Улыбка

Автор: eseninka
Персонажи: Кэти Белл, Эдриан Пьюси, Маркус Флинт
Пейринг: Кэти/Эдриан, Кэти/Маркус
Жанр: общий/роман
Тип: дженовый гет
Рейтинг: G
Саммари: Я водила пальцами по шероховатости бумаги и совсем его не слушала. Все вдруг показалось мне ужасно смешным – и моя болезнь под названием Эдриан Пьюси, и этот разговор. И то, что я грезила тем, чем сама обладала.
POV Кэти Белл

Написано для Goldberry, которая хотела увидеть живую, немного глупую и влюбленную не в того, кого надо, Кэти.



Так смешно – я уже пять лет чья-то жена. Да нет, даже не чья-то, а конкретного человека. Того самого человека, которого я особо не замечала в школьные годы. В этом меня обвинить нельзя: во-первых, он меня старше на четыре года. И когда он оставался в Хогвартсе заново сдавать ТРИТОНов, я была еще маленькой и глупой девочкой. Хотя даже если бы мы были одногодками, ничего не изменилось бы – максимум мы были бы врагами. Как врагами – просто людьми, друг друга не замечающими. Факультеты противоположные, понимаете? А в наше время это много значило. Все будто сговорились и поделили милый славный Хогвартс на две половины – добро, зло и нейтралитет. Я была гриффиндоркой, а он – слизеринцем. Тут уж никак не пересечься, и если вы учились с нами в одно время, то прекрасно это понимаете.

Мы познакомились, когда я уже не школьницей была, а стажировалась в Министерстве Магии. И он там тоже был. Работали в одном отделе несколько месяцев, а потом вдруг как-то притерлись друг к другу, начали общаться. Мои знакомые этого не одобряли, его – закрывали на все глаза. Молодой парень. Погуляет и бросит, дай бог чтобы не беременную. Только у нас все по-другому было. Мы даже не целовались – просто ходили в разные кафе и много разговаривали. Удивительно, но он оказался замечательным собеседником, хотя умным его назвать никак нельзя. Смекалистый, логичный, расчетливый – да. Но никак не гений. Зато он умел замечать детали, а так же обращать внимания на бесполезные вещи, которые я так любила. Мы могли часами обсуждать, на каких травах чай более насыщен, насколько температура воды влияет на вкус напитков, в чем разница между количеством сахарных песчинок. Он вообще был помешан на чае – коллекционировал редкие сорта, никогда не позволял мне покупать дешевые продукты. И сам всегда устраивал своеобразные церемонии.

Мы же с ним в Лондоне живем, вы знаете, наверное. И каждый день в пять часов англичане пьют этот прекрасный напиток. Не все, в основном люди взрослые. Те, кому уже за пятьдесят перевалило. А молодежь традициями пренебрегала – все, но только не он. И меня приучил. Я недолго ведь к этому привыкала – он для меня кем-то вроде начальника был. И едва часы пробивали назначенное время, он выходил из своего кабинета и пригашал меня к себе. Потому что пить в одиночестве – дурной тон. По нему вообще не скажешь, что он так чтит всевозможные, даже маггловские, порядки, да еще и этикет знает. Глянешь – кажется, будто обычный парень. Причем не очень приятный – красавчиком он не был.

Вы ведь наверняка спросите, почему я за него замуж вышла? Он все понимал, и с ним всегда было интересно. А еще он мне напоминал одного человека, в которого я когда-то влюбилась.

Мне той весной было шестнадцать, а в Хогвартс прекрасная пора, казалось, совсем не пришла. Сложное время было, особенно для гриффиндорцев, к коим я и относилась. Долорес Амбридж с ее жестокими правилами и указами. Слизеринцы, образующие Инспекционную Дружину, которой было все позволено. И учителя, которые ничем не могли нам помочь. Да еще и Фред с Джорджем сбежали из школы. Поставьте себя на мое место – у меня было шесть хороших друзей. Один уехал, потому что школу уже окончил, еще два исчезли, помахав на прощание. Ли явно собирался вслед за ними. Анджелина была капитаном – у нее куча дел и забот, она ведь еще и отличница. Совмещает учебу и спорт. И еще Алисия, которая или строчила письма Вуду, или сидела в гостиной у камина и думала. А еще молчала постоянно – даже противно. Единственная радость – Армия Дамблдора. Вот там-то я чувствовала себя по-настоящему свободной.

Наши занятия в узком, можно сказать семейном, кругу проходили не так уж и часто. И все равно Амбридж начала что-то подозревать. Потому то и появилось маленькое правило – приходить на собрания и уходить после них по одному. Максимум – по парам или тройкам. Из-за того, что у меня было совсем другое расписание, нежели у Лис, Ли и Анджи, а Лианна не была в рядах армии, я ходила одна. И однажды напоролась на то, чего мы так усердно избегали – меня задержал семикурсник с значком Инспекционной Дружины.

Я и до этого его знала – он в квиддич играл. Был охотником в Слизеринской команде. Понятное дело, он не был для меня кем-то неизвестным. Трудно не замечать человека, когда он так и норовит сбросить тебя с метлы, да еще и ухмыляется не по-доброму. А вы добавьте к этому еще тот факт, что он был страшно мил. Молчалив, груб, не очень располагающий к себе, но жутко мил. Я готова была падать с высоты, а потом ночевать в Больничном крыле, лишь бы видеть, как искривляются его губы. Знаете, бывают вот такие люди – вроде бы не особо красивые, но безумно обаятельные. И у них всегда есть что-то такое, что может вскружить голову у любого человека. И Эдриан Пьюси был из их числа.

Вы над одним только именем его задумайтесь. Эдриан – такое сладкое, немного французское. Так и тянет улыбаться, а само сочетание букв произносить шепотом, очень нежно. Мягкое, изящное. И фамилия, которая навевала у меня мысли о кошках. Пушистых, добрых. Но это только если произносить все нараспев. Так ведь только я делала, и то не всегда вслух – мне просто не доводилось с ним общаться. А остальные-то звали его коротко, резко. Как будто выплевывали его из себя. И тогда он казался жестоким и холодным. Пьюси.

Мне вообще всегда казалось, что он не англичанин. Не ирландец, не шотландец. Он по определению должен был французом. Во всяком случае, если не он, то его родители точно. Но он сам все же был истинным великобританцем, во всех своих фразах и движениях. Такой же, как дождливый Лондон. Холодный, для всех чужой, непонятный и молчаливый. А иногда превращался в солнечную Ирландию – когда улыбался. А делал это он довольно-таки редко, хотя явно чаще, чем другие слизеринцы. Они вообще все какие-то угрюмые были. Будто у них солнце забрали. Хотя так ведь и есть – попробуй каждый вечер сидеть в сырых подземельях. И просыпаться там же. Они, наверное, только и делают, что сидят у камина и пытаются принести в свою жизнь немного тепла.

Он в тот вечер даже ничего мне не сказал – просто стоял напротив, скрестив руки, и рассматривал меня. Я испугалась немного, ведь Пьюси был меня старше. Да еще и он был слишком таинственен, чтобы можно было нормально к нему относиться. Незнакомое меня всегда пугало, да и пугает до сих пор. Я в Хогвартс когда ехала, дрожала, будто пару часов на морозе в одной футболке провела. Сотня людей, которых я не знаю. У всех свои дела, неизвестно, как они к таким, как я относятся. Понятное дело, я пугалась. Я ведь вообще людей не очень люблю. Ну, как не люблю – побаиваюсь. Никогда не знаешь, что у кого на уме. У меня потому и друзей было не так много.

Хотя я доверчивая до ужаса. Если незнакомый человек улыбнется, протянет руку первый и представится, я уже готова быть его другом. Я просто верю в чудеса и во все хорошее, понимаете? Вот и тогда, в коридоре, когда Пьюси улыбнулся, я уже подумала, что избежала расспросов и прочего. Тогда ведь слухи жуткие ходили – мол, всех учеников по вечерам ловят в коридоре, а потом опаивают сывороткой правды и вытаскивают из них все, как есть. И я этого тоже страшно боялась. У меня было не так много тайн, но я бы ни за что не хотела бы, чтобы кто-нибудь узнал, что я когда-то была влюблена в Ли Джордана.

А он просто улыбнулся и отошел в сторону, позволяя мне пройти. Ничего не спросил, представляете? Ну, я и прониклась к нему. Почему? А вы сами подумайте. Я в нем разглядела хорошего человека, который способен на благородный поступок. Он ведь отказался от идеи расспросить меня. Привести к Амбридж, или к другим ученикам из Иснпекционной дружины. А просто пропустил вперед. Я даже не сказала ему спасибо, а покраснела просто. И вперед ломанулась со всей силой, что во мне была. Я бегаю не очень хорошо – минуту или две пролечу, а затем еще долго стою и пытаюсь отдышаться. Не мое это просто. Совсем не мое.

Я только через полчаса была у портрета Розовой леди – все об улыбке его думала. Она у него необыкновенная. Знаете, он из тех людей, которые когда улыбаются, уголки губ не вверх поднимают, а опускают вниз. И выглядят не грустными, а именно радостными. Я таких только двух знаю – его и моего мужа. Это их первое сходство. И то самое, что просто отключало у меня голову. Не оставалось никаких мыслей – только картинка с этими губами. Пьюси их еще и сжимал как-то. Совсем слегка, даже не выглядело, что он выдавливает из себя эмоции. А когда я пыталась так улыбаться, поджимая губы – смотрелась скованно, неестественно. А у него – нет.

Слетела ли у меня тогда крыша? Нет. Я просто никак не могла перестать о нем думать. Об этом поступке. Иногда бывало сидела в Большом зале и глаз не способна была оторвать от слизеринского стола. Пьюси всегда приходил раньше остальных. Сидел он почти на самом краю, в разговорах участия не принимал. Долго-долго намазывал масло тоненьким слоем на тосты, а сверху – джем. Больше никто так поджаренный хлеб не ел. А он – да. И никогда у него джем не падал, не капал. Ни рот, ни пальцы не пачкал. А я просто сидела и поражалась этой аккуратности. Если бы сама попыталась съесть такой бутерброд, наверняка вся измазалась бы.

Еще он чай пил. Его друзья предпочитали кофе, да и я сама была не против этого напитка. С молоком или сливками, обязательно с двумя ложками сахара. И оладушки ела. Без всего. Мне просто не нравилось, что любые дополнения – будь то джем или мед – обязательно так и норовят тебя испачкать. Я вообще вечно пачкалась. Потому и старалась не есть ничего липкого, вязкого и жидкого. А Пьюси ел. Постоянно. И пил много-много чая, совсем без сахара. У нас на каждом столе стоял чайничек с заваркой, но рядом с ним была еще маленькая вазочка с сухими чаинками и специальная ложечка-ситечко. В нее закладываешь чай и завариваешь его. В своей чашке – столько, сколько тебе нужно. Так вот он пил очень крепкий напиток. Я бы не смогла такой пить, особенно без сахара.

А я все смотрела на него и ждала, когда же он опять улыбнется. Или посмотрит на меня – мне почему-то очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь застал за этим разглядыванием. Тогда все было бы понятно, а я краснела бы всем лицом – я часто краснею. Даже тогда, когда мне просто немножко неуютно, тут же становлюсь похожей на помидорку. Но он на меня не глянул ни разу, а остальные были слишком сонные – я только во время завтраков на него смотрела, а больше никогда.

Я после собраний Армии Дамблдора потом специально ходила длинными путями. Старалась ни один коридор не пропустить, чтобы наверняка на него нарваться. Я просто грезила его улыбкой, понимаете? А он совсем не улыбался. Я только один раз ее и видела, но уже не смогла забыть. У меня есть вредная привычка – я на маленькие детали западаю страшно. Как и мой муж, да. И как Пьюси, но это я потом узнала. А тогда мне на это было как-то наплевать. Я все ждала, когда он подожмет губы и опустит их уголки вниз. И будет при этом выглядеть как-то счастливо, радостно. Как ребенок маленький, которому игрушку купили.

Но он мне все не встречался и не встречался. Я лишь пару раз натыкалась на других слизеринцев, которые тоже меня не трогали – проходили мимо и хмыкали. А я пыталась понять, что же происходит. Вечерами половина членов Армии делилась переживаниями по поводу того, что их расспрашивают часами, пытаются вывести на чистую воду, а я сидела и думала. Почему меня-то они стороной обходят? Они ведь не пропускали даже тех, кто не был среди нас. Простых учеников.

Я ответ на свой вопрос только через год получила, когда попала в больницу Святого Мунго. Да и то не полностью. Мне тогда нелегко пришлось – поплатилась за свою доверчивость. И была проклята темным артефактом, да еще и так, что пришлось на полгода почти из школы уехать. Тяжко мне было, не скрою. Голова кругом ходила; поначалу я вообще ни о чем думать не могла. Только лежала и пыталась уснуть, да не всегда получалось. Меня всякими зельями поили, а я очень боялась, что так никогда с кровати и не встану. Но все же целители свое дело знают, так что все обошлось.

Я уже почти выздоровела, когда его увидела. Так разволновалась, а он со мной поздоровался просто. Он ведь у меня из головы все это время не выходил, хотя я его не видела с тех пор, как шестой курс окончила. Он ведь на год старше был, вместе с Лис, Анджи и Ли выпускался. Только если их я еще летом видела, да и потом мы письмами перекидывались, то вот он из моей жизни исчез. А я сидела на лекциях и делала неумелые зарисовки в пергаментах. Пыталась эту улыбку нарисовать, но не получалось у меня. Она словно не хотела быть запечатленной. Быть может, если бы я рисовала чуть лучше, у меня получилось бы, но пока никаких результатов не было. Я даже жалела, что художественную школу бросила.

А он в тот день просто поздоровался и улыбнулся опять. У меня внутри все перевернулось от такой везучести. Встретила в странном месте, да еще и наконец увидела эту его улыбку. Я готова была петь просто, летать. Радоваться тому, что я сюда попала. Представляете? Просто я с ума сходила от его губ. И ничего не могла с собой поделать.

- Привет, малышка Белл,- улыбнулся он тогда. А я будто к полу приросла, ничего сделать не могла с собой. Как завороженная пялилась на него и пыталась осмыслить, что же он сказал. Так и стояла, не двигаясь. Даже не ответила ничего. А он постоял немного, все так же улыбаясь, а потом развернулся и пошел к выходу. Я только тогда из ступора вышла и окликнула его. Решила спросить, почему меня год назад никто не трогал. А он, знаете, что ответил? Ничего. Просто пожал плечами и ушел. Все с той же улыбкой на губах. Я все стояла и стояла, пока меня целитель обратно в палату не отвел. Подумал, что мне хуже стало. Я ему, правда, потом сказала, что все хорошо. Он мне не поверил и дал двойную дозу зелья.

Я потом воспоминаниями жила. Его лицом, пожатием плеч. И хриплым таким голосом, тихим, волнующим. Таким голосом, знаете, только сказки на ночь рассказывать. Ему сразу начинаешь доверять, любишь его с первой минуты – как только ты услышал. Скажете, я сошла с ума из-за Пьюси? Наверное, я просто влюбилась. Если вообще можно влюбиться в человека, о котором ничего не знаешь. Я бы сама сказала – если бы меня спросили – что я просто его запомнила. И поняла. Да, именно так – я понимала, о чем он улыбается. Почему он такой. И почему всегда молчал – он просто знал гораздо больше, чем все остальные. И не скрывал этого.

Я не помню, когда я им перегорела. Когда перестала думать об этой улыбке и опущенных уголках губ. Быть может тогда, когда смогла нарисовать ее? Простым карандашом в обычном блокноте. Не оживающую, а такую, какой она есть. Словно маска, но такая добрая и домашняя. Или в тот день, когда встретила его в Лондоне. Неподалеку от Косого переулка, в чайной, куда я зашла совершенно случайно – просто было лето, а мне очень хотелось пить. Анджелина очень любила то заведение и всегда говорила о том, какой вкусный там чай. С цветами и фруктами. Говорила: «Пьешь его и кажется, что лето погружается в тебя». Да, наверное потому я туда и зашла. И он там был – сидел у окна и рисовал что-то.

Он меня сам пригласил присесть к нему. Улыбнулся в третий раз за все наши встречи и перевернул ко мне свой блокнот. Там была нарисована я и моя улыбка. Я ее никогда еще не видела такой, какой она предстает перед другими. Скромная, немного зажатая. Но меня удивило даже не то, что он рисовал меня. Не удивило что там моя улыбка. Меня сбило с толку то, что уголки губ были опущены. Понимаете? Я грезила его губами, а оказалось, что и сама обладала такими же.

- Ты ведь никогда не замечала этого, да? А я заметил. Давно еще, когда ты маленькой девочкой была. Позже ты улыбалась так редко, что я даже не мог поймать ее. А потом встретил тебя в том коридоре и попытался найти ее снова. И нашел.

Я сидела в этой чайной и не знала, что ему ответить. Рассматривала чернильный рисунок и никак не могла понять. Почему я никогда не видела ее в зеркале? Быть может потому, что он был прав, и я редко улыбалась? Особенно своему отражению. Иногда лишь она касалась моих губ - когда ребята веселили меня. И только. А сама никогда не видела.

- Я потому и попросил не трогать тебя. Даже не так, а просто упомянул, что провел допрос. И что ты чиста. Глупо было бы еще раз подвергать тебя подобным экзекуциям – просто пустая трата редкого зелья.

Я водила пальцами по шероховатости бумаги и совсем его не слушала. Все вдруг показалось мне ужасно смешным – и моя болезнь под названием Эдриан Пьюси, и этот разговор. И то, что я грезила тем, чем сама обладала.

- Быть может теперь ты прекратишь смущаться при виде меня, все поймешь и начнешь наконец улыбаться,- он оставил на столе пару купюр и встал, задвигая за собой стул. Даже не допил чай – просто ушел, оставив мне свой рисунок. А я все смотрела и смотрела. Не могла понять, какой глупостью я жила. Минут десять так сидела; мой чай уже совсем остыл, я все не могла отвести глаз от чернильной улыбки на чуть желтоватой бумаге. А потом откинулась назад и громко рассмеялась, чувствуя, что меня переполняет легкость.