Глава 1(примечание автора): подскажите, пожалуйста, как тут курсивом выделять? Приходится опускать его =(
Серые-серые сумерки. Серо-желто-сиреневая осень. Шелест, шорох и шуршание. Чуть слышный шепоток сырого ветра в кронах ясеней.
Серо-голубые кувшинки на черной глади старого пруда. И угольно-серые круги от лапок плывущих уток. И такие же круги от снующих юрких водомерок. А к стеблю камыша присосалась, вся в тине, старая большая улитка.
Мой маленький, глупенький мальчик сидит, обхватив руками колени. Желтые-желтые, но в сумерках сероватые тоненькие прозрачные листики ясеня падают ему на голову, ложатся мягко на гладь пруда. И от них – угольно серые круги, и к ним спешат любопытные юркие водомерки. И тихо-тихо…
На другом берегу женщины полощут белье: бело-серые простыни, красный выцветший бархат судейской робы и пожелтевший напудренный парик старейшины. Тихий плеск воды дополняет их грустную, заунывную песню. По воде плывут белые льняные нитки, а потом медленно-медленно опускаются на дно, исчезают под черным зеркалом пруда.
А мальчик держит в руках прядь пепельно-седых волос. Мальчик смотрит на нее своими близко поставленными, мутными глазками, смотрит, как ветер забирает у него из рук эти волосинки одна за одной и уносит туда, где шустрые водомерки рисуют акварельные круги.
Мама сказала вчера:
- Ты только посмей еще ночью заходить к госпоже.
Она сказала:
- Еще раз - и меня уволят. Что мы тогда будем есть?
И мама била его осиновой розгой, которая обычно стоит за печью. И поэтому от нее оставались длинные красно-черные полосы: кровь и зола. Мама задирала забрызганный грязью подол до колен, и била дальше, до самого полдня. А потом мой маленький, слабенький мальчик уполз в чулан. И там было его сокровище. Завернутые в дивного синего цвета шелковую тряпочку, украденную у госпожи, там лежали волосы Агаты. В полном уродливого хлама, сыром чулане – там лежали серебристые волосы Агаты. Там, где пахнет плесенью, прогорклой мукой и ношенными башмаками – лежали драгоценные волосы Агаты.
Той самой Агаты, которую хоронили на этой неделе. Там, за деревней, на кладбище, еще много девушек, у которых мой мальчик отрезал волосы. Никто ведь не заметил, что именно после этого они умерли, нет, никто не заметил. Посиневшие и забрызганные грязью, они лежали в гробах, под вечным унылым дождем. А люди плакали, или только притворялись, что плакали. Их лица были неизменно одинаковы: белые маски с перекошенными бледными ртами, с посеревшими, впалыми глазницами. Но от них пахло конским навозом, сливочным маслом и лежалым сеном. А еще хлебом, рыбой, детьми и плотской любовью. И поэтому мальчик им не верил.
Он приходил туда, хлюпая по лужам, и грязь заливалась в его деревянные ботинки. Но он не плакал, потому что он сжимал в руках свои сокровища. Он, наверное, и не видел, что обладательницы этих сокровищ теперь лежат в гробах, посиневшие и забрызганные грязью.
А вчера маленький мальчик забрался к госпоже в спальню. Под тяжелым пологом она металась в неспокойном сне. В ее белокурых волосах почти не видно седины. Кованые ножницы лежали на изящном столике красного дерева. Только вот его витиеватые ножки подточили мыши. И мой мальчик просунул свои тонкие холодные пальчики в кольца ножниц – они были так тяжелы, что он чуть не уронил свою руку на столик. Но – нельзя, если госпожа проснется, он никогда не захватит ее сокровища... За окном громко-громко выли собаки, потому что сегодня взошла огромная полная луна. И хозяйка еще сильнее ворочалась в своей постели.
Маленький, глупенький мальчик отвел в сторону синего бархата полог.
Через неделю ее не будет в живых, этой высокомерной суки. И никто, слышите! Никто больше не заставит его мать расплачиваться с портным своим телом. Из-за того, что этой жирной холеной бабе захотелось заполучить новый праздничный наряд.
Нет, ему нельзя так думать. Маленькому засранцу нельзя так думать. Бог накажет его, непременно накажет. И вот мальчик уже шепчет слова единственной знакомой ему молитвы, и вот он подобострастно плюхается на колени, закрыв глаза и теребя простынь госпожи вместо привычных дубовых четок. Тяжелые кованые ножницы с грохотом падают на деревянный пол…
Наутро мама била его осиновой розгой, которая обычно стоит за печью. Когда по всей деревне плыл сладостный запах свежевыпеченного хлеба, мама била его розгой. И в мутные окна заглядывали сонные недовольные лица, чтобы увидеть решительную черно-красную роспись и презрительно ухмыльнуться. Еще раз доказать мальчику, что он маленький, бесполезный гаденыш. Что ни одной живой душе он не нужен, и даже мама бьет его, когда радостное солнце встает из-за серого осеннего леса. Когда солнце великодушно скрывает убогость и бедность его жизни, возможно, последний раз за эту осень, родная мама порет его, не зашторив окон.
И мальчик решается.
Так дарят любовь: дама отрезает свой локон и дарит его мужчине. Мальчик слышал, как святой отец говорил об этом ребятам, жадно хватающим его за рясу в воскресный день. Святой отец приехал из города, там он учился в университете. Он очень ученый, их святой отец. И ребятишки постоянно требовали от него сказочных и не очень историй. Он рассказывал им про Бога, про Солнце и планеты, про странников, блуждающих в зачарованных осенних лесах и прекрасных принцесс. А взрослые недовольно проходили мимо. Взрослым надо было подоить корову и накосить сена. А еще наловить рыбы и наколоть дров. И принцессы их не интересовали. Мой мальчик услышал, что женщины дарят свое сокровище, и он решился.
Он уговаривал себя: так же будет лучше, правда? Для нее так будет проще – там, высоко-высоко, Бог примет маму в свои объятья, еще одну заблудшую овечку в свое небесное стадо. Не будет ни страданий, ни боли, ни унижения. Мальчик избавит ее от всех-всех насущных бед. Не стирать грязного белья за госпожой, не вставать раньше солнца, не таскать тяжелых ведер из колодца много раз на дню, не пасти коз, до красноты отмораживая руки и ноги.
Не пресмыкаться.
Уже тогда мальчик понимал, что ему не избежать этого пути. Но он мог еще помочь своей маме. Пока не поздно. Пока она не заболеет плохой болезнью, ее не забьют насмерть обезумевшие от хмеля мужчины или она сама не бросится в старый пруд с камнем на шее.
Поэтому трусливый, глупенький мальчик украл кованые ножницы. Нет, просто взял их на время с изящного столика красного дерева. И ночью, ближе под утро, прокрался на кухню, где на ворохе соломы спала его измученная мать. И отблески печного пламени высвечивали все-все морщинки на ее усталом лице. И огрубевшие руки ее сжимали грязный передник. Но губы… ее обветренные губы чуть улыбались…
И вот сейчас мальчик держит в руках прядь пепельно-седых волос. Сидит на корточках, и чуть раскачивается взад-вперед. Сидит около кромки воды старого угольно-серого пруда, а на другом берегу его мать полощет белье. И тяжелые льняные нитки тонут прежде, чем к ним подскользят юркие любопытные водомерки. И пудра с ветхого парика старейшины мельчайшими пылинками плывет по зеркальной поверхности.
Через неделю маму мальчика похоронят под промозглым осенним дождем. Ее лицо даже в гробу будет приниженно-виноватым, а подол юбки – неизменно измазан в грязи. Сутулые плечи, огрубевшие руки… Все будут плакать, но мальчик не поверит. Потому что от них пахнет конским потом, хлебом и грубой плотской любовью. Потому что святой отец фальшиво возденет руки к небу (его ряса задерется, оголив худые бледные ноги и промокшие деревянные башмаки), и попытается сдержать глумливую ухмылку. А потом его маму закидают сырой липкой глиной. Но мальчик не поверит – он знает, что она сейчас на небесах…
А еще позже в деревню приедет знатная госпожа. Приедет на экипаже, запряженном четверкой лошадей, и ее изящная туфелька появится на подножке кареты. Она брезгливо приподнимет багровый бархат платья, прежде чем ступить в грязь площади.
Мясник в своем забрызганном свиной кровью фартуке уступит ей дорогу, пристыжено опустив глаза. А она скажет:
- Мне нужен юный подмастерье сапожника.
И высокомерно положит в его натруженную ладонь мешочек с монетами.
А маленький мальчик будет стоять на другой стороне площади, около лавки. Он будет смотреть на госпожу, низко опустив голову, из-под опущенных ресниц, будет ждать, когда она найдет его. И будет любоваться ее рыжими волосами, сияющими на солнце, словно золото.
Сокровище…
