Глава 1Мы – дети полдорог, нам имя – полдорожье.
Он хочет стоять у открытого окна и мерзнуть, глядя, чуть щурясь, в ветреный вечер – не глядя на тех, кто позади, понимать, что он не боится, и не плакать.
Не умирать.
Но умер, уже умер, и окон здесь – неизвестно где, здесь, в зыбком послесмертии мечтательных идиотов – нет, и холода нет, да если бы и был, чувствовать его все равно нечем. Чувствовать - нечем.
Незачем?
А вот плакать – плакать почему-то можно, он чувствует чужой плач, миллионов, миллиардов.
Мертвых.
Но он же почти живой – он не плачет.
Дурак.
Он придумал себе окно и стоит теперь, опершись на придуманный подоконник, и вглядывается в придуманный сумрак прохладного вечера, и делает вид, что мерзнет.
Не плачет.
Он не оглянулся ни разу, он не здесь, он не хочет быть здесь – и он не знает, что ты смотришь на него, и хочешь кричать и рыдать – от злости. Но этого делать нельзя, а на что-то большее ты уже не способен. Давно.
Он – недавно, и еще не понимает, но свое нелепое бессилие сознает много лучше.
Мертвые.
Ты подходишь к нему, осторожно, чтобы не разрушить придуманные окно и ночь – в начале можно хвататься за иллюзии. Так проще. Так… Трусливей. Так какого черта?! Ему – нельзя.
Ты исчезаешь его спасительное окно, и тут же отлетаешь к стенке – он зол. Плевать. Ты – в ярости, и ты бы разнес ему голову о придуманные каменные стены, если бы мог.
Даже если бы мог – нельзя. И ты смотришь – непроницаемо, глотая все, что думаешь.
Участливо – мерзкое слово, но ты был таким при жизни. Седрик Диггори был. Ты – не он, от него в тебе остались лишь яростное желание жить ради и страх умереть раньше, чем.
Ах да, еще ты, как он, ненавидишь слово «поздно», но поздно плевать на твою ненависть.
Не успел – ничего.
И ты ненавидишь Сириуса Блэка – за то, что умер в тридцать семь, не в семнадцать, за то, что успел начать, и продолжить…
Не успел закончить – подумаешь, великий страдалец!
Он слышит – смотрит на тебя, уже с ненавистью, и это ты отлетаешь к придуманной каменной стенке.
Больно. Было бы.
Ублюдок - нет, нельзянельзянельзя.
Опять смотришь на него. Внимательно, с состраданием. Он – с презрением:
- Щенок! Такие, как ты, не понимают – не могут понять. Ты не умирал – ты не начинал жить, твоя дурацкая героическая жизнь в момент смерти - случайность! Тебе было плевать на смерть, а ты посмел умереть так. Ты был тряпкой, Седрик Диггори. Хорошо воспитанной благородной тряпкой.
Сейчас – уже нет, но сейчас, ты сам знаешь…
А мне, кажется, придется стать такой тряпкой теперь. Я – на полпути, и вечно останусь здесь, и быть просто ничтожеством лучше, чем быть ничтожеством, гордящимся тем, что было не с ним и не до конца.
Ты закрываешь глаза, отворачиваешься и придумываешь ему окно.
Но за ним – утро и тепло.
