Глава 1Внимание, поезд...
Этот город застрял в межсезонье, как рыба в сети.
Стрелки все по нулям – и не больше, не меньше.
Мы почти научились смеяться, но как ни верти,
Что-то стало с глазами когда-то загадочных женщин.
Хочешь, я расскажу тебе сказку про злую метель,
Про тропический зной, про полярную вьюгу?
Вы не поняли, мисс, я совсем не прошусь к вам в постель,
Мне вот только казалось – нам есть, что поведать друг другу...
Андрей Макаревич.
Ветер кидал в лицо мелкие капли дождя, от которого не спасала даже крыша, которую недавно возвели над железнодорожной платформой. На перроне толпился народ, несмотря на промозглую погоду и на то, что был воскресный полдень. Конечно, он мог бы и аппарировать, но для этого ему, как гражданину другой страны, надо было ехать в Москву, в местное Министерство Магии, слоняться по коридорам, выписывая разрешение на аппарацию в пределах страны, что заняло бы гораздо больше времени, чем час езды на электричке... Пусть и в такую мерзкую погоду.
Мимо него, запыхавшись, пробежала молодая красивая женщина в красной куртке, держа за руку малолетнюю дочку.
- Скажите, пожалуйста, а Егорьевская прошла уже?
- Нет, - ответил он, убирая со лба мокрую прядь волос.
Женщина поозиралась кругом в поисках вокзальных часов и снова обратилась к нему:
- А вы не подскажете, сколько времени?
- Двенадцать ноль одна, - сказал он, глядя на электронное табло над платформой наземной станции метро.
- Запаздывает, - вздохнула женщина.
- Мама, идет! – радостно вскрикнула девочка, высовываясь из-за края платформы. Женщина вскрикнула и схватила дочку за руку, оттаскивая ее от края.
Мимо лениво прогрохотал товарняк. Девчонка разочарованно проводила глазами его красно-коричневые контейнеры с иностранными надписями.
Он закрыл глаза, подставляя лицо упругим струям дождя, отскакивающим от металла вагонов. Сердце защемило – он снова вспомнил ее. Копна рыжих волос, смеющиеся ярко-зеленые глаза, из-за которых полсела дразнило ее колдуньей...
Не катайтесь, дети, на товарных поездах...
Товарняк уходил в серую пелену дождя. По соседнему пути простучал скорый поезд...
С опозданием на четыре минуты лениво приползла Егорьевская электричка. Женщина в красной куртке, держа дочь на руках, осторожно протискивалась через толпу в вагон.
«Счастливые...», - подумалось ему. Он отдал бы все свое состояние за то, чтобы жить как они, эти простые магглы. И чтобы рядом с ним всегда улыбалась она – его зеленоглазая колдунья...
Эх, люди... У каждого из вас жизнь – своя, суетитесь, как муравьи, бегаете, снуете... И никому и дела нет до того, что где-то в Богом забытой деревне несчастная женщина с изломанной судьбой ждет своего сына. Каждый день.
Он знал, что мать каждый день ходила на станцию, и провожала взглядом одинаковые серо-зеленые поезда, идущие в сторону Голутвина, и вглядывалась в серую пелену дождя, ища среди редких пассажиров знакомый силуэт...
Но он не мог часто навещать ее. Ибо и от него тоже зависела судьба людей. Таких, как эта женщина с девочкой. Сколько раз он хотел бросить все и уехать... Но каждый раз его останавливало понимание того, что каждое звено в сложной цепи Противостояния – незаменимо. И его тоже никто не сможет заменить, если он уйдет.
Но была и другая причина. Он просто не смог бы каждый день ходить мимо маленького домика с покосившейся крышей, каждый день провожать взглядом товарные поезда...
Тихо, незаметно подкатила Голутвинская. Народ ринулся в открытые двери, стремясь занять сидячие места. Он не спешил. Войдя в тамбур, он спокойно встал у стены, откинув голову назад. Он ехал домой. Туда, где был его настоящий дом...
- Внимание, поезд... По первому пути... На Голутвин, - вещал механический голос дикторши. Электричка шумела уже вдали, по деревянному настилу стучали колеса чьей-то тележки...
Он оглянулся кругом. Матери на станции не было. Ну и хорошо. Чего ей, в такую-то погоду...
Тропа, ведущая от станции в деревню, представляла собой одно большое озеро. Но ему было все равно. Он прошел по луже, набирая полные ботинки грязи и глины.
Капли дождя отскакивали от мокрого, темно-серого асфальта – а он ведь помнил время, когда дороги были еще проселочными...
Канавы стояли полные воды. Около одного дома сиротливо торчала собачья будка, островком поднималась из грязно-серой лужи.
Он замедлил шаг около покосившейся избушки, окна которой почти вросли в землю. Дом окружали неприступные заросли крушины, черноплодки и сирени – типичный деревенский набор. Но кусты давно одичали, и даже случайному прохожему было ясно, что в доме давным-давно никто не жил. После смерти дочери старики протянули недолго.
Под ногами хрустнула непонятно как принесенная сюда еловая ветка. Нет, конечно, она просто случайно попала сюда, но он не мог отделаться от мысли, что она лежит здесь еще с тех времен... Когда он, бежавший сюда со станции с купленными у метро тремя запыленными гвоздиками, неожиданно наткнулся на еловые ветки перед домом и скорбные лица стариков Егоровых...
На другой стороне заметались, заорали собаки. Он свернул в проулок и с трудом отворил калитку, нижняя часть которой увязла в грязи. Поднялся на полуразвалившееся крыльцо, дернул дверь. Хлипкий запор поддался со второго раза.
Из сеней пахнуло таким родным, знакомым запахом Дома. Он провел рукой по теплым, отполированным годами бревнам, машинально нащупав вырезанное ножиком: «Галя + Сева = любовь». Взялся рукой за тяжелую медную ручку и открыл дверь.
Мать сидела за столом и сосредоточенно писала что-то на заляпанных жиром листках прошлогоднего календаря. Он наклонился над женщиной и, с трудом разбирая корявый почерк матери, прочел: «...16 января. Окотилась Белка старая. Принесла двух козлов и одну козичку... 20 февраля. Окотилась молодая Белка, 2 года. Принесла три козички и козлика. Очень хорошая коза...»
Мать писала без очков, низко нагнувшись над столом. Потом, внезапно осознав его присутствие, резко выпрямилась и долго вглядывалась в его лицо... Он молча стоял и смотрел на нее. С волос текла вода.
- Сева... – наконец произнесла она, бросилась к сыну и заключила его в объятья. Он вдруг понял, какая она стала маленькая и сморщенная...
Он закрыл глаза, и перед ним возникла картина сенокоса. Мать. Красивая русская женщина с черными, как смоль, волосами. Один взмах косы – и целый сноп высокой травы опускался на землю с глубоким вздохом... Она казалась тогда такой большой и величественной, способной защитить от всего на свете...
...А вот опять она, сидит у окна, теребя платок, волосы черной рекой разлились по плечам, в глазах плещется бесконечная грусть. А он, маленький, беспомощный, прижался к ней, к ее платью, пахнущему травой и молоком. Он не может понять, что случилось, почему мать сидит сейчас у окна, и в глазах ее плещется бесконечная грусть, почему отец, словно окаменевший, лежит с закрытыми глазами в этом деревянном ящике, и почему соседка Наталья, доставая из шкафа красивые тарелки с золотой каймой, выговаривает матери:
- Ну чего ты убиваешься? Увидишь, тебе же легче станет. Ты же из-за него столько мытарств перетерпела. Он же бил тебя с похмелья. И помер-то по пьяни...
А она все сидела у окна и в глазах ее плескалась бесконечная грусть...
...Она стоит у калитки и с тоской глядит на дорогу, туда, куда ушел ее сын с этим странным человеком с холодными руками. Ее сердце переполняет гордость – ее сын будет учиться за границей, на родине своего отца. Он оборачивается, чтобы еще раз посмотреть на мать, но странный человек с холодными руками («Это твой дядя», - сказала мать) тянет его дальше. А из-за спины матери выглядывает соседская девчонка с чуднЫми зелеными глазами. Галка Егорова – так, кажется, ее зовут.
- Ну, давай, рассказывай, как вы там живете...
- Да все так же... Так же, как и здесь.
Она не понимает. Она просто не может понять, как возможна там такая же скучная жизнь. Нет, мама, жизнь везде одинакова. И там тоже такой же дождь, такие же люди, разве что говорят немного по-другому, и также есть добро и зло, бедные и богатые... Вот только там никогда не упадет со вздохом скошенная трава и сильная женщина с длинными черными волосами не вздохнет устало: «Севка-то мой опять удрал на пруд купаться...»
- Семью-то не думаешь себе заводить?
Он грустно качает головой. Какая уж там семья... Разве захочет нормальная женщина связать свою судьбу с таким, как он? Эх, мама, знала б ты, что я ношу на левом запястье...
- А я тут такой сон видела, вот послушай...
Я знаю, мама, о чем ты поведаешь мне. О том, что опять видела меня с какой-то голубоглазой красавицей. Только мне это ни к чему. Голубой цвет – такой холодный, мама, мне больше по душе зеленый. А сны... Сны оставь Сибилле Трелони...
- Мама, я пойду к отцу схожу.
- Иди... Привет ему от меня передай...
На улице уже темно. Загорается первая звезда. Не с этой ли звезды смотришь ты на меня, Галка Егорова, своими чудными зелеными глазами? И, может, на той звезде рядом с тобой точно такими же зелеными глазами смотрит на землю твоя подруга – Лили Эванс-Поттер...
Простая черно-белая фотография в металлической раме и надпись снизу черными буквами: «Себастьян Аурелиус Снейп. 1918 – 1965». Здравствуй, отец...
Случайные прохожие обходили стороной эту могилу, где лежал человек с непонятным именем. Никто не знал, где красавица Надя Сметанкина выискала этого иностранца. Потом ей долгое время «прочищали мозги» на комсомольских собраниях, но отстали, когда Себастьян Снейп принял советское гражданство. Он быстро сошелся с мужиками по соседству, стал пить и бить жену. А в декабре 1965 года уснул в сугробе и больше не проснулся...
А потом пришел тот человек с холодными руками и долго говорил с матерью, в конце концов вынудив ее отпустить сына с ним.
Он привез племянника в холодный, продуваемый всеми ветрами замок, переиначил его имя на английский манер и на будущий год отдал в школу. В школу со странным названием «Хогвартс»...
Сортировочная шляпа определила его в Слизерин, несмотря на сомнительное происхождение. Дядька обещал надрать уши, если он окажется где-нибудь, кроме Слизерина, и поэтому он сидел на табурете, сжав кулаки, и как заклинание повторял: «Слизерин... Пожалуйста, пусть будет Слизерин...», хотя толком и не знал, что это за Слизерин и с чем его едят. Но там учился дядька и сын дядькиной сестры Люциус. И там же, по словам дядьки, учился отец. Авторитета отца было более чем достаточно, и Северус Снейп стал учиться на Слизерине.
Поначалу было трудно – одноклассники не хотели принимать его из-за дурацкого акцента, к тому же он имел неосторожность поведать Эйвери, что он полукровка. Естественно, большинство слизеринцев сразу отвернулись от него. А остальным факультетам он и подавно не был нужен.
Сначала он, глотая слезы, писал длинные письма матери с просьбой забрать его отсюда, но потом об этом узнал дядька и переписку пресек. Но Северус не унывал. Перед ним открывался новый мир – мир магии, и не было и дня, чтобы маленький слизеринец не узнавал что-либо новое. Все свободное время он часами просиживал в библиотеке, и библиотекарша гоняла его оттуда чуть ли не метлой. Он совершенно опустился и перестал следить за собой. Дети звали его Сопливус, а преподаватели ласково называли волчонком из-за затравленного взгляда из-под спутанных черных лохм. Но не следует думать, что Северус был отличником и любимцем учителей. Он учил лишь то, что было ему интересно – история магии, квиддич и прорицание его никоим образом не интересовали. К тому же, он не терпел бездумной зубрежки, а трансфигурация и заклинания подчас требовали ее. Напротив, зелья давались ему легко, все, что надо было запомнить, запоминалось как-то само собой. Любимым же предметом Северуса стала защита от темных сил.
В этом было какое-то непонятное блаженство – торжествуя, стоять над поверженным врагом. Какая-то эйфория, сладкая истома окутывала все тело, и уроки защиты были самым лучшим, самым светлым воспоминанием о Хогвартсе.
Когда он первый раз вызвал патронуса – это было где-то на четвертом курсе – то вспомнил свой первый урок защиты и победу над чем-то, что теперь уже казалось ему смешным – над пикси или чем-то в этом роде. Патронус вышел замечательный – серебристый дракон с прозрачными крыльями, но ему было далеко до того патронуса, которого вызвал Северус, вспоминая свое детство...
...Маленький пруд за железнодорожной станцией, и брызги, летящие во все стороны... И смеющиеся ярко-зеленые глаза Галки Егоровой...
...Небольшой кусочек кладбищенской земли, огороженный полуразвалившейся оградой. Покосившийся крест. Небольшой холмик, украшенный пыльными искусственными цветами. И полустертая надпись на камне: «Галина Андреевна Егорова». Годы жизни не разобрать.
Оглянувшись, нету ли вокруг вездесущих магглов, быстренько выкинул безвкусные розочки и, достав из кармана палочку, сотворил букет цветов. Не напыщенных роз или гордых нарциссов, а простых полевых цветов – ромашек и колокольчиков, которые так любила Галя. Пусть удивляются дотошные магглы, откуда в начале весны взялись эти цветы. А лежать они будут еще долго – благодаря специальному заклятию.
Северус смотрел сейчас на покосившийся крест, на простой гранитный камень, и не мог поверить, что когда-то сюда положили Галку Егорову. Не мог он поверить и тогда, когда увидел рассыпанную хвою перед ее домом...
Он помнил, как возвращался к матери на каникулы. Знал, что матери девушек-невест шептали своим дочерям за его спиной:
- О-на, Надькин-то сын за границей учится! Смотри, не упусти!
Но соседские девчонки брезгливо воротили носы от мрачного и неразговорчивого Снейпа. А ему никто и не был нужен, кроме его зеленоглазой колдуньи. Они вместе бегали и на пруд, и в кино, и просто так гуляли по лугам. Галя собирала полевые цветы и вплетала их в свои длинные рыжие волосы. А потом они шли домой, и забирались на чердак скотного двора, где хранилось сено, и рассказывали друг другу всякие страшные истории. И ее глаза так загадочно мерцали в темноте, словно две зеленые звезды. Здесь он признался ей, что он колдун. И Галка, суеверная, как все деревенские девчонки, поверила. Ей даже не надо было доказательств. Но он достал палочку и сотворил букет цветов. Роз – он тогда пребывал в уверенности, что все женщины любят, когда им дарят розы. А Галка только рассмеялась:
- А наши цветы все же лучше...
Там, на сене, они впервые поцеловались. Там они поклялись друг другу, что будут любить друг друга вечно – что бы не случилось.
...И теперь, подняв лицо к звездам, он вспомнил слова этой клятвы – наивной и страшной, как все детские клятвы.
«Торжественно клянусь небом и землей, звездами и луной, кровью матери и цветами родины, клянусь любить тебя вечно и навсегда, любить, что бы не случилось, даже если расстанемся мы, даже если смерть разлучит нас. А если не сдержу этой клятвы, то буду жить вечно, и страдать, пока не искуплю вины своей»...
...А потом, когда он стоял на платформе, ожидая поезда на Москву, к нему подошел Петька Михалев, друг детства.
- Дурак ты, вот что. Неужели ты думаешь, что она тебя здесь ждет, пока ты полгода там ишачишь? Да она вон с Лешкой Кирьяновым по пять раз на дню целуется, пока тебя нет...
Северус не поверил. И дал Петьке в морду. А на следующий год узнал о смерти Галки.
Она возвращалась поздно вечером домой из кино в соседнем селе. Возвращалась не одна. Поездов не было, и решили прокатиться на проходящем мимо товарняке.
На рельсы их сбил проходивший мимо скорый поезд. Там их и нашли утром: Галку – уже мертвую, а Лешку Кирьянова – еще живого, но с переломом обеих ног.
И после этого он не верил. К чему обвинять мертвых? А Кирьянова он с тех пор ненавидел – не за то, что отобрал у него Галю, нет.
За то, что остался живым.
...А вернувшись в Хогвартс, Северус заметил, что гриффиндорка Лили Эванс поразительно похожа на Галю...
Лили относилась к нему лучше, нежели большинство гриффиндорцев. Наверное, видела за угрюмой внешностью слизеринца тонкую и ранимую душу.
У Лили Эванс всегда было плохо с зельями. И однажды Северуса попросили помочь ей. Это было невыносимо – сидеть рядом с ней, вдыхать аромат ее духов... И она улыбалась ему – просто, по-дружески, а он... У него не хватало духу рассказать ей о своих чувствах. А на пятом курсе она спасла его. Спасла от позора. Гордая слизеринская душа не выдержала такого удара, и он в сердцах обозвал ее грязнокровкой.
И все закончилось. Оборвалось. И больше она не улыбалась ему. Их совместные занятия закончились – у Лили больше не возникало проблем. А на седьмом курсе он узнал, что она встречается с Поттером.
Северус не знал, как об этом прослышал кузен Люциус, но однажды он, уже закончивший школу, вернулся в Хогвартс и затеял с Северусом серьезный разговор.
- Если ты знаешь, что девушке нравятся крутые парни – стань крутым парнем, - сказал тогда кузен.
Сам он под это определение подходил просто великолепно: светлые, почти белые, волосы до плеч, жесткий стальной взгляд и такая надменность на лице, что казалось, путь Люциуса должен быть усеян упавшими в обморок девушками.
И Снейп купился. В первый же вечер отправился в ванную, помыл голову, обрезал тупыми ножницами неприлично длинные лохмы где-то на уровне плеч – вроде бы ровно... Намазался жутко вонючим дезодорантом, который преподнес ему Люциус – запах был приторно-сладким, но оно того стоило.
Он даже пробовал научиться играть в квиддич, и звезда слизеринской команды Лара Файерс дала ему несколько уроков, но кончилось все тем, что Лара смеялась до слез, а метла Снейпа пришла в негодность от столкновения с Дракучей Ивой. К счастью, инцидент удалось скрыть.
Но Эванс нужен был только Поттер. И прическа Снейпа ей была до феньки.
Потом он все-таки набрался смелости – это было уже перед отъездом из Хогвартса. Улучив момент, когда рядом с Лили не было Поттера, Северус окликнул ее:
- Эй, Эванс!
Она удивленно посмотрела на него.
- Поди сюда, - кивнул он.
Лили подошла.
- Я люблю тебя, Эванс, - сказал он таким же тоном, каким отвечал домашнюю работу по зельям.
Это мгновение Северус запомнил надолго. Лили подняла руки и чуть наклонила его лицо к себе. Потом она долго вглядывалась своими чудными зелеными глазами в его лицо. Прошла, наверное, минута, прежде чем она опустила руки и отвела взгляд.
- Это правда. Ты любишь меня. Но... Прости, я люблю Джеймса. Я действительно люблю его.
Северус отвернулся и пошел прочь. Уже много лет спустя он понял, что Лили было наплевать на крутость Джеймса. Она просто любила его.
Но тогда... После окончания Хогвартса к нему вновь пришел Люциус, уговаривая присоединиться к каким-то Пожирателям Смерти. Северус и понятия не имел, кто это такие, но кузен сказал, что все они исключительно крутые парни и что его, Северуса, отец уж точно одобрил бы его вступление в Пожиратели.
Авторитета отца было более чем достаточно, и Северус Снейп стал Пожирателем Смерти.
Когда он вышел с кладбища, уже ночь вступала в свои права. На небе сиял бледный диск полной луны, и в лунном свете поблескивал крест на куполе местной церквушки. Он долго смотрел на эти почти незаметные искорки в ночном небе, а потом вдруг перекрестился размашистым русским крестом и тихо прошептал:
- Спаси и помилуй, Господи, раба Божьего Северьяна...
Снова пошел дождь. Он не помнил, как вышел с кладбища. Деревня освещалась редкими огнями фонарей, в окнах мерцали телевизоры – старухи смотрели вечерние сериалы. Мимо пролетел наглый красный «Жигуль», оглушая окрестности ритмами тяжелого рока, в чьем-то курятнике проснулся и заорал шальной петух. Как и всегда в сырую погоду, тупая боль ныла в левой руке, но он к этому давно привык. А сейчас он шел по мокрому асфальту, и ему хотелось, чтобы этот путь длился вечно. Чтобы никогда не возвращаться – туда.
- ...Ну, я пойду, мама... Электричка через пятнадцать минут.
- Иди, - она крепко обняла его. – Ничего не забыл?
- А у меня ничего особенного и не было. А все что было – все при мне.
Мать обняла его уже на крыльце и долго потом вглядывалась полуслепыми глазами в ночную тьму, шепча слова молитвы...
- Внимание, поезд... По первому пути... На Голутвин...
Шелест дождя переплетался со стуком колес скорого поезда. На платформе не было никого – поздно уже. Только на другом ее конце жалась маленькая беззащитная фигурка молодой девушки, и ее волосы медью сверкали в свете фонаря.
И что-то екнуло в груди бывалого Пожирателя. И сам не зная, зачем, он подошел к ней.
Мерлин, а почему бы и нет?
Он совсем не удивился, когда увидел, что у нее огромные зеленые глаза.
- Девушка, а вы хотели бы выйти за меня замуж?
На долю секунды в ее глазах промелькнуло что-то, похожее на понимание, но потом опять все заволокло зеленым туманом.
- Вот нализался, идиот...
- Внимание, поезд... По второму пути... На Москву... – механический голос дикторши потонул в стуке колес приближающейся электрички...
