Глава 1Название: О феях в моей жизни
Автор: Almond
Тип: гет
Жанр: роман
Герои: Хьюго Уизли, Доминик Уизли
Рейтинг: G
Саммари: Доминик сидела на дереве, грызла переспелое яблоко и лукаво на меня поглядывала, словно подначивая: «Пойдешь ко мне?»... я и подумал тогда впервые, что она моя собственная фея. Не добрая и не крестная, а просто моя.
Примечание: Написано на конкурс "Британский флаг".
Дисклеймер: Отказываюсь.
Как считает профессор Адамс, сочинения, эссе, курсовые по маггловедению должны быть четкими, сухими; содержать максимум сведений и минимум эмоций. Лучше всего, если это будет простое перечисление фактов в алфавитном порядке: история маггловского костюма, к примеру, от греческих хитонов до современных пляжных комплектов на пергаменте длиной в фут, стандартно расчерченном; перечисление с нумерацией и кратким описанием. «Воды» профессор Адамс не терпела.
Ладно, думал я, маггловский быт куда не шло, а как быть с литературой и искусством? Эссе по творчеству Киплинга оформлять в виде графика? Куда уж лаконичнее...
Профессор Адамс говорит о моей «склонности к драматическим эффектам»... может, и верно.
Если бы она не смотрела на меня порой... вроде бы с подвохом, вроде бы с вопросом или просьбой, я бы не задумывался о ней, не стал бы отмечать, что жду ее взгляда, что хочу коснуться ее или услышать, как она произносит мое имя. Если бы она не улыбалась так — краешками губ, легко и только тогда, когда мы наедине, она бы не снилась мне.
Мне пришлось оторваться от этой своей первой сегодняшней записи, чтобы кинуть собачьего печенья Дагу, пока он насквозь не обслюнявил мне джинсы. Может быть, нужно было поверить умнице Рози и не покупать щенка у того незнакомца: незнакомец мало, что был подозрительным, так еще щенков своих, стоило только кому-то из министерских мимо пройти, прятал под полу. Мне стало жалко его, и я отдал десять сиклей в обмен на мохнатого остроухого щенка. Рози потом жуткий визг подняла, предостерегала, что из Canis Bicaudus вырастит такая монстрятина, не хуже Грима. Но вырос всего лишь Даг, и он по всем параметрам заткнет Грима за пояс, уж поверьте мне. Прошло всего полгода, а он уже был мне по пояс. В Хогвартс его брать запретили. Я нисколько не удивился — там только Хагрид от него в полный восторг бы пришел, да Клык бы взбудоражился. А так... и Дагу, и студентам пришлось бы все время спасаться друг от друга бегством: первому — потому что он нравом обладал скромным, вторым — ну глупость человеческая, от нее же никуда не денешься...
Мама жаловалась мне в письмах, что Даг, мое косматое чудище, носится по всему дому, ухитряясь каждый раз обмануть мамины заклятия. Ну вы понимаете: специальные заклятия... что-то типа магической привязи или ограждения, вроде загонов для овец на наших валлийских лугах, только ограждение это было, конечно, не на луге, а вокруг моей комнаты, где держали Дага.
Знаете, Даг — добрейшей души пес. Я всем говорю, никто не верит. Вот Доминик не верит. Она как Рози считает, что таким псам только в каком-нибудь закрытом зоопарке место... будто бывают закрытые... или в лаборатории. Последнее ни я, ни Даг ей не простим — известно, что там магглы с животными вытворяют. Дага бы мутантом окрестили, и принялись бы... Не хочу думать.
Доминик — такая душка. Она старше меня на пять лет, но ведет себя так, будто это я старше. Нет, она не сюсюкает со мной. Просто у нее лицо... ну детское, почти наивное. Я бы сказал — глупое, без обидняков бы сказал, не думайте, но ведь не воспримет всерьез Доминик мои слова. Наверное, как обычно изогнет тоненькую бровь и бросит: «Неужели?», потом шутить станет... расскажет всем. Все как обычно. Знаете, я, когда маленький был, ей верил — Доминик ведь такая красивая, так ласково и звонко смеется, так внимательно меня слушает, и мне казалось, я могу доверить ей все-все... я ведь глупый был.
Однажды МакГонагалл страшно на меня рассердилась... это случайно вышло, ну что я все сданные учениками эссе чернилами залил. У МакГонагалл на столе стоял ящичек от печенья... такая жестяная коробка от имбирных тритонов господина Таффи. В ящичек мы сложили свитки пергаментов с эссе. Это просто Брайан Белби меня доставать начал, тянул за мантию, а я в это время работу проглядывал, на всякий случай. Я всегда волнуюсь и сомневаюсь, хотя решаю обычно верно... и звонок через минуту уже должен был быть. А Белби меня тянул, спрашивал что-то, то орал, то на свистящий шепот переходил, в общем, раздражал меня, как мог. Даже не знаю, что ему нужно было... вроде бы формулу какую хотел уточнить, а может, просто о своем квиддиче что-то рассказывал... он у нас на квиддиче тронутый. Я не выдержал, толкнул его, и до того неудачно, что задел чернильницу рядом с этим трехклятым ящиком. Чернильница даже не упала: просто опрокинулась, горлышком о стенку ящика уперлась, но чернила все же разлились. Свитки насквозь пропитались... тут на МакГонагалл и нашло. Понимаете, она же специально на наши эссе какие-то чары наложила, чтобы мы ничего исправить и дописать в готовые работы не могли. Вот и чернила теперь заклятиями не смывались. Почему-то профессор решила, что я нарочно. От ее взгляда можно было на месте испепелиться... я бы лучше испепелился, потому что она решила моим родителям написать. Не знаю, как ваши родители относятся к письмам из школы, но мои... Мама была лучшей ученицей, старостой и так далее, папа тоже был старостой... всегда такие ждут от детей каких-нибудь особых свершений, чтобы, вроде как, соответствовали. Будто не понимают, что уж им-то никакой ребенок соответствовать не сможет, получи он хоть Орден Мерлина первой степени прямо в школе. У меня ведь они герои. Вот Рози еще куда не шло: она хорошо учится. Старостой ее не выбрали (что, думаю, было мудрым решением — меньше задираться стала), но она играет в квиддич, и неплохо играет... да что неплохо — все считают, что лучшей охотницы у Гриффиндора отродясь не было. Это я ни в чем не лучший. Средний. И квиддич не люблю.
Мама непременно в школу заявится... потом будет долго мне выговаривать, как ей было стыдно перед своим любимым учителем. А папа... он сам говорил, что на него жалобы из Хогвартса писали. Но видно совсем забыл про это. Он рассердится.
И мне стукнуло в голову... не понимаю, почему, но я после уроков кинулся в совятню и написал письмо Доминик. Сам себе удивляюсь — как не постеснялся ее просить! И так просто: сухо, по-деловому (вот бы профессор Адамс порадовалась) объяснил ситуацию и попросил приехать в Шляпу. Мы наш дом так назвали, Шляпой. Через три года как купили его, в старый дуб у крыльца, попала молния. Дерево загорелось, но маме удалось остановить огонь, и теперь одна сторона дуба была черная, сожженная, а другая живая, там даже поросль свежая пошла. Родители дуб пожалели, спиливать не стали, и тот теперь так и стоит скобоченным уродцем: поросль мертвый ствол душит, сгибает его к земле, вот и получилось похоже на островерхую колдовскую шляпу. Мама говорит, очень живописно. Наверное.
Я решил, Доминик что-нибудь придумает. Она ведь вечно придумывала, как наши — всех кузин и кузенов — шалости прикрыть. Решил, наговорит родителям всякое, в шутку все обратит и посмеется с ними надо мной. Последнее мне, конечно, было не совсем приятно, но лучше пусть смеются, чем сердятся. И мама в Хогвартс бы не поехала.
Но Доминик ничего не сделала. Вернее... она не стала меня перед родителями выгораживать. Через два месяца, когда рождественские каникулы начались, она рассказала всем нашим о моем письме. Даже зачитала вслух, держа письмо за уголки кончиками пальцев, словно запачкаться боялась. Доминик первоклассно его читала. Манерно растягивала слова, драматически вздыхала на особо сильных оборотах; она, наверняка, чувствовала себя великой актрисой. Знаете, у нее даже щеки раскраснелись от удовольствия. Глаза блестели... она такой хорошенькой стала, что я готов был Конфундусом в нее запустить. А когда закончила чтение, подняла на меня свой обыкновенный взгляд. Все хихикали, а она, довольная, смотрела на меня... ну точно злая ведьма, которая только что коровам в местной деревне все молоко попортила от нечего делать...
Банально? А разве любовь не банальна по своей сути?
Маразм. Но поэтично. Я вот сейчас морщусь, но позже, когда спать лягу, мысли о ней не будут терзать меня, и я спокойно усну. И во сне Доминик мне не явится. А на утро я сожгу все.
Я почесал нос и зачеркнул последнюю фразу. Пора прекратить марать бумагу.
Даг положил голову мне на колени, что при его росте было подвигом. Так он обычно требует внимания.
— Даг, отстань. Ну, минутку подожди. Или... ладно, идем.
Я накинул куртку и, пытаясь не споткнуться о скачущего вокруг меня Дага, спустился по лестнице, чтобы увидеть, как Доминик открывает нашу входную дверь и входит в дом.
— Привет.
У нее всегда выходит особенно произнести это слово.
— Я с Дагом гулять. Пойдешь со мной? — спрашиваю.
— Идем.
И мы вышли в наш сад. Мама не любит садово-огороднические дела, лишь капуста у нее как самый полезный овощ (папа потом долго ворчал, когда его напрягли эту самую капусту добывать) ровными рядами росла позади клумб с аккуратно высаженными, но чахлыми настурциями. Остальное пространство занимал заросший пруд с гнездившимися утками и соседский лесок, нагло захвативший угол сада. Помню, мама говорила что-то о Шекспире... какое-то пророчество... «Когда на Дунсиан Бирнамский лес пойдет...» Они с папой смеялись, сравнивая наш дом с замком Дунсиан. Вот всколыхнулось это во мне, и лица их, и смех... как-то не вовремя. Рядом же Доминик.
Ей нравится наш сад. В Норе кузину досаждают гномы, а в нашем саду папа их давно вывел. Он к ним по всей строгости... да просто специально одному магглу неподалеку землю продал. Тот овощи и клубнику возделывает, гномы к нему и перебрались, все равно им у нас кормиться нечем.
Помню, мы с Доминик гуляли в саду, спорили о чем-то, и она, распалившись, шутку выкинула. Скинула свои легкие парусиновые туфли и на старую яблоню полезла. Яблоня много лет не плодоносила почти... в какой-нибудь удачный год понемножку только яблок давала, мы и не собирали их. В этот август алые яблочки на верхушку взобрались, всего-то штучек пять. Вот Доминик за ними и полезла — на полуслове саму себя оборвав. Я на нее смотрел... до чего же ловкая. Схватилась за сук, подтянулась легко, а потом голыми пятками о ствол уперлась, оттолкнулась, миг — и уже на толстой ветке у макушки сидит. Вечер был, солнце садилось, и его горчичные лучи как-то особенно Доминик высветили... лицо ее сказочным мне казалось. Она ноги свесила — кожа на фоне черного ствола светилась... мне вспомнилась легенда о фее Моргане, мстительной и прекрасной. Доминик сидела на дереве, грызла переспелое яблоко и лукаво на меня поглядывала, словно подначивая: «Пойдешь ко мне?»... я и подумал тогда впервые, что она моя собственная фея. Не добрая и не крестная, а просто моя.
Даг радостно плескался в мутной воде пруда... знает ведь, что нельзя. Этот засранец вечно так: в ванну его мыться не затащишь, все обои в коридоре когтями издерет, а вот счастливо плюхнуться в первую попавшуюся лужу — это мы всегда пожалуйста.
Доминик молчала. А потом:
— Хью, хочешь со мной во Францию поехать? Меня на месяц отправляют к grand-maman.
Слишком неожиданное предложение. Еще учесть, что оно с подвохом. Для чего Доминик кузена с собой везти, если он ни единого слова на французском не знает, везти в роскошный особняк своих бабушки и дедушки, где всегда полным полно народу? У них это принято — вечеринки, суаре, увеселительные катания на пони и игры на свежем воздухе. Что я буду там делать? Я младше Доминик на пять лет. Наверное, стану отличным предметом для шуток в ее компании.
— Вдруг ты тоже захочешь? Мама вот предложила кузин позвать, Рози, например, но, мне кажется, она не согласиться, ведь готовиться нужно: ей в будущем году С.О.В. сдавать... и вообще — это же Рози. А ты... ну что ты будешь летом делать? Поехали со мной... если хочешь.
Меня раздражало ее деланное смущение, о чем она прекрасно знала.
— Рассказывай.
— Что рассказывать? — Доминик притворно округлила глаза.
— Ты врать не умеешь. И смущаться. Сразу все понятно: у тебя такой вид лукавый становится... ну словно у фей-воровок из старых преданий. Лукавый и недобрый.
Доминик заправила прядку своих кудрявых волос за ухо... ей не идет короткая стрижка, она так на мальчишку взбалмошного похожа... но тем лучше, так мне с ней говорить проще.
Равнодушно спросила:
— Неужели?
Я поддел мыском кроссовка зеленоватый камешек, валявшийся у моих ног... надо же «куриный бог» — в нем отверстие, можно в самом деле фей высмотреть. Мерзкий привкус злости мешал мне спокойно думать, а Доминик смотрела на меня своим подначивающим взглядом, без смущения. Правильно. Доминик и стыдливость — понятия не совместимые.
— Ну же, Доминик! — рассмеялся я. — Зачем ты решила позвать? Вы ведь с ребятами всегда надо мной прикалывались, в своей манере — ты же главной зачинщицей была, забыла? Тебе, Доминик, радостно было, когда я попадался на ваши... твои... скажем, слова и поступки, ты же смеялась. Или, помнишь, когда ты велела мне в нашем пруду клад отыскать? Якобы видела, как его наяды прятали. Помнишь, потом я месяц в Мунго лежал, потому что в пруду болотные водяные водились? — Я медленно закатил рукав ковбойки, обнажая зарубцевавшиеся отметины от зубов водяных. — Видишь? Видишь. Так что можешь не изгаляться и не придумывать красивые истории... не играть в добрую фею, хорошо?
Доминик не сводила с меня задумчивого взгляда.
— А ты готов послушать? — сказала она наконец, улыбаясь одними губами... еще одно прекрасное умение Доминик вот так вот мертво улыбаться. — Хорошо. На прошлом уик-энде, когда Рози гостила у нас, а ты... ну неважно, где ты был, я все равно не знаю. Знаешь, что мне Рози рассказывала?
Мне стало жарко. Даг, когда нужно... ну не было его, он носился по мелководью, в опасной близости от капустных грядок, которые обожает топтать, потому что знает, что нельзя. Если притвориться, что нужно срочно устранять угрозу маминой капусте, может и...
— Не уходи, Хью. — Она взяла меня за руку.
Точно так же она просила, когда я ее один раз в Косой аллее встретил вместе с каким-то долговязым хлыщом. Тогда дождь был, и я прятался под козырьком лавки Олливандера. Внутрь мне заходить не хотелось — старик до того странен, что мало кому хочется — и я убивал время: сворачивал из фантиков от жвачек Друббла кораблики и пускал их в пузырящиеся ручейки на мостовой, пока сквозь ливень не услышал злое:
— Надоело!
Я поднял голову как раз вовремя, чтобы заметить, как Доминик — без мантии, с распущенными волосами, насквозь мокрая — и какой-то парень заходят за угол. Я бросился за ними. Честно, никогда не видел Доминик такой рассерженной, она всегда ведь улыбается, и мне стало страшно... а за углом я увидел, что она и этот парень орали друг на друга. Доминик его за рукав схватила, объясняла или, наоборот, требовала объяснений, а парень стоял к ней вполоборота и даже не смотрел на нее. Доминик ему пощечину влепила — слабенькую, так, для острастки, а он руку выдернул, сказал ей что-то совсем тихо и ушел.
Я сначала не хотел к ней идти, вы понимаете, но потом, когда она повернулась ко мне лицом, не выдержал. Слез в принципе не выношу. Да еще у тех, кто в жизни при мне не плакал. А может, это дождь просто ее лицо исказил... не знаю. Но я к ней подошел. Встал рядом: ничего не говорил, мне ужасно неловко было. А она меня за руку взяла:
— Хью. Добрый, милый, славный Хью.
Прямо вот так сказала. Будто настоящая крестная фея.
И мы с Доминик сидели на веранде у лавки Фортескью, и она рассказывала разное... об этом парне, Маркусе. Как они познакомились, как вместе время проводили, как он ей подснежники в августе из Памира привозил, как целовались... разное. Доминик словно на исповеди, все тайное мне открывала, а я слушал. И о желтый стеклянный навес над головой барабанили капли выдохшегося дождя.
Потом она меня попросила, чтобы я не уходил. Робко, словно думала, что я отказать смогу. А я ведь никогда не откажу. Мне было так... я почему-то решил, что теперь могу ей что-нибудь свое, сокровенное, открыть:
— Доминик, я тоже хочу рассказать...
Но она не стала слушать. Сразу же перебила.
Знаете, я бы вырвал руку. Это было бы грубо, но так можно делать в отношении Доминик, и она это знает. Оттолкнул бы ее и побежал за Дагом. Даже объяснять ничего не нужно было бы — просто схватил бы пса и в дом ушел. Но Доминик смотрела на меня, и во взгляде ее не было всегдашнего подвоха. Просто смотрела, будто расположение ко мне испытывала, и не раздражал я ее, как обычно.
Ответил:
— Я и не собираюсь.
И сжал ее пальцы.
— Рози рассказывала, что ты дневник ведешь, — тихо продолжила Доминик. — А там все записи только... она сказала о ком.
— И что? — не знал, что мой голос может звучать настолько странно... чуждо.
Она молчала. Ей не нужно было отвечать, конечно... ответ бы обозначил ее отношение ко всему... ко мне бы обозначил. Это я очень глуп, что не удержался и задал вопрос.
Даг, шумно отфыркиваясь, подбежал, таща добычу — мой старый, давным-давно утопший бейсбольный меч. Положил его мне на кроссовки, отряхнулся, немилосердно стряхивая на нас с Доминик грязную воду, и весьма довольный собой рухнул у наших ног. Он лениво ловил лапой шнурок от кроссовка, пока я и Доминик молчали, не глядя друг на друга. Сейчас мы с ней были похожи на болотных водяных, и в другой ситуации нам было бы смешно... и сейчас почти смешно, если честно. Я ведь признался Доминик, а она предпочла это проигнорировать. Правильно.
— Ты поедешь со мной во Францию? — вдруг резко спросила она, отпуская мою руку и делая шаг назад.
Лукавый и недобрый вид. Снова стала феей-дрянью.
— Да.
Я что-то другое сказать мог? Ну, правда — мог? Мог, конечно. Только вот Доминик этим бы не порадовал.
Наверное, нужно сжечь дневник. Хотя... есть вариант получше — отдам его ей.
Я потрепал Дага по голове и ушел в дом. А Доминик... наверное, ей волноваться о нас не нужно. Вы понимаете: ничего серьезного, никаких "нас" — она, конечно, знает. Выплачется сейчас, и мы пойдем Дага купать.
