Глава 1 Вечером я собираю сумку на завтра, аккуратно вешаю на стул завтрашнюю мантию, умываюсь, а потом наступает долгожданное время подумать про нее. Я представляю себе её непослушные пряди, руки в чернилах и тонкие щиколотки. О, если бы я мог положить мир к её ногам! Я засыпаю, предчувствуя радость, что уже скоро увижу её. В Большом зале за завтраком я могу посмотреть на нее только три раза. Один раз, когда я в начале завтрака небрежно окидываю зал взглядом, второй раз украдкой, когда все увлечены едой, а третий, когда мы будем уходить. И больше ни разу. Всё может открыться. Потом начинается день, но я знаю, что смогу еще увидеть её за обедом. После обеда я надеюсь на ужин. А после ужина день, считай, прошел. Наши сидят в гостиной до отбоя. И Милисента визгливо смеется. Я ухожу спать. Чем скорее пройдет ночь, тем скорее я её увижу. Раньше я сидел вместе со всеми, а теперь мне как-то там невесело. Как всё это началось, я и сам не знаю. Может быть, на том балу, когда она была в голубом платье. Может быть, позже. Однажды я чуть не ударил Драко, когда он пошутил, что она… Неважно, впрочем. К счастью, я тогда удержался, а то чтобы он подумал? Теперь я наоборот сажусь в Большом зале к нему поближе, чтобы слушать его хвастливую, пустую болтовню. Он, как всегда, будет трепать про Поттера, исходя завистью. А я буду делать вид, что слушаю его и смотреть на неё. Она всегда сидит рядом с Поттером и Уизли.
Но иногда я её просто ненавижу. Когда мне исполнилось 14 лет, дядя Гавейн сказал, что я уже взрослый. Мы отмечали у него, пили вино и огневиски (меня потом очень тошнило). Но тогда мы пили, а потом поехали в дом с розовыми занавесочками. То есть, дядя Гавейн сказал, что мы едем «гулять». Я даже догадывался куда. Винсент и Грегори так ржали. Нам всем было очень страшно, но все-таки мы гордились, и я тоже, что мы уже взрослые. Мне досталась Mimie. Пухленькая, крашеная блондинка с жеманными манерами. У нее были слащавые ванильные духи и дешевая клубничная помада. Мне потом было очень стыдно. Дома я сразу пошел в душ и долго пытался смыть грязь той ночи, но еще день или два мне казалось, что вокруг стоит мерзкий ванильный запах. Я тогда поклялся себе, что больше никогда не пойду туда. И мысленно просил её, чтобы она простила меня за Mimie. Но я пошел туда еще раз. Я ходил туда, когда сильно её ненавидел. Аппарировал из Хогсмита и на каникулах как-то раз бывал. Но про это отдельно. Mimie называла меня котик, Anette кривлялась и кричала писклявым голоском, что меня обожает. Я молодцевато угощал их огневиски. Потом меня тошнило и рвало. Каждый раз я мысленно клялся ей, что больше никогда туда не пойду.
А в прошлом году, в мае, уже перед самым концом учебного года она однажды сидела во дворе на скамейке с Уизли и Поттером и громко смеялась. Я стоял за деревьями и слушал. Она сорвала травинку, надкусила её белыми зубами, а когда они уходили, бросила на скамью. Я подошел и подобрал. Вечером я рассматривал стебелек, который она надкусила. Я даже дотронулся губами до того места, которого коснулись её губы. Но потом мне стало стыдно и неловко. Как-то глупо это все, правда? Но стебелек я все-таки не выбросил. Я решил, что выброшу потом. Но потом тоже… И мне стало так противно от своего безволия, что я опять пошел туда. О, как я её тогда ненавидел! Мы пели, пили, кого-то избили. Я сказал Zizie, что хочу, чтобы в этот вечер её звали Гермионой. Я представил, что она – это Гермиона. И что я её покупаю. Я не могу вспоминать тот вечер, настолько всё это мерзко. Я приехал домой и заснул сразу же мертвецким сном. Тогда Гермиона мне в первый раз приснилась. Мы сидели рядом. Она смотрела куда-то в сторону. А я знал, что после всего я не могу сидеть с ней рядом, но не мог вымолвить ни слова.
Утром у меня был жар. Наш колдомедик только покачал головой и сказал, что мне нужно смена впечатлений. Мы с maman поехали в Европу, но мне все было все равно. Я презирал себя. Осенью я снова увидел её. Я смотрел на её длинные мантии, по-детски убранные волосы и чувствовал себя последней дрянью. Тогда я в первый раз ушел из нашей спальни после отбоя. Мне удалось даже выйти на улицу, и я смотрел на темные окна её спальни. Вот до чего дошел! Я и потом ходил смотреть на её окна. А когда Драко с гаденькой усмешкой спросил, к кому я бегаю после отбоя, я так ему врезал, что он провел в больничном крыле два дня и еще две недели дулся.
А Уизли начал встречаться с Браун. Я думал, думал про Гермиону. В конце концов, неважно, что она с Гриффиндора. И даже, что она нечистокровная, неважно. Ну, и что. Пусть она дружит с Поттером, это тоже еще ничего. Хотя дружба с Поттером – это уже политика. Всё это по отдельности еще допустимо, но все вместе… Впрочем, я как-то однажды сказал maman, что я возьму да и женюсь на гриффиндорке. Она ответила, что прямо-таки мечтает о безрассудной невестке. Тогда я осмелел и, так же шутливо улыбаясь, добавил, что «да, эта девушка очень безрассудная, но нечистокровная». А сердце билось, билось.
- Ты шутишь, - сказала maman таким голосом, что я понял: «всё кончено». – Иди принеси мою шаль, -её слова входили иглами под ногти. Я пошел за шалью, на меня завистливо глазела всегдашняя толпа её поклонников.
А вчера я набросал портрет Гермионы. Легкими штрихами тонкие черты. Как жаль, что в тумбочке его держать небезопасно и придется отослать домой! Вот так. Впрочем, в этом году столько разных печалей…
А сегодня после отбоя я опять шатался по Хогвартсу. И вдруг вижу, она мне навстречу. Глаза красные, заплаканные. Уизли сейчас уже старается поскорее отделаться от Браун, но иногда у них бывают безоблачные, как раньше, деньки. Сегодня был как раз такой. И вот идет она мне навстречу. Одна. А вокруг никого. А я думаю, вот сейчас взять прижать её к стене, запрокинуть ей голову и … Никто не услышит. Усилием воли я подавил эту мысль. Она увидела меня и сказала своим любимым строгим голосом: «Забини, почему ты ходишь после отбоя?» Я знал, что надо что-нибудь ответить и уйти. Но какой-то бесенок мне нашептывал: «Не отвечай! Не отвечай!» И я молчал. Пауза затягивалась. Я молча смотрел на неё. У неё на шее билась голубая жилка.
Наконец она спросила: «Что ты так смотришь на меня?»
Я молчал.
Она машинально оправила мантию. Я нащупал в кармане палочку. Мои влажные пальцы скользили по дереву. Я сжал палочку, не вынимая из кармана, и про себя сказал: «Экспеллиармус!» Она хлопнула ресницами, но говорила по-прежнему раздраженным начальственным тоном.
- Забини, сейчас же отдай мне палочку и не ходи после отбоя. А то я сниму баллы с вашего факультета.
Так и сказала. Громко и раздельно. Она хорошо владела собой, но в её голосе сквозила неуверенность.
- Я ничего не сделаю тебе, - сразу же выпалил я. И понял, что действительно ничего не сделаю. – Мне, понимаешь, нужно кое-что сказать тебе. А я не знаю, как ты отреагируешь.
- Я не буду ничего слушать, пока ты не отдашь мне палочку!
- А я не отдам тебе палочку, пока ты меня не выслушаешь, - И тут мне пришла в голову эта мысль. Конечно, это была безусловно очень неудачная мысль. Даже роковая. Но тогда я не мог удержаться. Все, что угодно, лишь бы она не ушла. Я говорил, взвешивая каждое слово. Гриффиндорцы любят всем помогать.
- Мне нужна твоя помощь, но я не могу отдать тебе палочку, потому что я боюсь, что ты… Боюсь тебя.
- Боишься меня?! – её брови взлетели вверх. Она – красавица! Мерлин, какая же она красавица!
- Дело в том, что у меня…я… то есть, не я… а собственно он… - я совершенно не мог это выговорить. – В общем, он мне вот! – я закатал рукав мантии, чтобы она увидела мою черную метку.
Её глаза округлились.
- Но я не хочу, - быстро проговорил я. – Совсем не хочу! – Это было почти правдой. – И теперь я не знаю, что делать, - а вот это было уже совершеннейшей правдой. И добавил: « Я давно хотел сказать тебе». И сразу пожалел. А если она спросит, что значит «давно»? Но она спросила хуже. Не зря же её считают самой умной. Она спросила: «Мне? Почему?»
- Ну, потому что он… то есть, конечно, не он… а я … у меня… - второй приступ косноязычия был хуже первого. Нет, я, кажется, никогда этого не скажу. – В общем, это не совсем моя тайна, - вяло наврал я. – Дело ведь не в том, а в том, что…
Я рассчитывал на все, что угодно. Но она меня удивила. Заправив непослушную прядь за ухо, она мне спокойно сказала: «Ну, садись, Блейз, и все рассказывай». Я сел рядом с ней на пол и прислонился к стене. Она участливо смотрела на меня, а не в сторону, как в моем сне. У меня в висках стучала кровь. Я молчал, пытаясь успокоиться. Она ждала. Я заглянул ей в глаза и на удивление себе сказал: «Ты должна уехать из Хогвартса. Здесь небезопасно». Она хотела что-то возразить, но я не дал ей перебить себя. – В Хогвартсе полно Упивающихся, не только я. Здесь очень, очень опасно. Уезжай! Пожалуйста, уезжай! – не хватало еще истерику ей закатить.
- Но когда Дамблдор … - начала она.
Я не дал ей закончить фразу.
- Дамблдор скоро умрет.
Её губы опять шевельнулись, но я продолжал: «Ты видела его руку? После таких ядов не выживают! Он умрет в течение года».
В её глазах недоверие и страх. Страх. Значит, верит все-таки.
- Ты должна уехать, - я взял её за руку. Она была погружена в осмысление моих слов и руку не вырвала. – Я точно знаю, что через год магглорожденные будут объявлены вне закона. Есть такой проект, - нельзя всё это говорить, но меня несло. Она сидела рядом.
- Гарри и Рон… -
Я опять перебил её, хотя это было совсем невежливо. Мне было не до вежливости.
-Чего им станется? Хотя Поттеру тоже лучше того… уехать, - конечно, вот за этот совет меня точно убьют. Про Драко я ей говорить не стал, хотя он из пустого бахвальства проболтался мне про свою метку ещё в поезде. Он стал таким истеричным, что я не сомневаюсь, что Лорд дал ему какое-то поручение. Наверное, про Поттера.
- А ты, Блейз? – её карие глаза были слишком близко к моему лицу.
- Я не уеду, - как можно спокойней сказал я. Её рука еще лежала в моей руке.
- Но ты же сказал, что не хочешь служить ему.
Я вздохнул.
-Я не могу рисковать, Гермиона. У меня мать.
- Но вы можете бежать вместе. Я помогу спрятаться в маггловских кварталах.
Я покачал головой.
- Но почему? – таким удивленным тоном она однажды спрашивала нашего декана, когда он заявил, что законы химии не всегда работают в таком предмете, как зельеварение.
Но я ей ответил. Все-таки я ей ответил. Одними губами.
- Она не захочет.
Гермиона отвела глаза. И тогда я решился.
- Я хотел рассказать это именно тебе, потому что я…
Я медленно поднес её руку к губам и слегка коснулся пальцев, а потом перевернул ладонью вверх и осторожно поцеловал вены на запястье. Я успел выпустить её горячие пальцы прежде, чем она отдернула руку. Положил её палочку на пол. Встал. Вот и всё.
- Только ничего не говори никому, - это была уже лишняя реплика, но так тяжело уходить навсегда.
- Никто не узнает, - откликнулась она. В её голосе плыла неоднозначность. Гриффиндорцы не умеют врать.
- Скажи, что никому не скажешь, - потребовал я. Конечно, сейчас она думает про Уизли и Поттера. Про то, какую пользу им принесут мои сведения. – Никому, если не хочешь, чтобы мне было… За вами же следят! – Я почти выкрикнул эти слова. Я уверен, что если бы они что-нибудь узнали, это отразилось бы на их поведении. Я не знаю, кто еще из наших получил метку, но донести - наука нехитрая. А там хвать за конец верёвочки и размотают клубок.
- Я…
- А вообще как хочешь, - Мне было уже все равно. Какая разница расскажет, не расскажет, убьют, не убьют? Я развернулся и пошел к нашим спальням. Мой мир лежал в осколках у её ног.
