Море душное

Глава 1

Название: Море душное
Автор: Робби Несахар
Рейтинг: PG-13
Тип: гет
Пейринг: Сириус Блэк/Гермиона Грейнджер
Жанр: драма
Аннотация: душное лето в доме на площади Гриммо, ночные кошмары и визиты в чужие спальни без приглашений, когда тебе только четырнадцать, не проходят бесследно.
Отказ: все права принадлежат Роулинг
Комментарии: написано на Фест редких пейрингов «I Believe» (www.diary.ru/~HP-Believe/)
Статус: закончен.



Когда-нибудь, конечно, она вспомнит, как душными июльскими вечерами миссис Уизли ставила одну и ту же пластинку – «эта Селестина прелесть что такое, детка, будь любезна, передай вязание» – и как гулко, неестественно звучал голос Селестины Уорбек в сумрачной гостиной; вспомнит, как близнецы в пыльных выцветших мантиях Валбурги Блэк, давясь смехом, кривлялись перед зеркалом под «Бессмертную нашу колдовскую любо-о-овь» и как она сама, Гермиона, нарочно медлила, переворачивая пластинку, растягивала повисшую тишину в надежде поймать хоть обрывок разговора, случайную фразу оттуда. Но напрасно - старый, усталый дом продолжал жить своей жизнью – шикали друг на друга Фред с Джорджем – «Тише ты, она же ничего не услышит из-за тебя!», в дальних комнатах стенал о несправедливости мира Кричер, сопела, укрытая полотном, давно мертвая его хозяйка, громко урчал Живоглот, устроившись на коленях Джинни, а жаркие споры за закрытой дверью так и оставались тайной для всех, кто снаружи.

От собрания к собранию, раз за разом их надежды разузнать хоть что-то рушились, и Гермиона все чаще сразу после ужина поднималась к себе – в тесную спальню, которую отвели для них с Джинни. Это было первый сюрприз, первое очко в пользу дома, Гермиона-то ожидала увидеть – смешно теперь подумать – со вкусом убранные покои, расшитые золотом гобелены, свежие, да хоть бы и засушенные, цветы в изголовье кровати. Она даже зажмурилась, поворачивая ручку двери, а когда открыла глаза, чуть не ахнула. Это была крошечная комнатка с белеными стенами, из мебели – две узких кровати, покосившийся комод да стулья с когтистыми лапами вместо ножек, и только. И, тем не менее, Гермиона привыкла к ней. Привыкла каждый вечер забираться с ногами на подоконник и, замирая от восторга, читать книги из семейной библиотеки Блэков, или болтать о глупостях с растянувшейся на полу Джинни, а когда совсем грустно – наблюдать, прислонившись носом к стеклу, за ничего не подозревающими магглами, снующими по площади. Словом, делать все то же, что и тысячи четырнадцатилетних девчонок до нее, любыми доступными ей способами она пыталась отвлечься от тяжелых мыслей.


- Рон говорит, мама нарочно это делает, ну, заводит каждый раз эту, Мерлин ее дери, пластинку, - Джинни сердита, Джинни вытряхивает на пол ворох клетчатых рубашек. – Чтобы нам не было слышно, о чем они там говорят на собраниях Ордена.

Гермиона смотрит на нее поверх обложки и только задумчиво пожимает плечами:

- Тогда они могли бы просто наложить заглушающие чары, делов-то.

- Как ты не поймешь, мы же для них просто дети! «Орден Феникса не место для несмышленых крох», - Джинни с успехом подражает возмущенному голосу матери. – Вот и не морочатся они с заклинаниями, музыку погромче и вперед, обсуждать планы по свержению Сама-знаешь-кого, или чем они там еще занимаются.

- Все равно за целую неделю мне так и не удалось ничего услышать, ну, пока я переворачивала пластинку. Хотя это странно, ведь граммофон стоит у самой двери… - Гермиона хмурит брови: - Может, они все-таки использовали чары?

- Да не знаю я, не знаю. Фред с Джорджем обещали что-нибудь придумать, может, у них что получится. И потом, скоро приедет Гарри, может, хоть тогда эти что-то расскажут, уж Сириус-то точно молчать не станет.

Бах! – Гермиона захлапывает книгу, взлетает облачко пыли.

- Голова просто раскалывается от этих мыслей, Джин. Давай я помогу тебе разобрать рубашки?


А комната совсем тесная, только руку протяни и коснешься кровати напротив. И просыпается ночью Гермиона от того, что чьи-то прохладные ладони гладят ее по волосам – тише, тише, тише. Очнувшись окончательно от страшного сна, Гермиона вглядывается в темноту:

- Я кричала, да?

- Не-а, только размахивала руками, чуть подушку из-под меня не вытащила, - лица Джинни не видно, но можно понять, что она улыбается. – Хочешь, откроем окно? Это из-за духоты тебе кошмар приснился.

- Не надо, Грюм же с ума сойдет, если узнает, что мы его открывали, да еще и посреди ночи. Правила безопасности и все такое…

- Как знаешь, - Джинни уже ворочается в своей постели, устраиваясь удобнее, - а я бы открыла, говорю тебе, никто не узнает. Ну и жара-а-а…

Гермиона никак не может отдышаться, прийти в себя, всё лежит, уставившись в потолок. Потом поворачивается в сторону Джинни и спрашивает тихо-тихо, так, что сама себя еле слышит:

- Эй, так я ничего не говорила во сне?

Джинни не отвечает, должно быть, уснула, и Гермиона поворачивается на другой бок – нужно спать, поняла? – когда с той стороны комнаты ей отвечают:

- Кажется, ты что-то говорила про море, «я никогда не была на море» вроде… Не помню, давай завтра, а?


Эта комната совсем другая, здесь кровать с пыльным бархатным пологом, затертый паркет, выцветшие бледные колдографии и портреты в овальных рамках, диковинный бронзовый подсвечник, весь заляпанный воском, и все – потускневшее, одинокое, заброшенное.

Гермиона, смущенная собственной дерзостью, робко закрывает за собой дверь.

- На этот раз даже приглашения не понадобилось? – Сириус откидывает с глаз спутанную челку, смотрит на нее, чуть прищурившись, улыбается одними уголками губ.

Гермиона заливается краской, счастье, Мерлин, какое счастье, что никому и в голову не придет открывать темно-алые портьеры, лучше уж в полумраке напороться на чучело домового эльфа, чем он увидит, увидит, как она…

- Садись, - голос у него хриплый, будто бы нетвердый, Гермиона подходит ближе и чувствует терпкий запах огневиски, ну конечно, вот же блестят темно-коричневые бока бутылок, выстроенных в ряд у комода.

- Вы не должны пить так много, - ее слова долю секунды нелепо звенят и – повисают в воздухе.

Гермиона торопится сесть в кресло, проклятая темнота, так и упасть недолго, нужно выждать пару минут, а потом уйти, плотно закрыть за собой дверь и бежать, бежать, бежать. Она злится на себя, конечно же, на себя, какой глупостью было прийти, но на него она злится сильнее, так, что приходится сжимать изо всех сил ручки кресла.

- Я спрашиваю себя, зачем ты пришла. Вчера, в первый раз просто из любопытства, это я могу понять. Но второй?.. Если бы, - и Сириус откручивает крышку с серебряной фляжки, один в один, как у Грюма, - если бы это была младшая Уизли, я бы понял. Но ты…

Гермиона вжимается глубже в кресло, ну зачем же он так смотрит, в темноте ведь кажется, что глаза у него совсем черные, Гермиона зачем-то нервно хихикает – дура, дура – сглатывает, а он все смотрит, отпивает из фляжки и губами одними, беззвучно спрашивает: зачем?

- Я… Мистер Блэк…

- Сириус.

Гермиона мотает упрямо головой и повторяет:

- Мистер Блэк, - набирает побольше воздуха в грудь, - я просто не могу вас оставить одного, понимаете?


От собрания к собранию, раз за разом их надежды рушились, и в один из дней Гермиона отказалась переворачивать пластинку. Кривляния близнецов больше не веселили, Дамблдор в очередной раз запретил им с Роном написать Гарри об Ордене, а тоскливый голос Селестины наводил тоску, хотелось лечь и долго плакать, как и всегда теперь, стоило Гермионе вспомнить о своем доме в пригороде Лондона – уютном светлом коттедже с мансардой, где ей никогда, даже в детстве не снились кошмары.

А этот дом, родовое гнездо благороднейших Блэков, как истошно вопила порой миссис Блэк, не принял Гермиону, ей казалось, что он, населенный издавна поколениями чистокровных магов, отвергал ее, грязнокровку. Она даже рассказала об этом Джинни, но та – засмеялась, назвала ее параноиком, да какая же тут паранойя, если здесь с самого первого дня все наперекосяк. Дом своими темными стенающими лестницами напоминал ей змею, что обнажала то один чешуйчатый бок, то другой, извивалась замысловато с одной-единственной целью – зажать жертву тугим кольцом и передавить ей ребра. Гермиона знала, что все остальные нашли себе занятия, миссис Уизли принялась за уборку, Джинни ей помогает, близнецы исследуют чердак в поисках сокровищ или дразнят Кричера, Рон играет в старинные шахматы в библиотеке, даже Живоглот целыми днями пропадает где-то – ни за что не найдешь. И только один человек был так же угнетен, так же напуган этим домом, как и она сама. Однажды, всего однажды, еще в пору переворачивания пластинок и отчаянных надежд, Гермионе представился шанс убедиться в этом. Она, как и всю неделю до того дня, осторожно снимала пластинку, переворачивала другой стороной, устанавливала иглу граммофона, продолжая прислушиваться к звукам за дверью, как вдруг та открылась. Кто-то позади издал полуудивленный возглас, мгновение – и Сириус, изломанный, усталый больше обычного, пошатываясь, уже поднимался по лестнице. Гермиона говорила потом: «Да, Рон, он просто прошел мимо и всё, ну сколько можно об одном и том же», но она слышала, слышала же, как Сириус тихо бормотал: «Я больше не могу, больше не могу, больше не могу». Слышала же?..

И после этого дом перекосило. Нижние этажи точно сплющило, невозможно стало даже дышать, а верхний этаж превратился в огромное бьющееся сердце, раз и навсегда, и Гермиона знала это, оказавшись там, когда, замирая от ужаса, похолодевшей ладонью поворачивала латунную ручку:

- Можно мне войти?


Эта комната совсем другая, совсем непохожая на ту, в которой живет теперь Гермиона. Это ужасно, ужасно, ужасно вломиться в чужую спальню без спроса, ее же совсем не так воспитывали, мама же всегда говорила ей…Темнота здесь вязкая и осязаемая почти, ничего не видно, одни силуэты, тени, скелеты, Мерлин, да тут шторы много лет не открывали, должно быть, ох и пыли здесь – Гермиона громко чихает.

- Будь здорова, - Сириус стоит в дверях, чуть усмехается, - и в следующий раз закрывай за собой дверь.

- Простите, мистер Блэк, я спросила, можно ли войти, никто не ответил, и я подумала, что… Мне было интересно, простите, - Гермиона нервно переступает с ноги на ногу, - я должна уйти. Извините еще раз.

Сириус все еще стоит в дверях, Гермиона впервые оказывается к нему так близко, что может рассмотреть сеть морщинок, глубоко залегших на лбу и переносице, крепко сжатый рот, острые скулы и подбородок, поросший щетиной, упавшую на глаза челку с проседью, мятый ворот несвежей рубашки.

- Можешь остаться. Экскурсию проводить не буду, смотреть здесь не на что. Хотя у меня есть кое-что, - и он проходит вглубь комнаты, безошибочно ориентируясь в полумраке, останавливается у стола, заваленного бумагами и старыми пожелтевшими газетами. – Где же это… А, нашел, - быстрым кивком подзывает Гермиону.

На столе – темно-зеленый альбом, Гермиона узнает фамильный герб Блэков на обложке, но Сириус уже нетерпеливо листает страницы, мелькают лица младенцев, фразы на французском, какие-то наброски и снова лица детей, Сириус листает все быстрее, чертыхаясь сквозь зубы, и, наконец, найдя нужную страницу, отступает назад в темноту. Гермиона остается наедине с колдографией, небрежно вклеенной посреди листа.

- Это же вы? Мародеры? Да, да, вот же вы, а вот Ремус, почти не изменился! А это Джеймс, смотрите, просто вылитый Гарри!.. И Петтигрю здесь. И Лили, это же она, верно? У Гарри ее глаза, все ему это твердят, а теперь и я вижу… Мистер Блэк, вы не представляете, как Гарри будет рад увидеть это, у него же совсем нет колдографий…Мистер Блэк?..

На какой-то момент Гермионе кажется, что он ушел. Но потом она слышит глухой удар, неразборчивое ругательство, и вот уже кто-то в темной глубине комнаты со всей силы молотит кулаками по стене.

- Мистер Блэк, не нужно, вы же разобьете себе руки, пожалуйста, не нужно, пожалуйста! – новые, по-истеричному высокие ноты звучат в ее голосе. – Пожалуйста, перестаньте же!..

Готовая расплакаться, Гермиона закрывает глаза, только бы не видеть его искаженное болью лицо, только бы забыть это же лицо, до неправдоподобного счастливое на колдографии двадцатилетней давности.

- Почему ты не хочешь смотреть? - тяжелое, с хрипом дыхание над самым ее ухом. – От меня ничего не осталось, все это видят, и ты тоже. Неужели так тяжело это признать, а, детка?

Гермиона не может больше сдерживать жалобных всхлипов, рвущихся изнутри.

- Ты бы пережила такое, как думаешь? Или предпочла бы сдохнуть? – Сириус сжимает ее запястья и с силой встряхивает. – Отвечай же! Ты бы сдохла?

Когда Гермиона рыдает, все не отнимая рук от лица, и обжигающе горячие-горячие слезы льются по щекам, Сириус обнимает ее крепче, гладит по волосам, все, теперь успокойся, все прошло, все прошло, ты слышишь?

- Посмотри на меня, не бойся, посмотри. Не нужно было тебе приходить.

Она кивает:

- Не нужно.

- Ты в порядке?

- Да. У вас руки в крови.

- Это ничего. Сделаешь одолжение старому безумцу, а? – в синих глазах его пляшут чертики, и Гермионе становится по-настоящему жутко, в голове стучат молоточки. – У меня есть фотоаппарат, думаешь, сможешь с ним справиться?

Гермиона кивает еще раз.

- Давай, делай снимок и уходи, пока тебя не начали искать.

С невыплаканными слезами Гермиона ложится спать, в ту ночь ей впервые снится ее кошмар, что снова и снова будет повторяться после. Ее преследует человек с черными бездонными глазницами, и как бы она ни бежала, как ни пыталась бы скрыться, он всегда догонит. Он протягивает к ней страшные руки свои, покрытые струпьями, Гермиона хочет кричать, но ни звука, ни единого звука, и тут руки его обращаются в море, и сизые, свинцовые волны захлестывают ее с головой, тянут за собой на дно, глубже и глубже, и Гермиона медленно тонет, зная, что там, внизу, черный человек будет ждать ее.


От собрания к собранию, раз за разом ее надежды рушились. Гермиона краснела мучительно, встретившись за ужином с Сириусом взглядом, краснела еще мучительнее за завтраком, узнав, что с утра он велел Кричеру приносить отныне еду ему наверх. Жалость и непонятное смятение томили ее, казалось бессмысленным торчать в своей комнате за полусгнившими книгами, перебирать барахло с Джинни и миссис Уизли, бессмысленным казалось все, что не было так или иначе связано с Сириусом. Сердце по-прежнему билось на верхнем этаже, и после нескольких часов споров с самой собой Гермиона, кусая губы, входила второй раз в комнату, на этот раз не спрашивая разрешения.


- Так зачем ты пришла? – фляжка поблескивает в его руках.

- Я же сказала, я не могу оставить вас одного после того, что произошло вчера. Я… я бы хотела сказать вам, что мне жаль, мне очень-очень жаль, мистер Блэк, что все так случилось с вами, - Гермиона, не в силах высказать все, что на душе, заламывает руки, как плохая актриса.

Сириус полулежит в кресле, фляжка в его руке подрагивает, и голос его еще более хриплый:

- Уходи.

Гермиона вжимается в кресло еще глубже, словно хочет врасти в него.

- Сколько тебе? Четырнадцать? Меньше? И ты меня жалеешь?

Гермиона молчит, не двигается.

- Говорю же, пошла прочь.

Гермиона изо всех сил старается, чтобы ее голос прозвучал твердо в повисшей зыбкой тишине:

- Я уйду. Но сначала покажите мне колдографию, я ее сделала, я имею право.

Кто-то нажал на кнопку замедленной съемки, иначе почему Гермиона сначала видит, как медленно запрокидывает голову Сириус, и только потом, спустя пару долгих-долгих секунд, звучит его негромкий лающий смех.

Отсмеявшись, Сириус достает из нагрудного кармана сложенную вчетверо колдографию:

- Забирай, мне она не нужна. Теперь уже не нужна.

Гермиона встает порывисто, делает шаг и еще, потом – предательская темнота, все-таки она оступается, как же глупо растянуться теперь на полу, почему она не ушла сразу, но Сириус, Сириус реагирует мгновенно, поддерживает под руку и не дает упасть.

- Черт подери, ты что, подвернула ногу?

Он практически толкает ее обратно в кресло, опускается на колени рядом, и Гермиона снова чувствует исходящий от него терпкий запах алкоголя и чего-то травяного.

- Мне нужно осмотреть ногу, - он нервно усмехается.

Гермионе отчаянно хочется натянуть юбку на колени, как в детстве, лицо ее пылает, потому что он снова смотрит на нее, и Гермиона закусывает губу, отводит глаза, в книгах о таком ни словечка не писали, а Сириус уже совсем близко – смешок странный, задышливый – и длинные тонкокостые пальцы чертят линию на коже от губ до шеи, и вот уже ее черед запрокидывать голову, позволяя ему целовать ее осторожно, неспешно, нежно. Гермиона видит в мутном зеркале их отражения, дыхание все тяжелее, прерывистее, и руки его настойчивее, руки-море, вспомни, вспомни, вспомни!.. Гермиона с полувсхлипом отталкивает его, он отступает легко, в темноту. Когда она проносится мимо, то видит, как повторяет он беззвучно, одними губами: зачем? А, может, это только мерещится.

Может, ей померещилось, что просыпается среди ночи она с громкими криками, что Джинни не может успокоить ее и зовет миссис Уизли, а та расспрашивает ее ласково – выпей молока, съешь тыквенный кекс – качает озабоченно головой, может, написать родителям, может, домой, подумай, хочешь домой? Это все духота, откроем окно, вот увидишь, полегчает. И никто не узнает, и постепенно отступают, проваливаются куда-то страшные видения, смесь из воспоминаний о прошедшем вечере, мутном зеркале и ночного кошмара, никто не узнает, спи.

На утро снова рядом миссис Уизли, выставляет за дверь причитающих на разные лады близнецов и бледного-бледного Рона с побелевшими губами, дает выпить стакан воды и красную пилюлю, усаживается с вязанием в ногах, стук в дверь – ну-ну, это всего лишь Джинни в клетчатой рубашке, хихикает, спрашивает, не включить ли Селестину, а? И на ухо, шепотом – собрания сегодня не будет, приезжает Гарри. Джинни улыбается, говорит, вот счастье-то!

- Мне нужно в туалет, миссис Уизли.

- Конечно, Джинни тебя проводит.

- Да я сама, да, все в порядке, честное слово.

Гермиона бежит, перескакивая через ступеньку по извилистой змее-лестнице наверх, стучит.

Эта комната совсем другая, непохожая ни на что на свете, все в ней неизменно, и даже Сириус все том же кресле, разве что ряд пузатых бутылок у комода подрос, а, впрочем, неважно.

- Я знал, что ты за ней вернешься, - он разжимает кулак, протягивает смятую колдографию.

Гермиона замечает запекшуюся кровь на его руках.

- Я не буду смотреть, - она теребит в руках колдографию, - я и так все вижу, вы были правы, - говорит быстро, времени совсем нет. – Моя мама тем летом рассказывала мне кое-что, я хочу теперь вам рассказать. Ей было семнадцать, кажется, и она влюбилась в какого-то там Джимми с соседней улицы. По-настоящему влюбилась, даже стихи ему писала, вот уж глупость-то. А этот Джимми был такой подлец, обидел маму страшно, наговорил ей всякого, и она решила покончить с собой, не хотела больше жить. Взяла в гараже веревку, пошла на чердак, чтобы повеситься, а тут бабушка вернулась с работы неожиданно. В общем, вы подумайте, если бы она все-таки умерла, то не встретила бы папу, они бы не поженились, и я бы не родилась. – Гермиона замолкает, подыскивает нужные слова. – Мама мне тогда сказала, что я никогда не должна сдаваться, что бы ни случилось. – Голос у нее дрожит: – Вы пережили страшное, мистер Блэк, но вам есть ради чего жить дальше. Сегодня Гарри приезжает.

Гермиона, не глядя в сторону Сириуса, подходит к окну. Быстрый взмах палочкой, и тяжелые шторы открываются, впуская в комнату тонкие, нерешительные ручейки света.

- Я пойду, пока меня не начали искать.

Но в дверях она медлит, потом все-таки оборачивается, а Сириус уже стоит, как застывший, позади нее, и снова чертики в синих-синих глазах, и тогда Гермиона говорит:

- Вы похожи на море, мистер Блэк.

- Ты была на море, детка?

Раз за разом, ее надежды…

- Нет. Но когда все кончится, поеду обязательно.

Гермиона закрывает за собой дверь, бежит, торопится вниз, но на лестничной площадке силы ее оставляют, она оседает на пол, она медленно тонет, зная, что там, внизу, черный человек будет ждать ее.