Остатки прошлого

Глава 1

Рейтинг: G
Жанр: Общий
Саммари: Они не боятся идти вперёд. Они не боятся наделать ошибок, и они не будут сожалеть о них. И пусть это лишь остатки прошлого, в них все ещё теплится жизнь.
Дисклеймер: Своё не отдам, чужого не прошу.


История первая
Дурнушка Прюитт

Он был красивым. Такими красивыми, наверное, даже не бывают. В моей семье - точно не бывают. Моя мама очень хорошая: всю жизнь она была пышная-пышная, мягкая-мягкая; к ней придёшь с бедой, а она всё так разложит-раскроит, будто ничего и не было. Она делала пудинг с патокой и вишнёвый пирог, и сливки-сливки-сливки. Но мама не была красивой: она была очень весёлой, очень живой и очень домашней. А у моего папы были карие как горький шоколад глаза. Заглянешь – и утонешь. И все в сравнение с ними меркло - такие лучистые они были. Казалось, золотые искорки плескались в них. А ещё у папы борода была, жесткая и рыжая-прерыжая. Папа всегда заплетал в ней косички, отчего мама заливисто хохотала. Но папа тоже не был красивым. Он был статным, высоким – совсем как дровосек в сказке о Красной Шапочке. И таким же домашним, тёплым и привычным. И его родители, мои бабушка с дедушкой, такими были. Я никогда не видела родителей мамы, но, наверное, они тоже были пудингово-пирожковыми, уютными и своими. Но никто из них не был красивым. Другое дело, что и некрасивыми они не были. Они просто были другими: славными, милыми и очень родными.

Он был высоким, намного выше меня. С виду – умный-умный, особенно, когда он так величественно откидывал голову назад, и в стеклах его очков мгновенно проносились какие-то мистические огоньки. Он был худощавым, но мне всегда казалось, что за его фасадом скрывается огромная сила. Конечно, это во многом были мои фантазии, в конце концов, чего только безумные поклонницы не приписывают игрокам в Квиддич. Я его поклонницей не была, но он все равно был для меня воплощением чего-то идеального. Я смотрела на него, как иной раз смотрела на зачарованных кукол в витринах Косой Аллеи. Они были в блестящих нарядах: воздушных, летящих – таких, какие бы я не смогла надеть и через сто лет. Те куклы были высокими, изящными, с длинными и прямыми ногами. Магия вселяла в их лица нечто почти неземное, а глаза их горели превосходством. Они были всем тем, чем не была я.

Я была совсем низкой, и на общих собраниях в нашей гостиной я всегда терялась среди леса чужих голов. Мои ноги заставляли вспомнить те староанглийские произведения, где ноги девушек (правда, не иначе, как в хвалебных целях) сравнивали с колоннами, увитыми чем-нибудь. Я же, читая эти описания, видела приземистых человечков с ногами-столбами, несчастных и вовсе не красивых. Моя талия стремилась превзойти в диаметре поле для Квиддича, и, если бы я была уверена, что у флоббер-червей есть талия, сравнила бы себя с ними. Но я не была уверена, потому что Уход за магическими животными давался мне ничуть не лучше, чем Гербология, Трансфигурация или ЗоТС. А они давались мне отвратительно. Кажется, когда раздавали таланты, я стояла в какой-то другой очереди. За пирожками, картошкой или сливочными тянучками, но точно не за талантами. Хотя, возможно, я просто проспала её или потерялась со своим маленьким ростом.

А ещё у меня были рыжие волосы. Даже не рыжие, а кричаще оранжевые. Они были кудрявые и придавали моему и без того бледному в веснушках лицу ещё более бледный оттенок. Цвет моих волос был совсем не как у него. Его волосы тоже были рыжие, но медовые, струящиеся и сверкающие – я могла смотреть на них часами, прячась в глубоком кресле в нашей гостиной.

И, конечно, он меня не замечал. Не смотри я каждый день в зеркало, я тоже бы себя не заметила. Дурнушка Молли. Или, как меня называли вокруг, Дурнушка Прюэтт. Я могла бы составить неплохую компанию Плаксе Миртл. По крайней мере, мы могли бы дуэтом плакать в туалете на втором этаже и трепать всем нервы. В самые тоскливые дни эта мысль меня утешала: мне было радостно, что у меня есть шанс отыграться хотя бы после смерти. Хотя, мало утешительного было в том, что мне придётся для этого умереть. Я была недовольна многим, но, должна признаться, не собственной жизнью.

В моей жизни не было ничего такого, чем можно было быть недовольной. Кроме моей внешности. И моих двух братьев – они были хорошие, но в семнадцать лет, когда они издевались над моими переживаниями и высокими чувствами, я их почти ненавидела. С другой стороны, я таила обиду на всех, кто хоть иногда смотрел на меня косо. Иногда даже на тех, кто на меня вообще не смотрел, что, пожалуй, задевало меня даже больше.

Вот и к нему я не знала, чего испытываю больше: любви или обиды за то, что он не зеркало, и он не знает, что я есть.

Но бывали дни, когда я даже радовалась, что он не знает. Он потому оставался таким хорошим, красивым и идеальным, что не знал меня. Я порчу всё, к чему прикасаюсь. Я порчу пирог, когда пытаюсь помочь маме его приготовить. Я порчу одежду, когда с помощью чар пытаюсь её выгладить. Я порчу цветы, потому что постоянно спотыкаюсь, когда иду по дорожке. Уверена, что если бы я могла до себя не дотрагиваться, я была бы куда красивее. Я даже носила перчатки, чтобы защититься, но, наверное, я все испортила ещё в детстве.

А до него было так далеко, что не дотянуться. Как до неба. И его глаза как раз были цвета неба: голубые, пугающе прозрачные и такие яркие, что, казалось, заглянешь и ослепнешь. А у нас так часто пасмурно, что я слепла и от него, и от его света.

***

Порой мне кажется, что дожди у нас идут слишком часто. Я всегда боялась, что когда-нибудь нас обязательно затопит. Вдруг нахлынет волна и всех нас смоет к гигантскому кальмару. Пожалуй, кальмара я боялась даже больше, чем наводнения. Но хотя дождь шёл, волны все не было. Был только туман такой густоты, что мне хотелось попробовать зачерпнуть его ложкой. В тот день в самом начале весны я как раз стояла под козырьком оранжереи № 6 и мечтала съесть туман.

Когда его фигура показалась вдалеке, я подумала, что, наверное, волна всё-таки пришла, и на меня несётся озверевший кальмар. Я всегда думаю глупости, а даже если думаю о чём-то хорошем, мои мысли портятся. Как портится хорошее зелье, если его варит какой-нибудь Фрэнк Лонгботтом.

А он подходил всё ближе и ближе. И моё сердце, знаете, оно вовсе не замерло и не ускорило свой ход, оно просто как-то затрепетало. И мне вдруг так отчаянно захотелось, чтобы он меня заметил. Я по-прежнему не хотела его портить. И я боялась: боялась, что заметит, но ещё больше боялась, что пройдёт мимо. А он вдруг остановился, а потом так быстро и ловко скользнул ко мне под козырёк.

- Добрый вечер, мэм! Позвольте потеснить вас – там просто чертовски мокро, а у меня, знаете ли, последняя рубашка! – он смотрел на меня с улыбкой.

Я обычно молчалива, кажется, даже угрюма. Но в тот вечер, с мыслями о кальмарах в тумане, я вдруг стала другой: как будто меня подменили. Я вдруг заговорила. И голос мой был искристым - не моим, тоже кого-то другого.

- Прошу вас, сэр, - я приглашающее махнула рукой. – Однако вынуждена предупредить, что находиться рядом со мной небезопасно!

- Неужели? – он вскинул брови в картинном изумлении.

- Увы, - я покачала головой, - не далее, как сегодня утром я испортила новое платье Коринн на уроке Чар. А вчера случайно уронила свой значок старосты в суп Крису - бедняга, чуть не подавился! Как видите, сэр, я порчу всё, что рядом со мной!

- Ну, что ж, - глаза его лучились весельем и были голубые-голубые, - тогда вам повезло со мной, мисс Молли!

Рот мой, я думаю, неприлично приоткрылся – он знал, знал, что я есть! И тут-то моё сердце пустилось таким галопом, что казалось, вот-вот унесёт меня куда-то прочь!

- И почему же, мистер Артур?

- Я не боюсь испортиться.


История вторая

Я не хочу быть твоим другом

Попав в волшебный мир, я вдруг как-то резко осознала, что кому-то может быть дело до того, какая у тебя кровь. Японцы верят, что по группе крови можно определить, насколько люди подходят друг другу; а некоторые волшебники верят, что их кровь делает их намного лучше других. Северус говорил, что кровь – это неважно. И я ему верила. Ведь он был моей Крёстной Феей с самого детства. Именно он приносил мне чудесные истории и о Хогвартсе, и о письмах, и о совах, даже о дементорах мне рассказал он. Он был чудным в своей мешковатой одежде и каким-то всегда растрёпанным. И он был похож на волшебника – ссутуленная фигура, чёрный занавес волос, нос с горбинкой.

Когда я встретила его впервые, я была, хочется верить, достаточно доброй, чтобы просто не видеть недостатков. Я не могла над ними смеяться. Мне так хотелось в это верить. Когда я его встретила, он был словно из другого мира: такой сказочный, удивительный, невероятный. Для меня он действительно был подарком судьбы.

В школе я поняла, что нас, детей магглов, довольно много; подозреваю, потом стало ещё больше. Поэтому я не была особенной, и мои проблемы особенными не были. Но мне так и не хватило смелости спросить у кого-нибудь из сверстников-магглорожденных, есть ли у них братья или сёстры – не волшебники. Я часто думала о том, как поступила Петунья: наверное, я не смогла её простить. Я поняла её поступок, но это не значит, что я его приняла. Мне было и жаль её, и в тоже время я не переставала думать, как же мне жаль себя. И как же мне повезло, что я, волшебная только наполовину, еду в школу для волшебников вместе с настоящим магом.

Но курсу к четвёртому я поняла, что моё восхищение от того, что Северус – мой друг, как-то померкло. Мне вдруг стало как-то неудобно, неловко. Ведь он по-прежнему был сутулым, даже, кажется, согнулся ещё больше. Кажется, его нос стал выдаваться сильнее. От бесконечного пребывания в подвалах и лабораториях и постоянных испарений его лицо приобрело бледный, болезненный желтовато-серый оттенок, а волосы его вечно слипались в неухоженный комок.

А я, я была готова влюбиться. Я казалась себе легкой, солнечной, весёлой; смотря в зеркало, в какие-то моменты я действительно ловила красоту в своём лице. Красота была в быстро брошенном взгляде, в локонах длинных волос, даже веснушки на носу казались мне красивыми.

И я, такая весенне-прекрасная, с одной стороны, ужасно стеснялась мрачной тени, которую представлял собой Северус. А с другой стороны, я представляла себе, как это должно быть выглядит со стороны: рыжеволосая красавица, отвергающая ухаживания всех и вся, ходит почти за руку с самым мрачным и таинственным учеником школы. Такая умница-разумница, пример для подражания, и одинокий волк слизеринских подземелий. Красавица и чудовище. Наш дуэт вызывал и умиление, и желание расплакаться.

На самом деле, я сама не очень понимаю, что именно заставляло меня отвергать ухаживания других мальчиков. Возможно, это казалось мне подобным акту самопожертвования. Я жертвовала собой ради нашей дружбы.

Но к пятому курсу меня всё чаще стали посещать мысли, как перестать общаться с Северусом так, чтобы и его это не сильно обидело, и по мне не ударило. В этот период я стала задумчиво-печальной. Джеймс Поттер как никогда усилил натиск. А Северус вдруг стал более замкнутым.

Сначала я даже порадовалась такой перемене – это внушило мне надежду, что мне даже не придётся ничего выдумывать, всё рассосётся само. Так я думала. Поступала же я в точности наоборот: я пыталась выяснить, куда это он, Северус, так часто пропадает; что это у него за странные делишки с Люциусом Малфоем; да почему это он мне, лучшей подруге, ничегошеньки-то и не говорит.
Он отмалчивался, переводил тему; а я всё ещё была очень доброй и не слишком уж давила, чтобы получить ответ.

А потом были С.О.В.. Перед экзаменами мы почти не общались, потому что каждый был занят подготовкой. Да, мы вместе сидели в библиотеке, вместе ходили в Большой Зал на обед и ужин. Мы были вместе, но как будто и не были.

Что Северус сделает мне больно, я не думала никогда. Я даже не рассматривала такого варианта: мы были друзьями. Да, я разрабатывала планы, как прекратить наше общение, но я никогда не думала, о таком. "Грязнокровка". Я не уверена, но, пожалуй, из всех маглорожденных, поступивших в школу, я была единственной счастливицей, которую не называли этим словом. И когда оно сорвалось с губ Северуса, я даже не сразу осознала, что именно он произнёс. Осознала, когда Поттер кинулся вперёд с палочкой. Осознала, когда увидела, как Северус закрывает себе рот ладонью. Осознала, когда в голове моей эхом проносилось: грязнокровка-грязно-кровка-грязно…

В коридоре перед портретом Полной Дамы я сказала Северусу, что вышла только потому, что Мэри передала мне его угрозу простоять в коридоре всю ночь. Я, конечно, соврала. Я вышла потому, что хотела сказать ему кучу вещей: унизительных, оскорбительных. Мне хотелось задеть его за живое. Но он мне что-то говорил и говорил:

- Лили, я не хотел… я не знаю, правда,… я просто не хотел быть твоим другом… О, нет! О, Мерлин, Лили, я вовсе не то хотел сказать! Посмотри, пожалуйста, на меня…

Дальше я не очень внимательно слушала. Услышала только:

- Прости!

- Отвяжись!

- Пожалуйста, прости! Я не то хотел сказать!

- Можешь не трудиться.

- Я действительно не хотел называть тебя так, это просто сорвалось!

Я много чего наговорила ему там, в коридоре. Его я почти не слушала. Я не знаю, были ли для него мои речи оскорбительны или нет. Я просто сказала всё, что смогла, и ушла.

Я стояла, прислонившись спиной к портрету, и думала. Думала, что предательства почему-то ждёшь именно от близких людей. Ждешь потому, что посторонним людям нет до тебя дела и незачем предавать тебя. А близкие и предавать-то не хотят, но, наверное, иногда ты им слишком сильно мозолишь глаза. Я намозолила глаза сначала Петунье, потом Северусу.

А потом я думала о том, как строила планы прекращения общения с Северусом. Я так старалась. Я так много думала, как же мне неловко, стыдно, как он меня смущает. А он, оказывается, даже не хотел быть моим другом. Даже не хотел…

И я совершенно не понимаю, почему он смотрел на меня такими большими глазами, в которых плескалось…отчаянье ли, не знаю. Мне вдруг стало так горько, так тоскливо, так противно. Я вдруг оказалась той, кого отвергли. И я нырнула в то же отчаяние, что, как мне казалось, я видела в глазах Северуса.

Я думала, что проницательная; думала, что вижу всё насквозь. А оказалось, что он не хочет быть мне другом.

Ещё вчера я думала, как мне будет хорошо без него; а сегодня я уже не могла представить, как же я буду без него. Без его голоса, без его ворчания, без чёрных глаз-буравчиков – вообще без его присутствия. Как так? Я думала, что никогда-никогда не смогу больше до него дотронуться, помахать рукой, заговорить. Не знаю, хватит ли мне смелости хотя бы посмотреть ему в глаза.

И я думала, как мне с этим жить.

 
История третья
Зелёные ботинки

Мои родители, как и многие чистокровные волшебники, не любили маггловских вещей. И у меня никогда ничего маггловского не было. А зелёные ботинки мне подарил Тед, потому что за обедом в Большом Зале я никак не могла отвести взгляда от его глупых синих башмаков. И, наверное, я никогда не смогу объяснить, чем именно они привлекли моё внимание. Может тем, что они были такими…маггловскими.

Тед был крутым. Я помню, как на первом курсе ему доставалось из-за того, что он был из тех, других, не нас. А мы очень настороженно относимся к чужакам. Как стая диких животных чураемся нового, прячемся и оттуда, из-за угла, не любим, не принимаем и даже, наверное, немножко ненавидим.

А я вдруг поняла, что быть наполовину магглом – очень круто. И я так завидовала ему: его драным джинсам, его клетчатым рубашкам, его холщовым сумкам и ручкам, которые не мазали. И его ботинкам – они были такими яркими синими пятнами в его облике. Я завидовала ему.

Не знаю почему, но мне кажется, что он никогда не завидовал нам. Конечно, когда мы только начали учёбу, он с восторгом смотрел на пергаменты, перья, чернильницы; его глаза блестели, когда он смотрел на зачарованный потолок, или когда метла вдруг поднимала его всё выше и выше. Ему нравились наши мантии и остроугольные шляпы. Но наш мир был цветным, его же мир просто взрывался красками! Мы были совсем чуть-чуть необычными; а они - они были волшебниками! Мы застряли в прошлом, и это они писали будущее.

Я была стеснительной. Я была Блэк, а мои волосы были медно-рыжими. В моём имени было так много: и цари, и герои, и место среди звёзд; а я была такой маленькой и нерешительной – и это была я, над кем действительно стоило смеяться.

Моя тётя Вальбурга считала, что магглы – это паразиты, вредители, от них идёт зараза. И я заразилась. Кажется, я заразилась ещё и глупостью, хотя и была на Рейвенкло. Но каждый раз, стоило мне только краем глаза заметить Теда, как я не могла оторвать от него взгляда. Он был невысоким, крепким и жутко неуклюжим. Его волосы, взъерошенные, топорщились ещё сильнее, когда в смущении он проводил по ним рукой. А я ловила каждое его движение с открытым ртом.

Однажды, курсе на пятом, мы столкнулись с ним вечером в коридоре, когда я бежала в нашу башню из библиотеки. Книги, перья, пергаменты – всё разлетелось по сторонам. Я сидела, пытаясь понять, что произошло, и вдруг он опустился передо мной на колени. Я никогда не видела его так близко, поэтому жадно всмотрелась в каждую чёрточку его лица.

- Почему ты так смотришь на меня, Блэк? – хотя он и назвал меня по фамилии, тон его был дружелюбным. Конечно, он просто не был уверен, что я не стану бросаться на него или одаривать его холодным пренебрежительным взглядом, как мои сестрички.

А почему, собственно, я на него смотрю? И смотрю, смотрю – никак не отвести взгляда. Мне тогда и стыдно, и трепетно, и волнительно было. Вдруг набрала в грудь побольше воздуха и…

…не представляете: протянула руку и дотронулась до его светло-русых волос. И до его щеки. Наверное, я его обескуражила, потому что он никак не реагировал. А мне всё не хватало: я смотрела на него издалека, думала – сказочный эльф, а оказалось – живой человек. Плоти-крови, как я.

Сердце замерло. Руки задрожали. Он как я, и нет никакой разницы.

- А я смотрю на тебя, потому что больше не на что, - я слегка прикусила нижнюю губу, судорожно вдохнула. А внутри меня все раскручивался ураган, и я предвкушала, сама не знаю что.

Я тогда быстро собрала свои вещи и почти сбежала. Я бежала до самого входа в гостиную, а там привалилась спиной к каменной кладке стены и смеялась так, что слёзы из глаз брызнули. Я кусала губы, зажмуривала глаза, а внутри всё полыхало. И мой почти волшебный мирок вдруг обернулся чудесной страной. Я дышала часто и прерывисто, мне не хватало воздуха и было жарко.

Достаточно было одного этого вечера, чтобы понять - такой мир я хочу.

И я стала сбегать на Башню, где меня ждали ОНИ, те, из другого мира. Я слушала магловскую музыку, которую исполняли на обычных гитарах. Я читала магловские книги. Я играла в магловские игры. И, оставаясь потом, гораздо позже, наедине с Тедом, я целовала его так, как никогда и никого не целовала. Я брала его за руки и рассматривала их так, словно они чем-то отличались от моих. Я прижималась к ним губами, переплетала свои пальцы с его и смотрела через наши сцепленные руки на луну.

И это так было не похоже на мою обычную жизнь, на мир, в котором я росла. В моём мире не было места такой магии, не было место глупым нарядам и синим башмакам. В нашем мире нельзя было есть руками, нельзя было пить из бутылки, нельзя было курить, нельзя было целоваться так, словно физически не можешь оторваться. У нас было так много всяких "нельзя".

А ещё были "обычай" и "этикет".

Белла всегда танцевала только обязательный вальс, а потом вступала в серьёзные дискуссии и спорила-спорила-спорила. Нарцисса танцевала фокстрот, и ей не было дела до большой политики.

А я мечтала, чтобы выключили свет, и я увидела звёзды. Мечтала, чтобы исчезли кринолины, а луна превратилась в кусок сыра. Мечтала перекрасить волосы себе и Нарциссе, потому что в девочках Блэк не должно быть ни меди, ни серебра, ни золота. Я мечтала курить травку и горланить магловские песни. Мечтала о парапете на Астрономической башне и о поцелуях Теда Тонкса. Мечтала уйти из дома.

Но когда ушла, вы знаете, я мечтала вернуться. Пока шла вперёд всё вспоминала: дом, свою комнату, душный запах старой мебели. Перед глазами цветными пятнами вспыхивали вечерние платья, сверкали драгоценные камни под огромной люстрой нашего бального зала. Я видела чёрные волосы Беллы, как они окружали её горящее от спора лицо. Видела локоны Нарциссы; совсем не чёрные, лёгкие, пружинящие, воздушные.

И, кажется, впервые плакала потому, что не знала, чего же я хочу. Я плакала, потому что не знала, что сказать ему, когда дойду. Я представляла себя то роковой женщиной, то отчаянной авантюристкой. Я передумала тысячи речей, миллионы слов. А он открыл дверь, и я вдруг поняла, что на мне длинная цветастая юбка, кожаная куртка и зелёные ботинки. И на улице идёт дождь.

И я не знаю, что сказать.

Конец.