Глава 1"Кто знает, может быть, жить - это значит умереть, а умереть - жить".
Еврипид
Если и есть места на Земле, к которым никогда нельзя привыкнуть, то это - кладбища.
Пугающие своими кривыми, обнаженными ветками деревья, словно одинокие стражники, выступают среди ровного и холодного мрамора надгробий, и ветер – леденящий и пронизывающий – обволакивает, точно кокон. Я вздрагиваю от внезапно поднявшейся переклички воронов и смотрю в небо: оно давит на меня своей вечной жизнью, которую у него никто не в силах отнять. Я ненавижу его каждой клеточкой своего существа, каждой мыслью, каждым вдохом этого пропахшего сырой землей воздуха, который щекочет нос и не дает забыть о том, что и я жива вместе с этим небом.
Тишина звенит у меня в ушах. Почему все молчат? Почему не заговорят, произнося никому не нужные заученные фразы из глупых некрологов – такие пустые и безжалостные, но которые разорвут это мучительное безмолвие? Время застыло, точно ягодное желе, которое так любила Лили, и я чувствую, что оно легко дрожит от ударов моего сердца.
Я стою рядом с Фрэнком, пряча руки в черной ткани мантии и перебирая в пальцах затерявшийся в кармане кнат, отдавая ему тепло своей ладони. Я дрожу от промозглого ветра, который рвет мои волосы, пытается проникнуть сквозь мантию, но чувствую, что щеки горят огнем. Я закрываю глаза, чтобы хоть на секунду оторвать взгляд от двух еще открытых гробов, сверкающих идеально отполированной деревянной поверхностью цвета глаз Джеймса.
В темноте закрытых глаз, я вижу ее смеющееся лицо, и она машет мне рукой, зовет меня, и я резко распахиваю глаза, которые тут же обдает порыв ветра, и они начинают слезиться. Колючий холод ноябрьского дня бежит мурашками по коже, и я ежусь, крепче сжимая в ладошке теплый кнат.
Вот Дамблдор заговорил своим тягучим, как патока, голосом, говоря что-то о великих волшебниках, самопожертвовании и силе любви. Но я не смотрю на него, не в силах отвести взгляд от умиротворенного лица Лили, тронутого несвойственной бледностью. И я вздрагиваю от внезапной мысли: она спит, просто спит! Сколько раз я видела ее тихо спящей в нашей уютной, укрытой ночным мраком комнате башни Гриффиндора, возвращаясь за полночь со свиданий. Вот и сейчас – она во власти человеческого сна и вот-вот откроет глаза, поморщится от нахлынувшего потока яркого света и тихо прошепчет: «Алиса, это ты?». И я во все глаза смотрю на нее, и мне кажется, что у нее подрагивают ресницы, поэтому тихо зову ее: «Лили… Лили…». Так и будет, я же знаю! Знаю, даже несмотря на эту нелепую кровать, сделанную из крепкого дерева, несмотря на сжимающую мое плечо руку Фрэнка, несмотря на тлетворный запах кладбищенской земли…
Сколько раз мы вот так хоронили своих знакомых… Боунс, МакКиннон, Медоуз, братья Пруэтт… Я видела смерть, но сейчас я чувствовала ее впервые… Моя лучшая подруга, с которой мы делили все мечты, и тот, кого я… Эти мысли набегали на меня, как волны на берег, но они не порождали ни слез, ни отчаянья, потому что я знала: возврата быть уже не может, и наши по-детски волшебные иллюзии давно разбились о нечеловеческую магию жестокости.
Усилием воли отвожу взгляд и смотрю на Люпина: его мантия расстегнута и ветер воет, путаясь в ее длинных полах. Он стоит чуть впереди, выступая на шаг из собравшейся толпы, и смотрит не на своих мертвых друзей, а в темный мрак уже выкопанной могилы. Я сжимаю кулаки: сколько же горя и отчаянья может уместиться в двух таких маленьких пятнышках, которые можно прикрыть одним пальцем – в его глазах… И в голове всплывают образы несущихся по каменному коридору Хогвартса четырех мальчишек, смеющихся громко и беззаботно. И их смех звучит в ушах, словно они все рядом, и мы снова сидим в алой гостиной на бархатных диванах… И один голос звучит громче всех, заглушая все остальные: «Эй, Рэвейн, а давай поспорим, что ты ни за что не сможешь поймать снитч даже в чулане для метел Филча?». И я закрываю уши, только чтобы не слышать его звонкого голоса, от которого у меня всегда бежали мурашки по спине… И я знаю, что все можно пережить, пока не думаешь и не размышляешь, иначе воспоминания медленно убьют тебя…
Вот Ремус подходит к гробу Джеймса, и я вижу, как в его руке что-то сверкнуло золотом, и словно заблудившийся луч солнца осветил бледное лицо. На его руке лежит крохотный шарик, блистающий даже в свете тусклого дня, и он нежно кладет его рядом с Джеймсом.
И воздух разрывает мое глухое рыданье, утонувшее на груди у Фрэнка. И я прижимаюсь к нему, боясь открыть глаза, потому что не верю, что Джеймс Поттер может так спокойно лежать, даже не пытаясь взять в руки этот позолоченный шарик. И я слышу восторженные крики, гул полного школьного стадиона для квиддича, фанфары, и этот звук растет, заглушая такие далекие слова утешения, которые шепчет Фрэнк. И я судорожно вдыхаю воздух, но его слишком много, и я захлебываюсь в нем, точно рыба, выброшенная на берег.
Оторвавшись от Фрэнка, я обвожу взглядом толпу людей, которая выстроилась вереницей, чтобы проводить в последний путь тех, которые были для меня болью и утешеньем, родными и далекими, но всегда любимыми… И я подхожу к ним, чувствуя, что мои ноги дрожат, смотрю на спокойное, еще без единой морщинки, лицо Лили и молю Мерлина о том, чтобы не запоминать ее такой – холодной, безучастной и неживой. В ее пальцах зажата волшебная палочка, и я не могу не вспоминать, как, в мрачном классе Слагхорна она склонялась над котлом с бурлящим зельем, заставляя его перемешиваться; как простым «репаро» склеивала разбитую ею мою любимую чашку; как, улыбаясь, она колдовала мне игривые завитушки на коротких волосах, а я взволнованно теребила белоснежный атлас моего свадебного платья… Медленно перевожу глаза на Джеймса: даже сейчас его непослушные волосы торчат в разные стороны, и Мерлин один знает, как я хочу, чтобы его обездвиженная рука взлохматила их еще больше! И я вспоминаю свои слезы, которые остались там, в ночной тишине спящей спальни Гриффиндора, и понимаю, что слово «навсегда», которое я с остервенением шептала в подушку, на деле означало слишком короткий отрезок времени…
Не шелохнувшись, я наблюдаю за тем, как крышки гробов медленно закрывают, заполняя наступившую тишину глухими звуками ударяющегося друг о друга дерева. И, когда Дамблдор взмахивает палочкой, опуская гробы в могилу, понимаю, что больше ничего не чувствую. Нет замерзшего тела, нет сердечной боли, нет теплоты от крепко сжимающей мою ладонь руки Фрэнка – есть только ощущение уходящих мгновений жизни, где была она – моя лучшая подруга, которую так неистово любил Джеймс, и он, который заставлял меня чувствовать мое сердце…
Тихо ступая по влажной земле, крепко держа за руку Фрэнка, я уходила с кладбища в окружении молчаливых друзей уже несуществующей семьи Поттеров. На мгновение я обернулась: среди деревьев мелькал мрак черной, как ночь, мантии. Одинокая фигура в капюшоне на глаза скользила среди серого спертого воздуха кладбищенской земли, неся в руках необъятный букет белоснежных лилий. И я поняла, что слово «навсегда» имеет такой же убийственный смысл и для того, кто когда-то был ее другом…
- Надо выпить, - слышу я голос Дедала Дингла, и все, не сговариваясь, трансгрессируют к дверям «Дырявого котла».
Уже через мгновение меня окружил громкий плеск улицы, прерываемый сигналами маггловских автомобилей, похожими на голоса хищных птиц. Казалось, улица что-то кричала, отчаянно голосила, словно сварливая старуха, и я поспешила распахнуть дверь паба. Меня тут же обдало запахами жареного мяса и хмеля. «За Гарри Поттера! За мальчика, который выжил!» - голосила шумная толпа внутри, и звонкие удары стеклянных бокалов, точно скрежет металла, заставили меня поежиться. Не в силах выносить этих лязгающих звуков, я с силой захлопнула дверь, поморщившись, словно от боли.
- Давайте лучше к нам, - спокойно сказал Фрэнк, и его голос тут же потонул в вихре трансгрессии.
…Родные стены не приносят облегчения: они давят на меня, и кажется, что они раскачиваются, точно я нахожусь в каюте маггловского корабля, заблудившегося в штормовых волнах океана. И я торопливо распахиваю окно, вдыхая холодный воздух, который стремительно разносится по венам и заставляет движущиеся стены остановиться.
А все уже расселись в нашей гостиной, и я наблюдаю, как Фрэнк разливает огневиски по бокалам, которые когда-то подарила мне Лили. Мерлин, это же было в прошлой жизни, в чужом времени, не со мной, не с нами!.. И я завариваю себе крепкий чай, беря огромную кружку Фрэнка, – почему-то хочется пить именно из нее, чтобы ощутить свою глубокую принадлежность к его вещам, к его миру…
Они сидят и пьют горькую воду, чтобы ее огненная сила сумела убить царящий в сердцах холод реальности, и говорят, говорят, говорят… Но я не хочу их слушать, не хочу видеть их пустые глаза, поэтому незаметно выскальзываю из гостиной и иду в нашу спальню, твердо зная, что буду делать. В шкафу, завешанном моей одеждой, в самом низу, лежит коробка, а в ней – сокровища, оставленные мне прожитыми мгновениями. И я достаю пачки писем, аккуратно перевязанных нелепой ярко-желтой лентой, и с трепетом разворачиваю пожелтевший пергамент. Детский почерк Лили, наивные новости когда-то существовавшего лета, рассказы о днях, проведенных рядом с Северусом… Потом более взрослые, аккуратно выведенные буквы с неизменной завитушкой на «у» и переживания из-за сестры и того же Снейпа, а после – из-за Поттера… Я огляделась: сижу на полу, а вокруг меня потемневшим солнцем лежат десятки писем, которые я с наслаждением, с жадностью читаю. Строчка за строчкой… И я понимаю, что Лили и Джеймс не умерли. Умерло лишь время, которое они провели рядом с нами. А они живут, неизменно живут! Будут жить, когда утром, просыпаясь, мы понимаем, что на дворе весна, а когда засыпаем – осень, а между ними будут мелькать зима и лето…
Дверь открывается, и шаги Фрэнка отдаются беззвучностью на мягком ковре. Он садится рядом со мной, нежно проводит по моей щеке рукой, но я не шевелюсь, наслаждаясь теплотой его пальцев. Так мы и сидим – молча, проникаясь памятью, вдыхая тонкий запыленный воздух старых писем, и сейчас я уверена, что в комнате время остановилось. Идут только часы…
- Мы с Лили хотели после окончания войны поехать в Бормунт. Мы мечтали увидеть море… - шепчу я, и мой голос ломается, точно сухая ветка. Исписанный пергамент дрожит в моих пальцах. – Фрэнк, я так хотела спасти все мечты, все то, о чем мы грезили…
- Моя дорогая Алиса, я давно понял, что мечты спасать не нужно…
- Нет, нужно,- твердо ответила я. – Тогда что?
Некоторое время он просто смотрит на меня:
- Надежду. Мечты придут опять.
Из миллиарда слов, которые существуют на планете, он все же сумел найти те единственные для меня…
Он тянется к кружке с уже остывшим чаем, но я перехватываю его руки и сжимаю их в своих пальцах так сильно, что глубоко впиваюсь ногтями в его кожу…
И больше никогда не хочу отпускать его рук…
