле Она – рыцарь, тайно посвященный, когда-то февральским днем ставший на одно колено под мечом, плашмя легшим на плечо, в комнате, захваченной сиреневыми сумерками, пока Другая не… И теперь Она обязана воевать с Его знаменем – не на щите, но у сердца, так как выставить его на всеобщее обозрение равносильно предательству сюзерена. Но когда-нибудь Она попадет в плен, и, как Жанну д`Арк, Её никто не спасет от костра. Какого костра, Она еще не понимала, но знала точно, что гореть он будет ярко, так, что не заметить его не удастся.
К концу марта всё изменилось так, как еще в феврале не мог представить никто. Другая продолжала бегать за Ним, Она продолжала по мере сил облегчать Ему жизнь, а Он не переставал всё запутывать. Последним его нововведением стало знакомство с Первокурсницей, светлой милой девочкой, которая смогла бы дать ему счастье – при иных обстоятельствах. А так она с удовольствием общалась с Ним, не отказывалась от приглашений в гости, часто приглашала к себе, но дальше этого дело не заводила, так как считала, что Он должен сам разобраться в своих отношениях с Другой. Сможет порвать - замечательно, нет – зачем Он такой нужен?! Первокурсница не страдала от отсутствия внимания, вот почему и сама так мало уделяла его другим.
Ей, конечно, это не могло сильно понравиться, но Она прекрасно осознавала, что согласится с любым Его решением, потому что иначе нельзя. Потому что Она – рыцарь, а рыцарь должен подчиняться. Только вот кто тогда Он: сюзерен или прекрасная дама?..
Другая же, поняв, что появилась некая Первокурсница, еще более усилила свое воздействие на Него. Она старалась не оставлять Его одного, а когда Ему все-таки удавалось скрыться, Другая шла в обход по знакомым и почти всегда находила где-то и Его – и, даже если ей и не были особенно рады, оставалась там и сидела до тех пор, пока Он сам не собирался уходить. Многих сложившаяся ситуация начала веселить, даже Её, потому что картинка действительно получалась нелепая. Он, однако, сильно рад не был, потому что хоть уже начал потихоньку высвобождаться из-под гнета чувства к Другой, но еще не настолько, чтобы признать все ее несовершенства, и насмешливое отношение к таким поступкам Другой причиняло боль Ему самому.
И вот апрель – как правило, еще более многообещающий, чем март, и снега почти нет на крышах, поэтому можно гулять по ним, правда, начинаешь бояться поскользнуться. И пусть кто-то еще совсем недавно хотел полетать хоть так – теперь светит солнце, и, кажется, его лучи проходят через прозрачные крылья.
У Него оставалось всё меньше времени на общение с Ней: учеба, друзья, Первокурсница, Другая… Но раз в неделю Они всё так же запирали за собой дверь с внутренней стороны – и начиналась Их сказка. Правда, начиналась с повторения и им же и заканчивалась…
Она старалась постепенно отдалиться, так как знала, что дело движется к тому, что скоро Он уйдет совсем, что Он уже стоит на краю… на пороге, смотрит вперед, и уйти Ему мешает только чувство некоторой ответственности перед Ней, которая остается позади. Она старалась, но это получалось плохо, потому что Она помнила Его глаза теплевшими от Её улыбки – и ни на что не хотела менять это ощущение.
Апрель принес и желание сладкого. И вот однажды Она возвращалась из магазина с двумя немаленькими пакетами. Солнце, синее небо, только весеннее, только одно на город, только одно над всеми.
- Давай сюда! – кто-то сзади мягко забрал у Неё пакеты. Конечно, можно и не оборачиваться.
Идти вместе Им еще довольно долго, можно завести разговор на какую-нибудь запрещенную тему, например…
- Ты сегодня сможешь?
- Но ведь только вчера… Или время появилось?
- Если скажу, что соскучился, ты же не поверишь? – и насмешка в глазах.
- Может, и поверю! Ты вечерком напиши тогда, ладно?
- Ага, тогда и время с местом уточню.
Молчание. Вдох-выдох…
- Спасибо, что помогаешь. Поухаживать вдруг решил? А если увидит кто? – Она вроде бы шутила, но больно было по-настоящему.
- Ну, здесь-то не так страшно, далеко пока. Да хотя бы и близко – неужели я не помогу девушке с такими сумками?!
«А Ты тоже умеешь бить. Точнее, стегать, как крапивой по голым ногам, напоминая то, о чем думать нельзя, нельзя говорить об этом, нельзя встречаться не за дверью, нельзя разговаривать не о том и не там…»
- Конечно, и Тебе порекламироваться тоже надо, правда?
А вот это уже не крапива, это каблук – шпилька, острая, длинная, такие туфли Она никогда не носит, но очень хочет надеть когда-нибудь, чтобы наступить кому-то на ногу. Или нет, теми же туфлями, только острым носиком, резко, внезапно – под колено, боль такая, что кажется, будто в пах, а там болевая точка, и всё это по телу, за секунду, пока мозг придумывает ответ, желательно оскорбительный. Но мозг ответ не придумал, помешало что-то еще, пожалело, заставило промолчать, заставило потеплеть глаза и спрятать боль и даже легкую обиду поглубже, где она потом – Он знал это - самоликвидируется, и даже пыли не останется, потому что Он не имеет права на Неё обижаться, потому что Она сделала для Него гораздо больше, чем Он, соответственно, для Неё.
- Приходи на чай вечером, ладно?
Вечером – это после Их времени, когда солнца уже не будет, а в Его окне покажется луна, когда захочется выть на нее, даже не дожидаясь полнолуния, и пить – что угодно, чай ли, кофе, вино или водку, а потом танцевать, может быть босой и в лунном свете, по травам, и прыгать через костер, а всего лишь апрель, что хорошо, потому что перепрыгнут не все…
- Посмотрим, но вряд ли.
Она поняла Его: Другая, активизировавшись с появлением Первокурсницы, начала с неожиданным рвением ревновать Его даже к старым знакомым.
- С Другой приходи, всё нормально.
И теперь больно, за Неё, такую терпеливую и снисходительную: ведь не любит, а все прощает, позволяет всё… или почти всё, а ведь Ей тоже больно. Но молчит, улыбается, смеется даже – не разучилась, и не над Ним, как Другая, а что-то замечает вне Их и часто вне мира – уж не в себе ли? И за себя страшно: «В кого же Я превратился, Я ж не такой?!.» - «Такой, именно такой, и не вернешься ведь из болота, даже за волосы не вытащишься без помощи извне, и ведь сам отказываешься…»
Ступени – семь, и Он, и Она их не раз считали, Он придержал дверь, Её кивок – с благодарностью, потом лифты – знакомых нет, это хорошо, а Он думает, с кем бы на вечер договориться, находит двоих «жертв», потом рассуждает про себя, к кому пойти раньше: к Первокурснице или к Другой, чего Ему больше захочется после Её тепла: поделиться полученным или еще поднабраться нейтрального, но такого необходимого света…
А Она сейчас устала и хотела сначала в душ, потом чаю, еще куча домашних заданий, и ничего не успеет, потому что два часа выпадут, а Ей их давно не жалко, хочется, чтобы их стало больше, но не станет, поэтому не думать, и только вдох-выдох, пока еще рядом и плевать на полный лифт, но вот Её этаж, и Она забирает пакеты, Он улыбается, кивает и, как в плохой мелодраме, долго – пока лифт не закроется – смотрит Ей вслед, потому что думает, но не о Ней.
Встретились, как обычно, у Его друга. Комната – почти родная за прошедшее время, простыня из пакета, чистая – только сегодня меняли, и еще довольно светло, что удивляет, смущает даже немного: а вдруг кто-то подглядывает, пусть через окно, хотя ужасно высоко? С порога – поцелуи, соскучились даже как бы, Его пальцы в Её волосах, нежно, кое-как разостлать простыню, и уже вполне тепло, но неуютно без одеяла, и действительно обреченно, как будто в окно смотрят все, как будто Они – на сцене, и счастья нет, только боль – где-то глубоко, найти трудно, но есть и много… Словно во сне, медленно, отворачиваясь друг от друга и радуясь тому, что темнеет, и страх, что Их сейчас застанут, и снова надо будет разбегаться по углам, хотя первая мысль-то – не бежать…
А потом, когда всё закончено, остается только молчать. Она замерзла без одеяла и почти сразу оделась, Он, кажется, задремал. Расходиться не хотелось: откроешь дверь – а там люди, дела, идеи, делили, лилии, Далила, Самсон, сны, сами, мосты, стынет, наст, некто, ноктюрны, сонаты, и опять сны.
- …Я понимаю, это звучит глупо, даже пошло…
Она уже знала, что Он пытается сказать не своими словами, но дослушала:
- …нам надо расстаться.
Ну ничего оригинальнее не придумал!
- Понимаешь, это Тебе же лучше: Я не хочу, чтобы подобное продолжалось. Ты должна быть единственной… И не у такого, как Я.
Истерик не будет, о Галатея. Пигмалион уйдет сам.
- Спасибо Тебе! Я этого никогда не забуду!!!
Поцелуй в щеку, легко – по волосам, какой же Ты замечательный, только вот не у Меня, давай, Я первая пойду, да, пешком, не знаю, хочется так, а на чай всё-таки заходите!!!
И уже потом, на два этажа ниже – смех, громко, потому что весело, и никто не узнает – и никто не поверит, и никогда не повторится, – и слезы, и все-таки Пигмалион обманул Тебя, о Галатея, потому что всё будет, даже истерики, только не сейчас, позже, когда будет свободен душ, потому что там не видно слез, Она это уже давно поняла… Сколько там времени прошло – два месяца? А чем показалось – годом или неделей?..
Все получилось проще, чем Она ожидала. Давно привыкнув к мысли о временности их отношений, Она восприняла разрыв… хотя какой там разрыв – разве их хоть что-то связывало, кроме физического тепла? – спокойно, и, что странно, не только внешне. Она проходила мимо Него как в музее, а шедевр висел за стеклом, и надпись уже появилась: «Руками не трогать», только вот восхищенных взглядов пока не наблюдалось…
Им неожиданно стало проще общаться. Все-таки за прошедшее время Они неплохо узнали друг друга, поэтому и сейчас, став «просто друзьями» - а не любя, это вполне возможно, если, конечно, преодолеть стыд и чувство собственничества, хотя с последним проблем не возникало: невозможно считать своим то, что берешь напрокат и платишь вроде бы и дешево – как другие думают, что им на твое тепло, а сама в глубине души понимаешь, что это тебе не по карману, но не жалеешь, потому что он хороший, и если бы не твой страх влюбиться первой и заведомо безответно, тебе бы не мешало ничего… Но ты боишься, несмотря на то, что знаешь, сколько раз из-за подобного страха что-то не случалось…
Апрель – такой странный и неоднозначный – медленно шел к маю. Обычная компания друзей, неизвестно какой повод, непонятное количество спиртного, а гитары почему-то нет, но никто не удивляется, и Другой нет – странно, но это, кажется, не расстраивает даже Его самого.
Почему – сны? Никогда, ни по какому поводу они их не обсуждали. Слишком личное? – возможно. Хотя скорее всего, во снах было столько нового и интересного, что видящие их предпочитали помолчать и осознать сами, без чьей-либо помощи… да и какая там помощь – нельзя подойти к главному герою и попросить исполнить. Теоретически, конечно, можно, но чаще всего сны так завораживающе-невероятны, что ты просыпаешься утром – или посреди ночи – оглядываясь, ища ту реальность, а ее нет, и она не вернется, даже если ты закроешь глаза.
Впрочем, Её последний самый яркий сон был вполне безобиден:
- Знаете, лес, а там – целая поляна тюльпанов. Яркие, разные, много-много, и солнце сверху, а Я смотрю на них и думаю: «Сейчас же всего апрель, откуда их столько, да еще в лесу, да еще разных…»
Народ поулыбался и счел нужным ответить, что цветы вообще это очень хорошо, кажется, к свиданию, в любом случае, что-то с личной жизнью связанное, причем позитивное, потому что негатива в ней всем им давно хватает. Она пожала плечами, не особенно поверив, грустно улыбнулась – и НЕ посмотрела в Его сторону. Он, впрочем, тоже в тот момент на Неё не смотрел.
И о снах Он тогда совсем не думал. Другой нет – и это замечательно, никто ни над кем не издевается, всё спокойно в тихом мирке компании. Он смутно осознавал, что именно Он – пусть даже косвенно – со своей неуклюжей любовью совсем не к той, что Ему нужна, постоянно кидает камни в это озерцо, не слишком глубокое, но вполне чистое, ничем пока не замутненное, и это многим не нравилось, но осудить такое… Нельзя запретить жить для другого… Другой, когда понимаешь, что не любить – нельзя, что тебе не нравится, когда просто любят тебя, и готов отдать все, что можно, и даже что нельзя, и знаешь, что не возьмут, может быть, просто кинут в лицо – или возьмут, почешут за ушком, а потом забросят, забудут и передарят…
И вот май, почему-то наименее яркий из всей весны, почему-то холоднее, почему-то свободное время, и нет больше звонков – удивляет, но не так чтобы очень. Не пусто, хотя чего-то не хватает, но не друг друга, а всего лишь ни к чему не обязывающего тепла, потому что Другая так же топчет Его сердце, иногда, правда, отряхивает… или зеленкой поливает… дует, правда… но не всегда…
А как Его лечить, не знает никто, поэтому и не пытаются. Кажется, там давно повреждения, несовместимые с жизнью.
Майские праздники – все-таки праздники, потому что не учиться, можно домой, но не хочется, и почти все разъезжаются, а Он остается, не знает, правда, зачем, и Она осталась, и даже не из-за Него, просто дома пустоты еще больше, там придут мысли о Нем и не очень, и куда это заведет, даже Она сама не поймет…
А здесь – всё спокойно, болото, и Другая уехала, камней никто не кидает, и остается только вязнуть, медленно и печально, там не то что бы грязно, экология пока в норме, только вокруг всё тоскливо, дождь идет, и всё живое попряталось по норам… Только вот у Него норы нет, и негде спрятаться от пронизывающего мелкого дождя, и зонта нет давно, и Галатея становится хрупкой девчонкой в намокшем платье, и недоступность ее исчезает… А Пигмалион равнодушен, потому что опять принимать ее, а потом провожать до порога и снова оставаться одному ему очень не хочется…
И тут неожиданно находится место, где можно спрятаться от дождя, собраться всем промокшим и не очень, развести костер и посушиться, может быть, даже слегка согреться. Друг зовет к себе на дачу.
Восемь человек. Только про двоих из всех можно сказать, что они счастливы. Двое спокойны, двое потенциально совместимы, а еще Он – и никаких вопросов, и Она – никаких вариантов.
Там всего две ночи, зато дней три, и речка, и жарко, и, действительно, нет дождя, и те, кто потенциально, начинают рассматривать этот вариант как вполне допустимый, и остальные смотрят на них с родительской нежностью, потому что зацветает чувство, пока только симпатия, увлечение, интерес, замешанные на сходстве, общности и дружбе, но все понимают, что уже совсем скоро начнется иная сказка, запылает такой костер, у которого смогут погреться и безнадежно замерзшие, только, чур, не завидовать!
В первую ночь всем не уснуть, потому что звезды над головами, и городские дети считают их, но желаний не загадывают – зачем звёздам лишний раз падать, пусть лучше светят, а любое желание вполне можно исполнить и самим – если очень захотеть, а потом еще и очень постараться; а потом наступает рассвет, и с востока поднимается оно, во всей красе, и будит спящих, и благословляет невыспавшихся, осчастливливает боящихся темноты и вытаскивает из кроватей заснувших вместе… И никто не обижается, потому что без него никак, и даже Он веселеет, осознавая Себя почти полностью счастливым.
Она тоже счастлива, несмотря на то, что глубоко-глубоко в глазах Её сидит тщательно запрятанная печаль, которой там вроде бы совсем не место… но вот пришла, обжилась – и ведь не прогонишь, надо лечить, превращать как минимум в спокойствие, но что-то пока не превращается…
А потом наступает вечер – уже второй, и все-таки надо поспать, потому что сил просидеть еще одну ночь под звездами хватит лишь у двоих: им нельзя терять первого, самого счастливого времени осознания, взаимопроникновения, слияния… Остальные же приступают к разбиранию койко-мест, с этим проблем не возникает, дом большой, кроватей много, а потом начинается что-то еще, интереснее, и все отвлекаются, идут куда-то, и только Она стоит посреди комнаты и на внешние раздражители не реагирует, а когда Он подходит к Ней сзади, тихо, Она не замечает, и лишь почувствовав Его руки на своих плечах, вздрагивает и резко оборачивается. Глаза огромные, испуганные – это замечают даже остававшиеся в комнате, и кто-то начинает думать, почему Она так нетривиально среагировала на Его прикосновение, хотя, конечно, правду они никогда не узнают…
А Он всего лишь поторапливал Её идти за остальными, и сам очень удивился Ее испуганным глазам, из которых так явно выглядывала та самая печаль, что Ему даже стало не по себе, и тогда Он пообещал помочь Ей, хотя бы здесь, хотя бы на этот вечер…
И уже потом, когда ночь все углублялась и углублялась, и не спать остались только половина из всех, Он опять подошел к Ней, Она опять слегка вздрогнула, потому что снова видеть Его глаза так близко почти невыносимо, потому что сейчас Он скажет такое, на что Она никогда не согласится – но почему-то соглашается…
- Ты где спать собираешься?
- В маленькой комнате… где диван синий…
- Раскладывается?
- Не знаю. Мне хватит, я одна буду.
Она уже начинает понимать, что точно не будет одна в эту ночь, но пока не признается в этом, потому что Они уже не вместе даже друг для друга… А просто так, от нечего делать… от не с кем спать… это же грубо и пошло, а раньше все было чисто, раньше к этому никто не был причастен, а теперь смотрят все… и думают, наверное, что же Он Ей говорит, от чего Она так пугается, ведь отношения у Них самые обычные, дружеские…
Не угадали, детишки, совсем не обычные у Них отношения. Во всяком случае, были. А теперь никаких, потому что те, что есть, отношениями назвать трудно.
- Я приду, Ты дверь не закрывай.
- Не надо, может?
Он пожал плечами:
- Тогда закрывай…
И вот почти все уже разошлись, напившись чаю/напившись, и Она уже умылась, даже постель застелила, безумно не уважая себя – так как диван всё-таки разобрала, потом еще долго причесывалась, ни о чем не думая и просто глядя в темноту майского окна, где видно было только еще не зацветшую яблоню под окном и забор, а чуть подальше - соседский участок, там еще тюльпаны цветут, а вниз по дороге будет речка, там красиво…
Несколько раз Она решала задвинуть шпингалет на двери, даже бралась за него – а потом снова садилась под окно, думая, что еще куда-нибудь выйдет, а значит, ни к чему закрывать раньше времени… Хотя это так просто – закрыть-открыть, закрыть-открыть, закрыть или… Получалось, что это совсем не просто.
В конце концов Она заснула при открытой двери и с мучительным презрением к себе самой.
Конечно, Он пришел, сам закрыл дверь, тихо, чтобы раньше времени не потревожить, лег рядом… Не то чтобы Он боялся, что Она Его не впустит, но… Он чувствовал себя виноватым.
И опять была Их ночь и Их сказка, уже подзабытая, но со взаимным удовольствием вспоминаемая, и снова дыхание в такт, прерывистое и глубокое, и новая нежность в сплетении тел, и новый страх быть «рассекреченными», и новое безразличие к происходящему извне… И снова Они оба, но каждый по отдельности, радовались отсутствию Другой, и даже у Него не примешивалось никакой посторонней мысли к Их счастью за закрытой дверью…
А утром народ не мог понять, где Он спал, потому что кое-кто опять просидел всю ночь на кухне и не видел Его. И в большой спальне Его не видели, и гулять Он ходил вряд ли: входную дверь закрывали, - а Он отшучивался, у Неё же никто не подумал спросить: Она ушла почти раньше всех и знать, соответственно, не могла…
Потом завтрак, последняя прогулка к реке – красиво, но какая-то грусть вокруг, даже непонятно, откуда она взялась. Праздник кончился? Будут еще, может быть, менее яркие, но и они запомнятся, и они принесут успокоение, а некоторые, еще не отмеченные, - и счастье…
Автобус, дорога, Он сзади, замечательно, и уже ничего не страшно… а потом осознание, что вот Они возвращаются – и всё ведь будет по-старому, то есть не будет, а тогда зачем это было надо, если опять как чужие, Галатея просто осчастливила Пигмалиона мимолетным визитом, вырвавшись от хозяина, но уже скучает по нему и возвращается без тоски. И самое правильное – это начать высекать новый шедевр, но талант, кажется, уже утрачен, потому что Она – мастер одного произведения, а жалко, это могло бы спасти…
С того дня Она почти исчезла из компании. Отговаривалась опасно приблизившейся сессией и недописанной курсовой – и говорила правду, но не всю. Просто Ей невыносимо было находиться в такой близости от Него и ничего не мочь. Невыносимо молчать с Ним и говорить что-то Другой, невыносимо мельком видеть тоску в Его глазах, невыносимо показывать кому-то свою тоску… Поэтому Она молчала на приглашения куда-то и старательно, даже с некоторым ожесточением, писала курсовую.
А еще Она гуляла по улицам, одна и в любое время, и с ужасом понимала, что случилось то, чего никогда не должно было случиться, чего Их отношения исключали по определению, чего Она совсем не могла себе позволить… Она понимала, что всё-таки, несмотря на все отговорки перед разумом, давно и безуспешно любит Его, что Её стремления помочь объяснялись только эгоизмом – желанием побыть рядом с любимым и таким недоступным в иной ситуации. По углам медленно дотаивал последний снег.
Курсовая была сдана в срок, а нить событий в родной компании потеряна вконец. И вот Она возвращается, в который раз ругая себя за… опрометчивость? неосмотрительность? наивность? Да просто в который раз прокручивая про себя тот февральский вечер и спрашивая, зачем всё-таки Ей это было нужно. Интерес? Возможно. Жалость? Конечно, и она тоже. Любопытство? Наверное. Когда же это все перераспределилось? Уже и не вспомнишь толком… А дача… Зачем Они это делали, если разорвали то товарищеское соглашение о взаимопомощи и поддержке? Он наверняка всё понял, Он не дурак, Он достаточно любил, чтобы понять, что Она тоже полюбила.
И вот – те знакомые семь ступенек. Как обычно, ветер в лицо, и волосы сразу растрепались, но Её сейчас ничего не волнует.
Она не сразу поверила тому, что увидела. Возле двери стоял Он. И протянул Ей огромный букет тюльпанов:
- Вот Тебе твоя поляна… Извини, срезал…
Весна 2006 года.
Соцопрос:
по-вашему, это получился хэппи-энд?)))
