Глава 10.
Казнь закончилась.
Больше смотреть здесь не на что и можно уйти, но почему-то не получалось. Одинокого не покидало ощущение, что он не сумел чего-то очень важного. Не сумел объяснить, подобрать слова — и теперь рыцарь, с которым он говорил, мертв; как мертв и его несостоявшийся друг; как мертв несчастный король, сам не смогший быть сильным, а потому сильному – и уступивший. Возможно ли было изменить это все? Мог ли он найти иные слова, более убедительные? Невидимый другими, Одинокий стоял среди толпы, собравшейся посмотреть на казнь предателя — или святого? кому как — и перебирал в голове слова, доводы: какой из них убедил бы, какой помог бы предотвратить трагедию?.. Нет, нужно было уходить. Здесь больше нечего делать.
Новый король, коренастый, с некрасивым властным лицом, отдавал какие-то приказы, в толпе что-то взволнованно или возмущенно обсуждали, но Одинокий уже не слышал — он уходил, покидал Кэртиану, чтобы когда-нибудь снова вернуться — может быть, может быть… Сейчас находиться здесь слишком больно. Да, новый король на время спасет эту страну; да, люди здесь еще будут счастливы — в том числе и дети погибших рыцарей, и внуки их, и правнуки. Но что-то ушло, навсегда изменилось, а ведь Одинокий мог повлиять... Или, во всяком случае, очень хотел бы.
Он уходил, не оборачиваясь. И не знал, что что-то меняется — словно кто-то услышал его беззвучную мольбу.
1.
— Алан, — Шарль Эпинэ тряс его за плечо, — не стоит спать на солнце, тем более — после боя. Демоны приснятся…
— Уже, — вздохнул Алан и замер на мгновение от странного чувства: будто он уже слышал эти слова и отвечал на них. С легким усилием он договорил: — И не кто-нибудь, а Повелитель кошек собственной персоной.
Но ему снился не только Леворукий! Алан едва сдержал восклицание — так неожиданно нахлынули на него воспоминания о странном сне: Рамиро, который убил короля и сдал Кабитэлу Оллару, убитые Ариго и Придд, Франциск Оллар во дворце, королева с наследником, вынужденные бежать в Агарис, Михаэль фок Варзов… золотоволосый человек в красном… кровь на его, Алана Окделла, руках…
— Шарло, скажи, только честно, ты мне не снишься?
— Нет вроде, — полуулыбнулся Эпинэ. — Ну и о чем с тобой говорил Леворукий? Он и в самом деле левша и носит красное и черное или это вранье?
— Меч он держал в правой… — рассеянно ответил Алан и снова вздрогнул: он уже говорил это! И Шарль уже спрашивал его! Что же происходит?.. Алан провел рукой по лбу. — Шарло… послушай…
— Не хочешь говорить о дурных снах? — понимающе спросил Эпинэ.
— Да, наверное… Глупо, но я не могу отделаться от мысли, что мы уже говорили об этом… Как будто все уже происходило… И во сне я понял кое-что важное, чего не понимаю наяву.
Взгляд Шарля сделался слегка тревожным. И у Алана мелькнула мысль, что не стоит пугать Эпинэ своим ошарашенным видом и россказнями про Леворукого сейчас, когда причин для страха и так хватает. Алан махнул рукой и неубедительно усмехнулся:
— Впрочем, ладно. Спать все-таки лучше в тени или еще лучше — в своей постели. А то и Создателя верхом на крысе можно увидеть, не то что — Зеленоглазого. — И прогнав мысль, что эти слова звучали уже когда-то, спросил: — А регентство Придда, надеюсь, мне тоже приснилось?
Шарль покачал головой:
— Нет, увы. И еще Алва куда-то пропал. Его нет ни на укреплениях, ни у Октавии, а ведь ей уже совсем пора…
Алва! Алва впустил в Кабитэлу врагов! Алва предал и убил… Алан не хотел бы верить снам, но этот сон был слишком реальным, чтоб просто отмахнуться. Алан чувствовал, что должен что-то предпринять. В конце концов, хуже уже все равно не будет.
— Шарло, — быстро проговорил Алан, — мне нужно увидеть Придда! Причем немедленно.
— Прежде всего — нужно найти Алву. Если Придд имеет к его исчезновению какое-то отношение, то…
Спорить с ним не хотелось — Шарло упрям и Алану пришлось бы слишком много объяснять. Решив, что даже если сон правдив, то в любом случае время у него пока есть, Алан кивнул:
— Я понял.
3.
Октавия была убеждена, что ее муж на стенах. Шарль не разделял ее уверенности, но пугать юную герцогиню не хотел. Алан же ломал голову, пытаясь решить, как ему лучше поступить: пойти к Придду сейчас или ближе к ночи, когда все и должно было произойти… если сон правдив. Впрочем, вряд ли Придд поверит сну. Но с другой стороны, Алан может не успеть.
— … правильно он рассудил, если убить Алву, то можно спать спокойно. Вот же тварь склизкая! Да уж, спокойно! Пока марагонец до нас всех не доберется! Так жаль Октавию… вряд ли она еще своего мужа увидит — если Придд с Ариго к этому руки проложили, то ищи, не ищи…
Разгневанный и встревоженный Шарль не замолкал: словно так ему было легче рыскать по самым глухим закоулкам Кабитэлы, пугая кошек и крыс — совершенно бесполезно пугая, Алан это понимал. Алвы тут не было — ни живого, ни мертвого, и, возможно, Алан знал, где Алва, но…
— Ведь даже наплюй мы на честь и убей их! Толку никакого! Все равно без кэналлийца город не спасти…
Алан невольно усмехнулся: сейчас все обстоятельства странного сна уже полностью прояснились и вот эти возмущенные слова Шарло — это были его собственные мысли.
Уже давно стемнело, когда Алан — наконец — решил, что пора. Они обошли почти весь город, оставались какие-то окраины, Шарль уже едва держался на ногах, да и сам он очень устал. Но медлить уже было нельзя, и от этой мысли усталость отступала.
— Шарло, послушай.
— Да? — Даже в темноте было видно, что карие глаза Шарля лихорадочно блестели. От усталости и от отчаяния. Он уже, похоже, и не надеялся найти Алву, но не мог прекратить поиски. Да и Алан не смог бы — иначе как бы они сообщили об этом Октавии, как бы смотрели ей в глаза?
— У меня очень срочное дело, а ты иди к Эрнани. Думаю, сейчас там ты нужней всего. — А затем не без усилия прибавил: — Если Алва жив, то он будет там… или у жены.
Он знал, что солгал, а верней — исказил правду, и знал, куда сейчас направляется Алва, и зачем потом он отправится к королю, но сказать Шарлю об этом не мог.
— А ты?
— А я к Придду.
— К Придду? Бессмысленно…
Шарль нахмурился и вопросительно уставился на Алана. Тот, конечно, предпочел бы обойтись без объяснений, но, похоже, не получилось.
— Нет, Шарло. Мне необходимо узнать у него кое-что.
— Тогда я с тобой. Если у него хватило подлости убить Алву, то тебя — тем более хватит.
— Нет, я должен один, — быстро проговорил Алан и зачем-то прибавил: — Если… если меня убьют, Женевьев останется одна с детьми. Позаботься о ней, хорошо?
— Да, она же моя кузина! Но ты…
Длить разговор дальше Алан не видел смысла:
— Я должен спешить, прости.
4/0.
Алан ожидал увидеть освещенную факелами комнату, вооруженных копьями часовых, самого Придда — за столом или у книжного шкафа. Он уже даже предчувствовал неловкость, которая непременно возникнет, едва он войдет в комнату, предчувствовал недоверие Придда, придумал, с чего начнет разговор, чтоб поскорей убрать это недоверие…
Темный коридор заканчивался распахнутой дверью, на пороге которой Алан разглядел каких-то людей. И — Алан ускорил шаг, он уже почти бежал — одеты они были никак не в цвета Приддов! Они были одеты в знакомые синие туники! Нет, он не мог опоздать, просто не мог…
Кэналлийцы уже заметили его и одновременно натянули свои луки. Но тут в дверном проеме мелькнул тонкий гибкий силуэт. Алва! Алан застыл на месте, чувствуя, что сердце колотится уже где-то в горле. Не от быстрого бега — он пробежал всего-то несколько шагов, но от тревоги и отчаяния. Он опоздал. Но может… может — Эрнани еще жив! И марагонец пока не в городе. Все еще можно спасти, если предупредить короля. Пусть схватит Алву — без помощи кэналлийца Оллар не войдет в Кабитэлу! Алан сделал еще несколько шагов вперед.
— Оставьте, — негромко бросил Алва. Стражники опустили луки — нехотя, судя по всему. Конечно, они не доверяли Алану, ведь теперь их повелитель был предателем и преступником для всякого жителя Талигойи, и любой, кто не принял сторону Алвы и бастарда, был врагом для него — и для них.
— Откуда вы выскочили, Алан? — Разрубленный Змей! У него еще хватает наглости не опускать глаза! У того, кто только что совершил уже второе из череды предательств, которые приведут к падению Кабитэлы! — Надо заметить, что место и время весьма неудачные, если б меня тут не случилось, у вас были бы неприятности. Впрочем, меня не могло тут не оказаться. Я не посылаю убийц.
Алан даже задохнулся от возмущения. Как он смеет? Как он может так говорить — как будто то, что он только что совершил, и то, что совершить собирается — благородно и правильно? Как только у него хватает совести так говорить? Впрочем, откуда у этой твари совесть?
Сделав еще несколько шагов, так, чтоб оказаться совсем близко к предателю, Алан заговорил:
— Но вы тут, — голос показался совершенно чужим, словно за Алана говорил кто-то другой, — так что, я оказался именно там, где хотел.
Он понимал, что времени в его распоряжении будет очень мало, что лучники выстрелят, стоит Алану хотя бы жестом выдать свои намерения, а потому нужно дождаться самого подходящего момента. Рисковать было нельзя, потому что другой возможности изменить хоть что-то не будет.
— Я рад. — Рамиро ослепительно улыбнулся. Совсем как Зеленоглазый во сне — и Алана передернуло от отвращения. — Но не думаю, что нам стоит тут задерживаться. Не самое подходящее место. Советую вам отправиться домой, к вашей супруге. А завтра мы все обсудит.
Завтра? Завтра, когда Эрнани будет мертв, а дворец захватят прихвостни Оллара? Все обсудим! Им нечего обсуждать.
— Рамиро, — холодно произнес Алан, делая еще один, едва заметный шаг вперед и одновременно касаясь спрятанного под плащом кинжала, — ответьте мне на один вопрос: вы убили Придда и теперь хотите впустить бастарда в город?
Алва едва заметно приподнял бровь:
— Но откуда вы знаете? И если знаете, то должны понимать, что…
Кинжал Алана не дал ему договорить. А кинжалы стражников не дали Алану осознать происшедшее.
1.
— Алан, — Шарль Эпинэ тряс его за плечо, — не стоит спать на солнцепеке, да ещё после боя. Демоны приснятся…
«Уже», — хотел было выдохнуть он, но осекся.
— Шарло…
—Ты и вправду выглядишь, как будто Леворукого увидел! — неожиданно расхохотался Шарль. — Он и в самом деле левша, а?
— Меч он держал правой. — Слова прозвучали раньше, чем Алан их осознал. — Шарло, послушай, мы уже говорили об этом! И ты спрашивал меня, а я отвечал. И потом ты спросил, что мы будем делать с Приддом, и еще, не знаю ли я, где Алва…
Шарль нахмурился:
— Я и в самом деле хотел спросить тебя, Алан… Алва пропал и я подозреваю, что в этом замешан Придд … но никогда раньше мы об этом не говорили! Совершенно точно.
Алан не знал, что и думать. Мало ему было Леворукого с его сбивающими с толку загадками, мало было сна — или такой же зыбкой, яви? Кто поймет! — о том, что Рамиро Алва впустил в Кабитэлу марагонца…
— Нам непременно нужно найти Алву, — прервал его размышления Шарль. — Его нет ни на укреплениях, ни у Октавии, а ей…
— Нет, — оборвал его Алан. Если у него есть вторая попытка, то он больше не станет ждать и бесполезно подыгрывать Шарлю — и не ошибется. — Тебе не нужно искать Алву. Немедленно иди к Придду и скажи, что он – в опасности. Пусть окружит себя людьми, которым доверяет. А сам иди к Эрнани и не отходи от него ни на шаг.
— Но Алва…
— К кошкам Алву! — Алан даже не ожидал от себя такого гнева. — Ему ничего не угрожает! А вот Придду – да! Хоть он и бездарь и дурак, но не заслужил удара в спину! И Эрнани грозит! Причем от того, кому он доверяет, на кого надеется! Иди к королю, Шарль! Это все, о чем я сейчас тебя прошу!
— А ты?
Алан помрачнел.
— А я поищу Алву.
— Но…
2.
Алан не знал, куда идти, но ясно понимал, что бегать по городу совершенно бесполезно. Как и идти к Октавии.
Как хорошо, что юная герцогиня не узнает о том, что ее муж — предатель… Если все пойдет так, как задумал Алан, то Рамиро будет убит раньше, чем совершит предательство. Сердце Октавии разобьется, да, ведь она так любит своего мужа, но это все же лучше позора. Или нет?.. Она все-таки низкого происхождения, у нее совершенно другие представления о семье, о долге и любви, она не умеет вести себя как герцогиня, не умеет держаться с истинным достоинством, которое присуще женам и дочерям Людей Чести.
Его гибель никогда не сломила бы Женевьев, хотя, конечно, стала бы для нее ударом. Вдруг Алан кое-что вспомнил. Кое-что — не из прошлого сна или дня, а из позапрошлого — который окончился его собственной казнью. Женевьев! Разъяренная, со сверкающими от гнева глазами; Женевьев, которая бежит сквозь вооруженную толпу — и никто не смеет останавливать ее. Женевьев, которая — тут Алан нахмурился — бросается ему на шею и говорит о любви… Она любила его! Всегда. И она хотела, чтоб он знал об этом.
Алан почувствовал себя неловко, словно подслушал что-то, не предназначавшееся для него. Хотя, конечно, оно и не предназначалось: Женевьев была истинной эорией и не позволила бы себе проявлять чувства в любой другой ситуации — только перед лицом смерти.
Но теперь Алан знал обо всем. И эта мысль отвлекла от размышлений об Алве. Может, стоило бы сейчас найти жену, поговорить с ней? Но о чем? Тогда и сейчас Алан прекрасно понимал, что не любит жену и никогда не любил. Не станет же он лгать ей! Люди Чести скрывают свои чувства, так заведено с давних пор, хотя есть те, кто презирает этот обычай, забывая о сдержанности и достоинстве — они заслуживают осуждения, но все-таки гораздо хуже говорить о том, чего не испытываешь.
Но все-таки он не мог отделаться от желания увидеть Женевьев. Торопиться все равно некуда. Алан точно знал, что сегодня не будет штурма, что в лагере марагонца уже празднуют победу, потому что Рамиро уже отвез письмо и уже согласился ночью впустить Оллара в город.
3.
Ричард и Эдвард сидели рядом с матерью. Старший, немного запинаясь, читал вслух какую-то книгу, младший слушал, а Женевьев рассеянно смотрела на них. Она редко позволяла себе сидеть без дела, не занимая себя хотя бы вышиванием. Легко понять, что мысли ее сейчас очень далеко от сыновей.
Никого больше в комнате не было.
Несколько мгновений Алан стоял на пороге незамеченным. Он думал о том, что, возможно, эти повторяющиеся дни даны ему, чтобы что-то исправить. Ну конечно — не допустить предательство! И если все получится, то предатель будет схвачен и Кабитэла не падет сегодня. А потом — потом они будут сражаться. И, может, победят. Странные события вселили в душу Алан надежду, которой не было прежде: не может быть, чтобы ему дали возможность не допустить предательского захвата города только для того, чтоб потом город пал во время штурма! Нет, наверняка, если он сумеет что-то изменить, если Алву схватят, если Эрнани не погибнет, а Кабитэла продержится сегодняшнюю ночь, то они одержат победу и бастард уберется от стен Кабитэлы и из Талигойи!
Ричард оборвал чтение, заметив отца.
— Что-то случилось? — Женевьев подняла голову и беспокойно взглянула на мужа. — С городом? Или… или с Шарлем?
— Ни с тем, ни с другим, госпожа. Город держится, а с твоим кузеном все в порядке.
— Какое счастье! — она на мгновение закрыла лицо руками, а потом резко отвела их. — Дикон, отведи брата к нему в комнату и там почитай.
Мальчик кивнул, и вскоре его и Эдварда уже не было в комнате.
— Он все еще переживает из-за котенка, — тихо сказала Женевьев. — Но я даже рада, что все так сложилось: Дикон не понимает, какая опасность грозит всякому, кто любит этих тварей и говорит об их хозяине. А ты еще обещал Дикону, что расскажешь ему о книге Четырех!
— Мой отец мало рассказывал мне, — возразил Алан, — но ведь мы должны знать, и не только слова, но и то, что кроется за этими словами.
— Это опасно! — упрямо повторила жена. Сейчас у нее в глазах было то же выражение, что так часто мелькало во взгляде ее кузена. На пару мгновений она стала не сдержанной и холодной герцогиней Окделл, а настоящей Эпинэ. Алан хотел бы согласиться с женой, разделить ее убеждения, ее преданность «истинникам», ее гнев на древнюю веру, но не мог: те, кто воевал с кошками и детьми не вызывали у него ни уважения, ни симпатии, ни желания признавать их правоту. Уж лучше Четверо.
— Сегодня многое решится, — произнес он после минутной паузы.
— Решится?.. — Женевьев побледнела. — Мы потерпим поражение или…
— Или победим, — договорил Алан, но это прозвучало слишком смело, и он уточнил: — Во всяком случае, если сегодня мы не проиграем, то, возможно, отстоим Кабитэлу.
И все же, даже разговаривая на совершенно посторонние темы, Алан чувствовал себя неловко. Невольно он вглядывался в лицо жены, пытаясь понять, действительно ли она умело прячет собственные чувства или же он прежде не видел их просто потому, что даже не представлял, что Женевьев может эти чувства испытывать.
— Больше всего на свете я хочу этой победы, — прошептала Женевьев.
4/0.
Оставив жену, Алан пытался найти Алву самостоятельно, но преуспел в этом не более, чем они с Шарлем вместе. Он немного покружил по городу, хотя знал, что это совершенно бесполезно, что и на стенах Алвы тоже нет и что у Октавии спрашивать бесполезно — это только зря встревожило бы юную герцогиню. Пожалуй, нужно было направляться во дворец, но Алан не торопился. Он как будто бы упустил что-то…
От необходимости решать его избавило неожиданное появление Михаэля фок Варзов. Лицо старого рыцаря, когда тот подошел к Алану, было непроницаемым. Сердце Алана сжалось от дурного предчувствия. Он помнил, с какой вестью Михаэль пришел к нему тогда, во сне.
— Что-то случилось? Что-то с Шарлем или…
— Да, — оборвал Алана фок Варзов, — но не то, что вы думаете. Кузен вашей жены жив. Он вступил в сговор с герцогом Алва и они вместе сдали город и Цитадель Оллару.
— Нет!
Алан почувствовал, как земля летит у него из-под ног. Шарло! Как он мог так поступить! Кто угодно, только не он… Это какое-то безумие, какой-то дурной сон.
— Придд и Ариго убиты. Собирайтесь, нам нужно успеть.
— Да, да. Сейчас…
Но когда Шарль успел договориться с Алвой? И что посулил ему Алва, раз Эпинэ пошел на предательство? То. что сообщил Михаэль, просто не укладывалось в голове.
— Чего вы хотите от меня?
— Спасти королеву и наследника. Прочих Бездомный вряд ли тронет, но юный Ракан живым ему не нужен.
— Вы можете объяснить мне, как все произошло?
— Не сейчас! Шевелитесь, нам нужно успеть!
Они успели. И снова все повторялось как в дурном сне. Алан смутно вспоминал, как уже однажды шел по знаменитой «Дороге королев»; как уже однажды слышал гневные слова Бланш: — Кровь моего супруга будет отомщена!.. — И понимал, что Эрнани мертв. Как уже однажды прощался с королевой и возвращался во дворец по той же «Дороге королев», мучимый сомнениями и страхом. Но теперь все было гораздо хуже: предателем был не только Алва, но и Шарль!
Словно в полусне Алан — второй уже раз — нажал на медную пластинку, которая сразу же поддалась.
Приемная Эрнани не походила сама на себя, но Алан ожидал увидеть это, а потому не удивился толпе чужаков в разномастных доспехах.
— Еще один! — крикнул кто-то, и Алан немедленно схватили. Тот же рыжий здоровяк, что и в прошлый раз. Алан не сопротивлялся — всего через пару мгновений появится Алва, только теперь рядом с ним будет и Шарль.
— Оставьте! — негромко велел появившийся среди них Рамиро. Алан заметил, что левая рука его была перевязана. Мелькнула ненужная мысль, что в прошлый раз он был ранен и в голову тоже: неужели, Шарль ему помог? Спас от ранения предателя…
— Откуда вы выскочили, Алан? — наглость кэналлийца никуда не делась. Нечего было и надеяться, что в этот раз он поведет себя иначе. — Надо заметить, что время и место весьма неудачные, если б меня тут не оказалось, у вас были бы неприятности.
— Но вы тут…
Договорить он не успел: в приемную влетел Шарль Эпинэ.
— Разрубленный Змей! Алан! Зачем ты сюда явился, кошки тебя порви? Уже наслушался о нас, наверное… ну да я тебе все объясню, только не сейчас, неподходящее время. Рамиро нужно идти к жене, а я…
— А ты предатель, — холодно произнес Алан. — Я не желаю слушать никаких объяснений. Я пришел сюда не за этим.
— А зачем же?
Он должен был выбрать, кого из двух предателей убить. Потому что после этого его непременно схватят, а потом Оллар велит казнить его.
— Алан, прошу вас, не сейчас. Ступайте к герцогине, я дам вам провожатых, а вечером мы все обсудим.
Он говорил так, словно был своим среди этих людей, а он и был своим. Чужак среди чужаков. Но Шарло! Как он мог ошибиться, как он мог предать Талигойю, забыть о Чести и долге… Алан помнил, что в прошлый раз задавал вопрос о смерти Эрнани, но зачем спрашивать снова? Он и так знает, что произошло.
— Алан, Рамиро дал тебе хороший совет, иди к Женевьев, она очень тревожится за тебя и…
Кинжал Алана не дал отступнику закончить. В карих глазах мелькнуло изумление. Рамиро оттолкнул Алана, но поздно. Зажимая рану, Шарль опустился на пол. Он не издал ни звука, словно не желая, чтоб кто-то понял, что произошло.
— Алан… — он говорил очень быстро, — это глупо… ты зря не послушал… Рамиро… Эрнани… неважно… так… так жаль, что Женевьев…
— Вы глупец, Алан Окделл, — в черных глазах Рамиро теперь светилось презрение.
Что будет дальше, Алан помнил хорошо, но все равно вздрогнул от громкого голоса:
— Разрубленный Змей! Что тут происходит?
В приемную вошел Франциск Оллар.
1.
— Алан, — Шарль Эпинэ тряс его за плечо, — не стоит спать на солнце, тем более после боя. Демоны приснятся…
Алан резко вскочил на ноги. Перед глазами все плыло. Шарло, Рамиро, предательство… они оба стали предателями — и Алан убил Шарля… и снова его схватили и повели на казнь, и снова вбежала Женевьев, вся в слезах — он никогда не видел ее такой, и снова была казнь, и снова…
— Уже, — пробормотал Алан, ведь надо же было что-то отвечать.
Алан понимал, что нельзя отчаиваться, но отчаяние не спрашивало, можно или нельзя. Не без труда отделавшись от Шарло, он перебирал события трех прошлых дней — верней, одного повторившегося трижды — и перебирал свои ошибки: первый раз он ошибся просто поверив Рамиро, второй — он опоздал, третий — и от этого было больней всего — он отправил Шарля к королю, чтоб защитить Эрнани, а Шарль стал предателем… Теперь четвертый раз — наверняка, последний. Последняя возможность что-то исправить. И в этот раз он не ошибется. Он просто пойдет к Эрнани и не отойдет от него ни на мгновение.
2.
— Послушайте, герцог, не стоит так тревожиться обо мне.
Эрнани выглядел немного лучше, чем на совете, словно какая-то тайная надежда вдруг придала ему сил.
— Мой долг повелевает мне оставаться с королем, государь.
— Не сейчас, Алан, — Эрнани рассеянно улыбнулся, но не Алану, а своим мыслям. — Боюсь, я вынужден приказать тебе оставить меня одного.
— Мой государь… — теперь нужно было говорить как можно убедительней. Эрнани поверит ему — не может не поверить! — возможно, вы не поверите мне, но…
3.
Алан замер на пороге комнаты, решая, с чего бы начать разговор. Женевьев сидела у окна и вышивала. Было немного странно видеть ее так часто и так часто о ней думать: пока шла оборона города, Алан редко появлялся дома, редко встречался с женой и тем более — почти не думал о ней. А эти бесконечные три дня как будто заставили его вспомнить про Женевьев. Алан почти уже не чувствовал неловкости, глядя на жену — все-таки она очень хорошо скрывает свои чувства.
— Что-то случилось? — Женевьев уронила вышивание и поднялась навстречу мужу. — С городом? С Шарлем?..
Шарль оказался предателем.
— Нет, не с Шарлем. И не с городом. Эрэа, мне нужно поговорить с вами.
Женевьев слегка побледнела. Алан заметил, как сжались на складках платья ее пальцы. Но больше ничем она не выдала волнения.
— Уже четвертый день со мной происходит нечто странное. Четвертый день я… — Алан глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, — четвертый день я переживаю одни и те же события, и если я не оказываю на них никакого влияния, то они совершенно и полностью повторяются. Даже жесты, даже слова. Четвертый день я, — Женевьев хотела что-то сказать, но Алан взмахом руки остановил ее, ему нужно договорить, иначе он потеряет нить, — просыпаюсь от того, что меня будит Шарло со словами о демонах… о том, что если спать на солнце они приснятся. Потом я ищу Алву. Нахожу его… Вот уже два дня я знаю, что он предатель, Женевьев. Я знаю, что он впустит в город Оллара и его прихвостней и…
— Это правда? — лицо Женевьев потемнело от гнева. — Алва — предатель? Но Шарло верит ему…
— Твой кузен ошибается, — резко ответил Алан. — И в последний раз он ошибся страшней всего.
— Что?..
Он не хотел говорить жене об этом, но что-то словно подталкивало его вперед и не давало замолчать:
— Он поверил Алве настолько, что помог ему.
— Помог… нет, не может быть. Это просто дурные сны, Алан. Такого просто не может…
— Это не было сном. В первый день… верней, во второй я тоже верил, что это сон. Возможно, пророческий, но только сон и потому можно что-то изменить. Потом я понял, как ошибался. Ничего нельзя изменить. Мы можем только погибнуть — так или иначе от чужого предательства.
Женевьев закрыла лицо руками. Несколько мгновений она стояла так, а потом, резко опустив руки, словно на что-то решившись, спросила:
— И что же ждет нас, Алан? Я хочу знать.
Кинжал, убивающий предателя… убивающий безоружного. Толпа чужаков в приемной Эрнани. Женевьев, расталкивающая их, чтоб обнять Алана…
— Я знаю только то, что произошло до моей смерти.
— А король? Он знает об этом?
— Я пытался объяснить ему, но Эрнани… просто выставил меня. Как нашкодившего ребенка. И велел до завтра отдохнуть, а завтра поговорить с Рамиро. Но я же знаю, что завтра будет поздно и что Рамиро нельзя доверять…
4/0.
Лицо Михаэля фок Варзов, когда тот подошел к Алану, было непроницаемо. Наверное, нужно было задать вопрос, выглядеть встревоженным, предложить помощь, но сил на это уже не было. Мельком Алан заметил расширившиеся от страха глаза Женевьев. Похоже, она не верила ему. Теперь поверит.
— Придд и Ариго убиты. И, — Михаэль понизил голос, — Эпинэ погиб. Судя по всему — убит кем-то из людей Придда. Алва…
Алан перебил его:
— Я знаю. Я помогу спасти королеву и наследника. Моей жене сейчас лучше не говорить о гибели кузена.
Он прощался с Женевьев очень холодно — как всегда. И жалел, что не может уже вести себя иначе.
Усталость накатывала волнами и постепенно терпеть эту усталость, идти все дальше и дальше по «Дороге Королев», поддерживать под руку Бланш, отвечать на короткие вопросы Михаэля, — становилось невыносимым. Алан сжимал зубы, не позволял себе думать о гибели Шарло или о чем-то, что ждало впереди, но почему-то в голову лезли другие мысли — о том, что он оставлял позади. Теперь навсегда. Раньше он жалел о том, что не увидит больше сыновей, что не будет обещанного Дикону разговора; раньше он успокаивал себя тем, что Женевьев удержит знамя их Дома Скал до тех пор, пока Дикон не вырастет; раньше чувства жены совсем не беспокоили и не интересовали его. Он даже не представлял, что у нее есть какие-то чувства. Но теперь он жалел, что больше не сможет говорить с женой; не сможет отгадывать по едва заметным жестам, по едва уловимым переменам в выражении лица, в голосе, как изменилось ее настроение, о чем она думает и что чувствует. Раньше это было ему не нужно, теперь… этого просто не будет.
От размышлений Алан очнулся только когда медная пластинка щелкнула вновь, выпуская его навстречу неизбежному.
Все, что происходило дальше, Алан воспринимал как в смутном сне — когда уже даже понимаешь, что спишь, но события не останавливаются, продолжают разворачиваться, продолжают происходить, продолжаются; их можно остановить, только открыв глаза, но так хочется узнать, чем закончится сон. Впрочем, входя в приемную Эрнани, Алан знал: нужно найти Рамиро, и, не слушая его наглые слова, сразу убить. Может, тогда он сумеет убежать? Нет, пустое. Приемная полна прихвостней Оллара. Если он убьет Рамиро, они шага не дадут ему ступить.
Алан даже не заметил, как незнакомый рыжий здоровяк схватил его, а потом отпустил по приказу Алвы. Он слышал только голос Рамиро, видел только предателя-кэналлийца.
— Откуда вы выскочили, Алан? — голова и рука его были перевязаны. — Надо заметить, что время и место…
— Я знаю.
Пальцы Алан коснулись спрятанного под плащом кинжала.
— Вам лучше уйти сейчас, — нетерпеливо продолжил Рамиро, — утром мы все обсудим.
Алан больше не слушал Алву, он даже не понял, как это произошло, но усталость, мучившая его весь этот день, наконец, победила. Он знал, что ничего не изменит, убив Рамиро. Да, он не позволит Оллару и Алве вести победоносную войну, но сейчас это показалось Алану неважным. Не Алва, так кто-то другой. Оллар привык брать свое — они все в этом убедились, и если он пожелает новых завоеваний, то ничто его не остановит.
— Разрубленный Змей!
Он слишком долго медлил. Пусть такая смерть любому покажется унизительной, но теперь выбора не осталось. Он проиграл и Талигойя проиграла.
Он думал, что на красном крови не видно, но на черном — тоже, наверное, никто и не понял, что произошло. Алан ослеп и оглох от боли, но молчал. Изо всех сил он держался на ногах, не позволяя себе упасть. Он помнил, как опустился на ковер Рамиро, отдавая последние распоряжения, помнил, как Шарло говорил что-то о Женевьев и о том, что он, Алан, глупец. Он и был глупцом.
— Алан, что с вами? — темные глаза Рамиро внезапно оказались совсем рядом. — Вы… Леворукий! Вы глупец! — Алан почувствовал, что Рамиро держит его за плечи. Стоять стало легче. Скоро, конечно, он упадет, но не раньше… не раньше, чем… — Почему вы не подождали до завтра? Эрнани… впрочем, теперь неважно… Нам нужно было поговорить…
— Что там происходит? — голос Оллара Алан уже почти не слышал. А потом он почувствовал, что Рамиро больше не держит его, больше ничего не держит его, и можно упасть не на ковер, а куда-то в пустоту, в черную пустоту, которая ждет всякого, кто не сумел, кто был слишком глуп, чтобы…
1.
— Алан, — Шарль Эпинэ тряс его за плечо, — не стоит спать на солнце, а после боя – тем более. Демоны приснятся…
— Ты жив? — Алан уставился на Шарля.
— Я-то жив, — невесело рассмеялся тот. — А вот Алве, кажется, повезло меньше.
За прошедшие дни Алан уже научился отделываться от упрямца Эпинэ. На этот раз Алан заверил его в том, что Алва жив и в порядке и велел пойти и сообщить об этом Октавии.
Его поведение в приемной Эрнани, его самоубийство было нелепостью. Алан ненавидел себя за то, что поддался слабости и отчаянию. Нельзя отчаиваться — и происходящее тому порукой. Он решил, что прошлый день — последний, но это вовсе не так. Он может попытаться снова — и теперь не ошибется. Он спасет Эрнани, спасет страну. Но для этого необходимо было увидеть Алву.
Поговорить с Алвой, конечно, надо было сразу, а не ждать или предпринимать смехотворные попытки исправить что-то самостоятельно. Но раньше Алан не знал, а верней, не видел искаженное от... горя? отчаяния? лицо Рамиро Алвы, когда тот что-то говорил умирающему Алану. В тот момент во взгляде Алвы не было привычной дерзости или безразличия. Алан плохо помнил свои последние мгновения — последние
вчерашние мгновения, но это было совершенно точно: Рамиро не желал самому Алану смерти. Но почему? Он предал страну, убил короля — и... Алан не знал, что думать. Причины поведения кэналлийца оставались для него загадкой.
Он решил дождаться его у Придда — многие часы, проведенные в бесплодных поисках, убедили его, что найти Алву до того, как он явится к Придду, маловероятно, даже невозможно. Но спасать маршала Алан не собирался — мстительность недостойна Человека Чести, но кто-то из людей Придда убил Шарло — и пусть сейчас Шарло был жив, вину Придда это не уменьшает.
2.
До визита к Придду оставалось достаточно времени, но дома проводить его не хотелось. Алан в одиночестве бродил по улицам. Это было совершенно безопасно: по этим же улицам они ходили вместе с Шарло, разыскивая Алву — и ничего не произошло. Не произойдет и теперь. В конце концов в последние дни ничего не менялось.
Алан пытался думать о том, почему так произошло: почему он оказался пленником повторяющихся изо дня в день событий, поступков, слов — он вспоминал уже почти забытый разговор с Леворуким.
«…я говорю о твоей чести… Она мешает тебе, твое сердце зовет тебя в иные дали». Алан хмурился, разгадывая эти слова. Леворукий не звал его с собой, только просил его не лгать себе. Но разве Алан лгал? Люди Чести не лгут, Окделлы не лгут — другим. А себе? Но и перед собой Алан всегда был честен. Он мысленно перебирал любые события, о которых Леворукий мог бы говорить: «…не лги себе», но ни одно из них все же не подходило — он был честен, честен всегда. Даже когда не сумел притвориться перед женой, даже когда оскорбил (Алан понимал теперь, что оскорбил) ее, сказав, что беременные женщины редко бывают красивыми, а вот Октавия — красавица. Он не лгал себе, когда признавал превосходство Рамиро перед многими Людьми Чести, когда смеялся вместе с ним на Приддом, когда…
Да, дело было именно в Алве, теперь Алан это окончательно понял. Именно Алва был как-то связан со словами Леворукого про мертвую честь. И, возможно — хотя Алан не стал бы утверждать наверняка, — возможно, если эти повторяющиеся дни это происки Леворукого, то как только он поговорит с Алвой, то ход времени станет прежним.
3.
— Откуда вы выскочили, Алан? — Рамиро жестом остановил лучников-кэналлийцев, немедленно бросившихся к Алану.
— Я знаю, что место и время неудачны, — невольно улыбнулся он в ответ, но нам нужно поговорить.
— Непременно, но не сейчас. Сейчас меня ждет, — Рамиро скривил губы и неопределенно махнул рукой, — разговор с маршалом Приддом.
— Не разговор, — спокойно произнес Алан. — И именно поэтому поговорить с вами должен я.
Неизменная выдержка покинула Рамиро — но только на мгновение.
— Откуда вы знаете?
— Если я расскажу, вы все равно не поверите. Лучше скажите мне, зачем все это. Убийство Придда я еще могу понять, — Алан не узнавал себя: никогда раньше он не говорил так прямо и так резко, — но то, что последует за этим — зачем?
Рамиро несколько мгновений смотрел на Алана, не отрываясь, как будто пытался прочесть его мысли. А потом повторил свой вопрос:
— Откуда вы знаете?
— Вы не поверите. Да сейчас это и не важно.
— Не уверен, что вы поверите мне.
— Я знаю, что вы собираетесь сделать, просто объясните мне, зачем.
— Тогда подождите меня здесь.
Алан кивнул — задержать Алву все равно не получилось бы. Но каким же надо быть бессердечным, чтобы так легко говорить «подождите меня здесь», отправляясь убивать безоружного. Впрочем, этот безоружный виновен в смерти Шарло, напомнил себе Алан. И не только в этом.
Алва вернулся позже, чем предполагал Алан. Выглядел кэнналиец бледней обычного, и в его темных глазах Алан поймал странное выражение — как будто брезгливость.
— Ненавижу подлецов, воображающих себя рыцарями, — бросил Алва и в ответ на вопросительный взгляд Алана продолжил: — А этот воображал. Вызвал меня на поединок. Как рыцарь рыцаря. И я его убил — как рыцарь рыцаря.
— Вы предпочли бы, чтоб он умер, как положено подлецу?
— Нет, — отмахнулся Алва, — я предпочел бы, чтоб он умер как угодно, но гораздо раньше. Если хотите знать правду, вам придется сопровождать меня. На разговоры у меня нет времени.
Алан не помнил, чтоб Алва прежде вел себя так: да, он и раньше бывал резок, и раньше был подчеркнуто чужим среди Людей Чести. Но сейчас Алва словно был поглощен одной мыслью, нацелен только на одно дело — и, кажется, это дело ему совсем не нравилось; но он словно исполнял свой долг, пусть неприятный, гораздо более неприятный, чем, например, раз за разом спасать Придда — над этим Алва хотя бы мог смеяться; теперь же ему было не до смеха, но долг оставался долгом и исполнял он его с непреклонной решимостью.
Алан понимал, что мысли его для Человека Чести более чем странные, но не мог прервать их или возразить самому себе.
— Вы слушаете?
— Да.
Алва велел лучникам идти сзади на несколько шагов. Сам он говорил кратко, почти ничего не поясняя и не вдаваясь в подробности. Алан помнил тот день, когда они с Алвой пили вино и смеялись над Приддом. Происходящее тогда казалось верхом безумия, но то, что творилось сейчас, было безумием еще большим и даже большим, чем бесконечно повторяющиеся дни. Алан слушал Рамиро — и едва верил; но все сходилось, и не верить было нельзя.
4/0.
Когда пришел фок Варзов со своей печальной вестью, Алан отправился с ним, чтоб помочь королеве и наследником, снова прошел «Дорогой королев» и снова вернулся. Но — по настойчивой просьбе Рамиро — пошел не во дворец, а домой. Алан чувствовал себя уставшим как никогда. Нужно было поспать совсем немного, чтоб потом отправиться присягать новому законному королю. Его передергивало от одной мысли, что марагонец стал королем — и не из-за предательства, а по воле Эрнани. Но возразить было нельзя: таков приказ Эрнани, такова его последняя воля. Спасти страну так, раз нельзя спасти ее силой мечей. Он, Алан, и другие Люди Чести, из тех, кто согласится присягнуть бездомному королю, обретшему теперь дом, сохранят Талигойю в своих сердцах, сохранят Честь, сохранят себя… Когда Алва пересказывал ему слова Эрнани, все звучало, конечно, иначе — что мог знать кэналлиец о Чести? Он знал свой долг, но все же оставался чужаком. Но Алану казалось, что он верно понял последнюю волю своего короля, пусть и переданную чужими словами — и эту волю он выполнит.
Когда Алан добрался до постели, мысли его путались. «Как хорошо заснуть, а не умереть, — думал он, проваливаясь в сон, — но завтра будет очень сложно… сложней, чем когда-либо… но нужно будет… нужно… будет…»
1.
— Алан, — Шарль Эпинэ тряс его за плечо, — не стоит спать на со…
— Шарло? Кошки тебя раздери!
— Что?
— Почему опять ты? Разве я не все сделал так, как нужно? Разве…
На лице Эпинэ было написано неподдельное изумление. И Алана, решив, что объяснять слишком долго, побежал прочь.
2.
Он не знал, куда теперь бежать и что теперь делать. Не бродить же снова по улицам, не дожидаться же снова Алву, чтобы слово в слово повторить вчерашний день? Что еще требовалось от него, чтобы время, наконец, продолжило свой ход? Он устал просыпаться, неотдохнувшим, а потом пытаться что-то изменить, что-то предпринять… Но что теперь? Может, стоило бы поговорить с кем-то из «истинников»? Алана передернуло от отвращения, но — вдруг они знали, как бороться с подобными наваждениями? Или спросить у жены? Женевьев верная эсператистка, и если эсператисты знают, как бороться с подобным, то и она знает.
3.
— Это не сон?
— Нет, уверяю вас.
Алан поймал себя на мысли, что ему очень сложно говорить с Женевьев в том спокойно-уважительном тоне, какого они придерживались с самого момента знакомства.
— И не наваждение?
— Нет, — уже менее уверенно сказал Алан. — Я думаю, нет. Не может же наваждение быть таким навязчивым?
Женевьев не выглядела испуганной, хотя Алан хорошо помнил, что когда Дикон говорил о кошках и их хозяине, она испугалась. Почему так часто женщины не боятся чего-то по-настоящему страшного, но боятся слов?
— Это правда. Но что же происходило в эти дни?
Алан стал рассказывать. Он слишком устал и постоянно сбивался, что-то уточнял, перескакивал с событие на событие, но Женевьев слушала внимательно и лишь иногда задавала вопросы. Впрочем, ему было легко говорить с ней — всегда легко, сколько он себя помнил. Он всегда считал, что ему повезло с Женевьев, всегда думал, что немногие из Людей Чести могут так открыто говорить с женами, но сейчас, сбивчиво пересказывая ей непонятные события последних дней он почувствовал, что дело было не только в уважении и доверии. Она любила его — и потому стала настоящей герцогиней Окделл, сдержанной и спокойной, потому делала все, чтоб заслужить его уважение — или любовь? Алан слишком устал, чтобы думать о чем-то более важном, а потому позволял мыслям идти, как придется. Тем более, что его рассказу они не мешали. Хотела ли Женевьев, чтоб и он любил ее? Всякая простолюдинка, должно быть, мечтает о любви, но дочери Людей Чести часто с детства знают своих будущих мужей, их учат совсем иному, учат, что любовь — это для поэтов, а их ждет верное служение, как и их будущих мужей, только мужчины служат Талигойе и ее корою, а женщины — своим мужьям. Но согласны ли они с этим?
— …я не ожидал увидеть там вас, моя госпожа, среди этих чужаков… вы растолкали их и подошли ко мне.
Женевьев, совершенно бледная и растерянная, опустила голову. Алан заметил, как она сжала в ладонях платок.
— Ваша смерть стала бы большим горем для меня, — тихо сказал она. — И для детей.
— Вы сказали мне об этом, — пробормотал Алан, чувствуя сильную неловкость. — И я…
Она быстро взглянула на него:
— Вы…
Алан смешался окончательно. В карих глазах жены светилось чувство, которого прежде он никогда не видел.
— Я не успел ничего вам ответить, моя госпожа. Меня увели люди Оллара, а потом… потом казнили.
Женевьев стала еще бледней.
— Мне страшно слушать об этом. И я не знаю ничего, что могло бы помочь. То, о чем рассказываете вы, не похоже на наваждение Повелителя кошек. Я не верю, что Шарло мог предать и перейти на сторону недостойных. И я верю, что рассказ Алвы правдив. Но чем вам помочь, я не знаю.
Она закрыла лицо ладонями, но Алан, поддавшись внезапному порыву, отвел ее руки от лица и обнял ее.
— Госпожа моя, даже разговоры с вами помогают мне и поддерживают меня.
Неловкость, мучившая его, пропала.
4.
Алан все-таки дождался фок Варзов и повторил свой вчерашний путь. В конце концов, Михаэль не знал о том, что творилось с Аланом последние дни и не стоило его озадачивать странным поведением. Потом Алан вернулся домой. Спать не хотелось, потому что он знал, что проснется снова от слов Шарло о демонах. Он уже ненавидел эти слова; ненавидел необходимость отвечать каждый раз; ненавидел этот день, из которого его не могли спасти ни сон, ни смерть.
Он присел на кровать и собрался уже ложиться, как раздалось тихое:
— Вы позволите мне войти?
На пороге его спальни стояла Женевьев. Ее густые темны волосы были распущены. она выглядела совсем юной и нежной — такой, как Октавия.
— Да, госпожа моя, — пробормотал Алан.
— Я принесла вам успокаивающий отвар. Он поможет хорошо отдохнуть даже после краткого сна. Может, тогда завтра вы будете чувствовать себя лучше.
Она протянула ему кубок с каким-то прохладным и ароматным питьем. Алан сделал несколько глотков и поставил кубок на пол.
— Госпожа моя, — внезапно сказал он, — останьтесь сегодня со мной.
Она едва заметно кивнула.
Позже, обнимая спящую жену и почти засыпая, Алан думал о том, что если бы он встретил юную светловолосую герцогиню сейчас; если бы сейчас он увидел, как она смотрит на своего смуглого мужа и какими словами и взглядами он отвечает ей, то он, Алан, не почувствовал бы себя обделенным: он теперь знал, что Женевьев любит его не меньше, чем любит своего Рамиро Октавия. И знал, что жена внезапно сделалась ему столь же дорога, как Октавия дорога Рамиро. Он не стал бы завидовать, только порадовался бы чужой любви, потому что у него теперь была своя. Он бы хотел сказать Женевьев об этом, но не сегодня, потому что сейчас не станет ее будить, а завтра не наступит никогда. Как жаль, что оно не наступит.
5.
— Вас вызывают во дворец.
Алан открыл глаза. Женевьев стояла на пороге комнаты и улыбалась.
— Во дворец?.. Но…
— Моего кузена здесь нет.
— Я вижу, но как же…
Алан поднялся с постели и подошел к жене.
— Вы помогли мне, вы видите. И почему я сразу не пришел к вам?
Женевьев нежно коснулась его руки:
— Потому что мужчины всегда думают, что понимают и умеют больше женщин. И потому спешат за помощью к другим мужчинам.
Когда Алан наконец оставил ее, чтоб идти во дворец, теперь полный чужаков, он думал о том, что впереди новая борьба за Талигойю — не тем оружием, которое убивает, но иным — сохранением Чести и памяти о ней. Он знал, что пришедшие с Олларом никогда не станут настоящими Людьми Чести, но Рамиро тоже был чужаком и все же знал, что такое честь и долг, даже когда долг неприятный, а чтоб сохранить честь, для других ты становишься предателем. Может и среди этих людей будут достойные? Те, кто верно будет служить Талигойе.
Но потом его мысли изменили свой ход: и он стал думать о Женевьев. И почему-то от этого таяла тревога, исчезло тяжелое чувство, что впереди тяжелая, может даже непосильная борьба; пропало невольное отвращение к Оллару и его прихвостням, которое Алан до того безуспешно прогонял — ведь Оллар теперь его король. Теперь Алан понимал, почему Алва свободен, а у него самого так долго словно камень на шее болтался. Да, Леворукий был прав, идти вперед нужно сняв с шеи камень. Но разве Враг всех людей что-то знал о любви? Нет, откуда ему? Ему ведомы только злой смех и злые советы.
И потому, говорил себе Алан, важней всего не слова Повелителя кошек, а Рамиро и Октавия, которые первым показали Алану, чем он обделен, и Женевьев, заполнившая эту пустоту.
