Глава 1 «— Гораций!
— Раб до гроба.
— Какой же раб, мы попросту друзья».
У. Шекспир, «Гамлет, принц датский»
Он заметил ее сразу — на Распределении, в стайке так непохожих на нее детей. Держится особняком, прямой, цепкий, взрослый взгляд, очень аккуратные густые косы, маленькая морщинка между бровями. Было совершенно непонятно, как эта юная леди может позволить кому-либо решать свою судьбу, и Гораций Слагхорн с любопытством вытянул не слишком длинную шею.
К тому времени он преподавал уже не первый год и перевидал не один десяток мальчиков и девочек, готовых вступить в ряды хогвартских студентов, или же со вздохом облегчения — а порой, и сожаления — покинуть стены школы. Между этими событиями простиралось семь курсов, то есть семь лет возни с недалекими, а иногда и вовсе бестолковыми молодыми магами и ведьмами, которые шушукались на уроках, портили ингредиенты, взрывали котлы и всеми прочими способами проявляли интерес к зельеварению. Разумеется, среди них попадались и настоящие таланты, и Слагхорн как никто другой умел ценить эти жемчужины в куче… впрочем, нужно отдать ему должное — на занятиях Гораций Слагхорн уделял равное внимание всем студентам, а то, как и с кем он проводил свободное время, никого не касается.
«М-м-м, надеюсь, Слизерин», — думал он, глядя, как строгая девочка с косами — Минерва МакГонагалл, явно известная фамилия — садится на табурет. Он уже приподнял пухлые руки, чтобы как следует поприветствовать еще одну «свою» ученицу, когда услышал:
— Гриффиндор!
Гораций вяло похлопал в ладоши: отчасти ради приличия, отчасти для того, чтобы заглушить собственный удрученный вздох. Он еще никогда не был так разочарован — а разочарований Слагхорн боялся даже больше, чем человеческой глупости. Но не доверять Шляпе было немыслимо: значит, эта с виду серьезная барышня на самом деле обычная сорвиголова. Как же, порой, обманчива внешность…
Со стороны не могло показаться, что Гораций Слагхорн выказывает предпочтение Зеленому факультету. Конечно, родной дом он любил больше других, но способные ученики встречались везде — и, чего уж лукавить, примерно в одинаковой пропорции. Проблема заключалась в особом темпераменте остальных, неслизеринских студентов. Взять, к примеру, тот же Гриффиндор: блестящие спортсмены, среди которых потомки великих квиддичных династий, бесстрашные первооткрыватели, знаменитые авроры... Умом понимая прелестное многообразие дерзости и удали, Слагхорн отказывался принимать эти качества сердцем. Ну какой толк, скажите на милость, в том, чтобы сделать петлю, выйти из пике и выровнять метлу в десяти дюймах от арены? Несомненно, это зрелищно, это определенным образом будоражит кровь, но ведь в конечном итоге цель квиддичного матча высокого уровня — вытрясти побольше денег за билеты и на ставках. А если говорить о крови, то есть куда более безопасные и приятные способы заставить ее быстрей бежать по жилам.
«Другое дело Слизерин, — мысленно рассуждал Гораций, ежась под зонтом на твердых трибунах школьного стадиона. — Например, Абраксас Малфой. Не гениален, увы, но и не безрассуден, чтобы играть вопреки запретам колдомедиков. Умница, он далеко пойдет», — и Слагхорн с улыбкой посмотрел на худого третьекурсника: тот сидел на скамье, плотно сжав губы и часто моргая покрасневшими глазами с белесыми ресницами.
Хаффлпафцы были добродушными флегматиками, рейвенкловцы — флегматичными теоретиками; бедный пучок их эмоций не шел ни в какие сравнения с букетом, который являли собой «серебряные и зеленые». Гораций не переставал восхищаться тем, как многогранна была натура любого слизеринца, в особенности же тех, кто был наделен выдающимися способностями. Трезвый острый ум, находчивость, выдержка и целеустремленность, а также достоинство, ловкость и готовность помочь ближнему — вот составляющие характера, обладатель которого непременно добивается успеха. Прибавьте к этому набору талант и вдохновение, и добро пожаловать в Клуб Слизней, где вас встретят с распростертыми объятиями.
Безусловно, юные леди и джентльмены с вышеупомянутыми чертами характера учились и на других факультетах, и Слагхорну оставалось только недоумевать, какого Мерлина Шляпа отправила их куда угодно, а не куда следует. Те же чувства посещали его, когда какой-нибудь Морганой забытый недоумок в слизеринской мантии делал очередную несусветную глупость, бросая тем самым тень на весь дом. Гораций для того и придумал свой клуб: ему необходимо было восстановить подлинную гармонию, нарушенную процедурой Распределения и воплями старого колпака. Чтобы не шокировать коллег, а особенно Альбуса Дамблдора, подобным попранием традиций, он принимал в клуб только старших учеников и на собраниях избегал каких-либо острых тем. Вкусное угощение и приятное общение — вот залог будущего сотрудничества и, возможно, даже сердечной дружбы.
Теперь же, глядя на второкурсницу Минерву МакГонагалл, нарезавшую ревень для целебного настоя, Гораций Слагхорн корил — нет, почти проклинал себя за введение возрастного ограничения.
— Очень хорошо, мисс МакГонагалл! — произнес он; возможно, похвала прозвучала слишком громко, потому что все ученики отвлеклись от котлов и повернулись в их сторону. Глаза Минервы удивленно округлились, она отложила нож и нахмурилась, словно допустила досадную ошибку.
— Я обратил внимание, как вы нарезаете ингредиенты. Очень уверенно, как настоящий мастер, — с улыбкой продолжал Гораций. Это должно было прозвучать ободряюще, но девочка насупилась еще сильнее. — Уверен, из вас получится прекрасный специалист.
— Но я не хочу быть зельеваром, сэр.
Слагхорн слегка опешил: нет, не от того, что означала эта фраза, или как она была произнесена. Проницательность маленькой гриффиндорки, сквозившая в каждой черточке ее лица, пронзила его не хуже атаки легилимента. Однако это было смешно, просто абсурдно! Студенты вокруг застыли с приоткрытыми ртами, пауза затягивалась.
— Хм-м, очень прямой, честный ответ. Признаться, я даже расстроен, — Гораций вздохнул и несколько театрально приложил руку к сердцу. — Кем же вы хотите стать, мисс, если не секрет? — другой рукой он нарисовал в воздухе изящную дугу.
— Мне нравится работа авроров, сэр, и вообще все, что связано с магией ради защиты, — без колебаний ответила Минерва; она воинственно выпятила подбородок и даже как будто стала выше ростом. — Я считаю, сэр, что каждый волшебник должен приносить пользу родине.
— Вы совершенно правы, — кивнул Слагхорн. По шкале полезности этой барышни зельеделие явно находилось ниже погонь в магических подворотнях, но Гораций проглотил невольную шпильку. Кашлянув, он призвал класс продолжать работу, а в конце урока заслуженно начислил Гриффиндору двадцать баллов. В целом все прошло успешно; уходя, студенты вежливо попрощались, ничем не показывая, что на занятии произошло что-то необычное.
Но Гораций Слагхорн не мог погрузиться в обманчивое спокойствие: за ужином ему впервые не лез кусок в горло, отчего профессор Мосс поинтересовалась, не заболел ли он. Афеландра Мосс, для коллег просто Эффи, была любезной и весьма привлекательной молодой дамой — небольшого роста, пухленькой и пикантной брюнеткой. Именно такие женщины нравились Горацию; в другой раз он искренне обрадовался бы «неделовому» вниманию Эффи к своей персоне, но тем вечером мысли не занимало ни одно из привычных удовольствий. Выпив мятного чая, заваренного по рецепту Умилии Шармэль — всемирно известного автора кулинарных книг — Гораций лег в постель в надежде, что мучительные вопросы хоть здесь оставят его в покое. Но чай тоже не помог: сомнения тревожно жужжали в ушах, а перед закрытыми глазами словно кто-то вывел огненными буквами: «Зачем ты пересек черту?» Слагхорн тихо застонал и, бросив попытки заснуть, принялся думать.
Где он, в сущности, что-то пересек? Чепуха! Верно — он, Гораций Слагхорн, никогда не держался с учениками слишком чинно, или сурово, или равнодушно. Да, кое-кто и это назвал бы попранием традиций, но такова была его, Слагхорна, педагогическая метода: не скрывать эмоций, быть честным в выражении и недовольства, и восторга. Но он, Салазар упаси, никогда не заигрывал со студентами, даже со старшими и даже в стенах своего клуба. Это неприемлимо с точки зрения профессиональной этики, да и вообще недопустимо. Даже если ему, Слагхорну, симпатичен кто-то из детей, он никогда не пользуется этим для достижения каких-то… целей, настоящих или грядущих. Он может только предложить что-то для создания и укрепления возможной дружеской связи, но поддерживать ли эту связь, решать уже детям, когда они вырастут.
Почему, в таком случае, ему стало не по себе от слов мисс МакГонагалл? Очень просто — она огорчила его, даже ранила, не понимая при этом, насколько глубоко. Очень по-гриффиндорски, надобно сказать. Он, Гораций, от всего сердца похвалил ее, а она не поблагодарила, а растоптала его похвалу. Ну чего ей стоило скромно потупиться и ответить что-нибудь вроде «Спасибо, сэр» или «Я стараюсь, сэр», или просто улыбнуться? Нет, юная мисс предпочла развернуто изложить свое «фи», сдобрив его прозрачными намеками — слишком прозрачными и ехидными для второкурсницы. Хвала Мерлину, остальные студенты еще слишком малы, чтобы понимать такие уколы, иначе бы он, Гораций, чувствовал себя еще более неловко. Хорошо, что он быстро пресек их диалог и не подал виду, что ее замечания, особенно про «пользу родине», его задели. В конце концов, это были всего лишь слова, пусть и не самые приятные.
Нельзя, разумеется, допускать, что девочка высказала все по злому умыслу и холодному расчету. О, нет, Гораций Слагхорн не позволяет уязвленному самолюбию заглушать голос рассудка! МакГонагалл — истинная гриффиндорка, какой была, наверняка, ее мать, и бабка, и еще многие предки. А гриффиндорцы никогда как следует не думают ни над своими словами, ни над поступками. Глупо было бы обижаться на само основание ее природы, ее характера. Будь на ее месте слизеринка, он, Слагхорн, огорчился бы куда сильнее. Но сейчас он уже не расстраивается, ведь он во всем разобрался. Действительно: одним зельеваром больше, одним меньше — не велика трагедия. К тому же, сегодня ею движет юношеский максимализм, или как это называется, всевозможные идеалы и порывы, а завтра, через месяц, через год она может передумать и серьезно взвесить свои шансы и возможности.
«На это ты и надеешься, — посмеиваясь, шепнул внутренний голос, — что она повзрослеет, передумает и будет рядом с тобой, так или иначе. Вот что тебя вправду волнует».
Слагхорн уставился на зеленый балдахин, на миг задержав дыхание. Потом досадливо хмыкнул и повернулся на бок, отчего заскрипели пружины матраса. Даже если где-то очень глубоко, в неконтролируемой тьме подсознания и мелькнула такая мысль, он не придал ей значения. Такая мысль не стоила того, чтобы думать ее даже полминуты. Поэтому Гораций Слагхорн снова хмыкнул, поправил под головой подушку и, смежив веки, унесся мечтами к Афеландре Мосс.
— Добрый день, профессор Слагхорн. Прошу прощения, что отвлекаю вас, но мне необходимо… Можно войти, сэр?
Он был так удивлен ее появлением на пороге лаборатории — во время большого перерыва, который все без исключения студенты стремились провести во дворе или у озера, — что не сразу нашел, что ответить.
— Конечно, мисс МакГонагалл, конечно! Проходите, вот… — он взмахнул палочкой, призывая второй стул. — Присаживайтесь, — еще заклинание, и тритон, которого он подверг не слишком эстетичной процедуре вскрытия с целью извлечения некоторых органов, был отлевитирован на дальнюю полку.
— Спасибо, сэр, — она держалась с большим достоинством, но без чопорности. Поколебавшись, сунула сумку с книгами под стул и сложила руки на коленях.
— Итак, что вас ко мне привело, мисс…
— Я хотела извиниться, сэр, — быстро произнесла МакГонагалл, словно спеша пресечь его возможную тираду. — Я хочу извиниться за то, что сказала вчера на уроке. Я совсем не имела в виду то, что… что вы могли подумать.
— Вот как. И что же, по-вашему, я подумал? — на сердце разливалось благодарное тепло, но Слагхорн не мог отказать себе в удовольствии чуточку помучить будущего аврора.
Щеки МакГонагалл вспыхнули.
— Что я считаю зельеделие чем-то ненужным, и мне не нравится им заниматься. Что я презираю тех, кто выбрал карьеру зельевара. Что я считаю себя умнее других, даже умнее вас, профессор. Что я…
Гораций безмолвно внимал исповеди, по ходу которой лицо девочки полыхало все больше, а пальцы начали дрожать, и изумлялся глубинам открывшейся перед ним бездны. Нет, то была не бездна, но бездонное море эмоций, идей и доводов, невесть как поместившихся в душе этой худенькой и такой строгой к себе девчушки. О да, она настоящая леди и настоящая ведьма, и даже гриффиндорская суть ее иная, чем у других! Слагхорн парил в переполнявшем его восхищении и не сразу заметил, что по морковно-красным щекам ученицы бегут слезы, да и его собственные глаза как-то странно пощипывает.
— Полноте, мисс МакГонагалл! Минерва, — чуть тише промолвил он, протягивая носовой платок, — не надо так терзаться, прошу вас.
— Я видела, вы ничего не ели за ужином! Верно, все из-за моих… — остаток фразы утонул в платке.
— Какой вздор! Что вы только себе вообразили? — добродушно воскликнул Слагхорн, тщетно стараясь убавить нежность в голосе. Милая, милая Минерва МакГонагалл!
— Тогда еще раз прошу прощения, сэр, — справившись с собой, уже суше добавила девочка. Она аккуратно сложила платок и пристроила его рядом со стопкой книг, затем поднялась. — Спасибо, что выслушали меня, профессор, — добавила она, серьезно глядя на него из-под нахмуренных бровей.
— Не за что. Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь, прихо…
— До свидания, сэр. — Она присела, будто делая книксен, вытащила сумку и, закинув ее на плечо, вышла из лаборатории.
Слагхорн так и застыл по свою сторону стола, простирая к двери мелко трясущуюся холеную руку. Спустя несколько секунд к нему вернулась способность мыслить и, следовательно, существовать, но тут же все его внутреннее существо наполнилось отчаянием. «Я обидел ее, прогнал, напугал эту бедную храбрую девочку! Что же ты наделал, дуралей несчастный!» — и в памяти Горация возник призрак из бурной юности — горький, страшный, разрушающий эпизод, так похожий на сцену с Минервой. Слагхорн быстро заморгал и тяжело опустился в кресло.
А вот это уже чересчур, старина. Опомнись — однажды ты почти рассыпался из-за своей чувствительности, или забыл? Где успокоительное — проверь в ящиках. Да не суетись; если сейчас кто-нибудь войдет — например, Альбус или Эффи, — тебе не избежать ненужных объяснений. Они не поймут, чего это ты так разнервничался из-за второкурсницы. А если поймут неправильно, будет только хуже. Так что возьми себя в руки, приятель, и пойди, подыши свежим воздухом.
Гораций сдобрил валериановое зелье стаканчиком бурбона, минутки две посидел с закрытыми глазами и, облегченно вздохнув, деловито повертел головой. Парочка заклинаний на тритона, чтоб не испортился до вечера… а тут необходим Скоргифай. Вот теперь порядок; после перерыва будет еще полчаса перед уроком у четвертого курса, но, в принципе, к нему уже все готово. Значит, в его распоряжении достаточно времени для чего-нибудь… м-м-м, взбадривающего — и Гораций направился из лаборатории в свои личные комнаты.
Там, с особой тщательностью подбирая к мантии галстук, он напряженно соображал, чего ему хочется больше: нанести визит школьной лекарше Мэри Дюр — под предлогом новых слухов о семействе Лестрейндж, — или заглянуть в теплицы к профессору Мосс, для чего предлог был вовсе не обязателен. Будь у него побольше времени, он, пожалуй, навестил бы очаровательную хозяйку «Трех метел», но при таком раскладе это было, увы, невозможно. Повязывая на толстой шее изумрудно-зеленую ленту и закалывая ее серебряной булавкой, Гораций Слагхорн был уверен лишь в одном: ему необходимо побеседовать с какой-нибудь милой дамой, иначе он окончательно скиснет.
— Какой ужас, не правда ли? Я давно подозревал, что дело там нечисто: с тех самых пор, как Абигайл Лестрейндж сбежала за границу — да, именно сбежала, бедное дитя. Но чтобы такой позор…
— Мне очень жаль, профессор Слагхорн. — В его смутных мечтах эту фразу произносили совсем другим, лирическим, звенящим тоном, но реальность жестоко подвела. Засучив рукава, Мэри Дюр колдовала над целым ворохом марли, и складка между бровями делала колдомедичку похожей на мисс МакГонагалл. Гораций еще раз сокрушенно покачал головой, пробормотал какое-то извинение и прикрыл за собой дверь.
В теплицах его постигло новое разочарование: профессор Мосс уехала на все выходные. Нет, не отдыхать, сэр, она получила сову из магоранжерей под Уэльсом и очень обрадовалась, ведь она давно хотела взглянуть на… Слагхорн попятился к выходу, отмахиваясь от назойливых листьев, лиан и долговязой семикурсницы, все повторявшей: — Хотите что-то передать профессору, профессор, сэр?
— Нет-нет, спасибо! — откликнулся Гораций, спеша прочь по хрустевшей гравием дорожке. Какая досада: почему именно сегодня, когда он особенно нуждается в дамском обществе, милые дамы не расположены к общению! В Хогсмид он уже точно не успеет — и нужно же было так долго торчать в больничном крыле, рассказывая сагу, которую никто не собиралась слушать! Ох уж эти воспитанные ведьмы с их манерами… если бы Дюр сразу сказала, что занята, он не потратил бы столько времени! Слагхорн подумал о мадам Мелиссе, о том, как она наливает сливочное пиво в сияющую кружку и ставит ее на стол, при этом соблазнительно выгибаясь и касаясь края кружки пышной грудью, и то ли от ее одежды, то ли из декольте доносится волнующий аромат духов. Он вспомнил кокетливую улыбку и смех мадам — то, как она смеется сейчас, обслуживая другого клиента, а ведь на месте этого другого мог быть он, Гораций! — и совершенно расстроился.
Несмотря на неписаные идеалы морали, согласно которым безупречная репутация преподавателя и ученого должна распространяться и на «прочее поведение» волшебника, профессор Слагхорн весьма ловко разделил сферы своей жизни и не отказывал себе в разнообразных наслаждениях. Особое место среди них занимали женщины. Еще будучи подростком Гораций осознал, что ни одно зелье — кроме, естественно, Оборотного — не сделает его высоким знойным красавцем и, смирившись с этой правдой, стал искать другие пути к дамским сердцам. Да, он был толстым и неповоротливым, зато галантным, остроумным, просто умным, внимательным и, когда обстоятельства к этому располагали, щедрым и пылким. Слагхорн гордился тем, что умеет увлечь красивую женщину без всяких чужих личин и Приворотных. На его счету было немало любовниц, в том числе из известных магических семей, что льстило самолюбию Горация и не давало ему задумываться о поисках настоящей, единственной, неповторимой и так далее.
Иногда он искренне жалел — и как мужчина, и, отчасти, как учитель — что в Хогвартсе не уделяют ни капли внимания изяществу студенток. Другое дело Шармбатон, где помимо обязательных предметов девушек учат этикету, танцам, кройке и шитью и прочим немаловажным для барышень вещам. Ну и что, если эти курсы посещают и некоторые молодые люди; Гораций Слагхорн был патриотом, но при этом не умалял мужества французов — ни в прошлом, ни в настоящем. Зато молодые маги и ведьмы выпархивали из школы как бабочки, а не выходили кое-как, загребая ногами, размахивая руками, в мешковатых мантиях и с мешковатыми же сумками. Забавным было то, что все преподаватели — включая коротышку профессора Флитвика — умели держать себя с достоинством, а также хорошо танцевать, в чем Слагхорн убеждался и на редких музыкальных вечерах, и на еще более редких школьных балах. При этом отсутствие аналогичных умений у студентов их, казалось, ничуть не волновало, и студенты продолжали одеваться как пугала и прыгать, нелепо дергаясь, даже под лучшую маггловскую музыку. «Разумеется, дети Блэков или Малфоев всегда получают соответствующее воспитание, — размышлял Гораций, задумчиво шагая вдоль озера, — но как быть с остальными? Полукровки, магглорожденные — коль скоро они учатся здесь, мы в ответе за формирование их личностей». Он и не заметил, как мысли вернули его от прелестей мадам Мелиссы к профессиональным заботам, и, погруженный в эти заботы, чуть не споткнулся обо что-то мягкое.
— Мерлинова борода! — Под ногами копошилось нечто, похожее на небольшой мешок картошки с кроличьими ушами.
— Ох, простите, пожалуйста, профессор!
Все еще прижимая ладони к сердцу, Слагхорн оглянулся и скривился, будто от зубной боли: неужели ему придется пройти через это еще раз? Со стороны замка к нему бежала Минерва МакГонагалл: красная, как вареный рогокраб, с волшебной палочкой в правой руке и с книгой — в левой. Обычно аккуратно собранные волосы растрепались, подол мантии был в грязи, а лицо девочки выражало такую смесь стыда и отчаяния, что Гораций сам боялся заплакать.
— Извините меня, сэр! Я везде его ищу… Финита Инкантатем! — Мешок издал звук, похожий на отрыжку, и превратился в кусок брезента — такой использовала в теплицах профессор Мосс. — Я тренировалась во дворе, сэр, а он взял и ускакал…
— С настоящей кроличьей прытью, — улыбаясь, закончил Слагхорн. — Трансфигурация, любопытно… Вы ставите себе сложные задачи, мисс МакГонагалл. Если не ошибаюсь, на уроках вы только начали делать пуговицы из жуков.
— Да, профессор, но мне очень нравится Трансфигурация, и я бы хотела, — она смутилась и запнулась.
— Это замечательно, я сам очень люблю этот вид магии, — девочка просияла, и Гораций радостно продолжал: — Она открывает безграничные возможности, в том числе для маскировки. Вообразите: можно превратиться в какой-нибудь предмет мебели, а когда кто-то сядет на тебя…
Он осекся и неловко кашлянул. Внезапно то, что он говорил, показалось ему странно-неприличным; обыкновенная шутка вдруг приобрела гнилостный запашок непристойности. Но Минерва явно не почуяла ничего дурного.
— Как интересно! Я бы хотела научиться. Я ходила в библиотеку, думала взять учебники по Высшей Трансфигурации, но миссис Парч-Мент сказала, что они только для старших курсов.
— Скажите миссис Парч-Мент, что я позволил вам брать книги, — с жаром заявил Слагхорн. — А если она потребует письменное разрешение… одну минуту, вот, — он извлек из кармана блокнот и самопишущее перо, чиркнул пару строчек и протянул листок девочке. — Надеюсь, наша уважаемая библиотекарь не станет вдаваться в детали, почему его выдал я, а не профессор Дамблдор.
— О, спасибо вам, сэр! — мисс МакГонагалл просто расцвела. — Это так любезно с вашей стороны, и я уверена, что профессор Дамблдор не будет возражать.
— Пусть только попробует! — в притворном гневе воскликнул Гораций и тут же рассмеялся. — А теперь прошу прощения, мисс — у меня скоро урок, да и у вас тоже, — он шутливо погрозил ей пальцем.
— Да, верно. Еще раз спасибо, профессор, и до свидания! — Минерва сунула под мышку брезент и поспешила обратно во двор, а Гораций Слагхорн направился в свои подземелья.
Следующие несколько лет он не раз натыкался на подобные «мешки»; планка, которую поставила себе мисс МакГонагалл — круглая отличница, великолепный игрок в квиддич и пример образцового поведения, — поднималась все выше, а Горацию было все труднее обманывать собственные чувства. Минерва ему нравилась: как ученица, как личность и как женщина, и это было слишком богатое, опасно богатое сочетание. На шестом курсе он, пряча вспотевшие руки за спину, пригласил ее в Клуб Слизней и получил не слишком удививший его отказ.
— Вы же знаете, сэр, я не хочу, чтобы выглядело так, будто я какая-то особенная.
«Вы и так особенная, а для меня — тем более», — однако вслух Слагхорн сказал совсем другое:
— Но смысл клуба в том, чтобы талантливые люди лучше познакомились друг с другом. Кто знает, может быть, так вы найдете кого-то, кто поможет вам на пути к вершинам науки.
Минерва решительно помотала головой, отчего из уложенной в узел прически выбилась прядь.
— Если я чего-то добиваюсь, то только своими силами. Извините, профессор, но так будет всегда.
«Не зарекайтесь, дорогая!» — и это Гораций произнес лишь в своих мыслях. Он с грустной улыбкой смотрел, как удаляется по коридору ее высокая стройная фигура, и почти с болью вытравливал из сердца надежды о драгоценных приятных минутах: вот Минерва сидит рядом с ним за столом клуба, вот она смеется очередной удачной шутке, вот она пробует десерт и говорит: «Как вкусно!»
Ей было шестнадцать, а ему шел пятый десяток, и такая разница в возрасте вызвала бы пересуды даже среди магов с их долгожительством. Вдобавок на дворе был сорок второй, воздух пропитался военной гарью, и казалось кощунством думать о каких-либо удовольствиях в такое время. Хогвартс, как и при многих прежних войнах, оставался островком безопасности и предоставлял магическое убежище детям, еще не достигшим школьного возраста; преподаватели и старшекурсники взяли на себя роль наставников, и Гораций Слагхорн тихо радовался тому, что из-за статуса важного стратегического объекта вход в его лабораторию и комнаты был запрещен. Да и не смог бы он, профессор зельеделия, проводить редкие часы досуга за тем, чтобы качать на коленях зареванных мальчиков и девочек, объясняя им, почему папа куда-то ушел, а мама все время плачет.
А вот Минерва МакГонагалл справлялась с этими обязанностями на «сверх ожиданий». Гораций не раз видел, как она разнимает драчунов, вытирает носы и решает прочие детские проблемы — без умильного сюсюканья, но с эффективной и вызывающей уважение строгостью. Однажды она в два счета разобралась с бугаем-хаффлпаффцем, который не то по глупости, не то по простоте душевной принялся в красках расписывать малышне боевые ужасы. Минерва налетела на него как фурия — нет, она не ругалась, даже не повысила голос, но со стороны казалось, что она вот-вот схватит «сказочника» за шиворот и проводит до самого Азкабана.
— Если я услышу еще хоть слово об оторванных конечностях и выпущенных кишках… Добрый день, профессор Слагхорн! — Минерва кивнула ему и снова зашипела на горе-рассказчика: — Не смей их пугать, ясно? Им и так досталось, а тут еще ты со своими…
— Из вас получился бы прекрасный педагог, мисс МакГонагалл. — Позже Гораций увидел девушку возле озера и не мог упустить возможности побеседовать с ней наедине. — Вы отлично понимаете детей, умеете утешить их, заинтересовать, занять делом. Я видел — многие даже учатся читать и писать под вашим руководством!
— Благодарю вас, сэр, — она явно колебалась, и Слагхорн почувствовал радостный трепет надежды. — По правде говоря, они мне нравятся. С самыми маленькими тяжело, а вот те, что постарше… Раньше я как-то не задумывалась, какими они приходят в Хогвартс. Казалось, они как чистые листы пергамента, сэр. А теперь я понимаю, зачем нужна Шляпа, и что она никогда не ошибается.
— Вы считаете, процедура Распределения безупречна? — Гораций задумчиво нахмурился, и они медленно пошли по берегу, иногда поглядывая на черную гладь озера и пелену облаков над ним.
— Нет, конечно, она не идеальна, но и не плоха, что бы там не писали разные газетенки. Вы, наверное, видели, сэр: данные о процентном соотношении выпускников Слизерина, Дурмштранга и остальных среди атаковавших сил. Чуть несусветная, а журналисты вцепились в эту кость как церберы…
— Так что же с Распределением? — он и не заметил, что говорит со студенткой почти на равных.
— Мне кажется, само разделение по факультетам очень важно. Ученик сразу получает тыл и чувство защищенности, даже если он магглорожденный. Никто не становится изгоем, у всех найдутся если не друзья, то хотя бы приятели. Но вражда между домами не просто вредна, она губительна.
— Гриффиндор и Слизерин, так? Ведь Рейвенкло и Хаффлпафф ни с кем не ссорятся, — уточнил Слагхорн.
— Вы отлично знаете, сэр, что в конфликтах Хаффлпафф всегда держит сторону Гриффиндора, пусть это и не проявляется в стычках. Рейвенкло же всегда был сам по себе, — МакГонагалл вытащила из кармана камешек и ловко запустила его в воду. — В результате в школе не наблюдается той сплоченности, о которой мы мечтаем.
— А квиддич все только усугубляет, — не удержался от шпильки Гораций.
— Нет, вы не правы, профессор. Квиддич — это спорт, он дает выход сильным эмоциям и у игроков, и у зрителей. Если бы не было матчей, было бы больше склок и драк, уж поверьте. Разобщенность факультетов не имеет к игре никакого отношения. — Голос Минервы звучал слишком уверенно, и он подумал, что пора бы напомнить о субординации.
— И что же вы в таком случае предлагаете? — холодно спросил Слагхорн. Девушка резко остановилась и повернулась к нему, и он вдруг заметил, что она близоруко щурится, а на лбу и между бровями залегли морщины. Под блеклым осенним солнцем она выглядела старше своих лет, и почему-то это обрадовало Горация.
— Я не знаю, сэр. Не знаю, что должно произойти, чтобы студенты перестали враждовать. Возможно, многим просто нужна маленькая война.
В ответ Гораций Слагхорн только печально вздохнул. Беседа получалась интересной, но совсем не такой, какую он представлял в своих мечтах. Минерва как-то незаметно и очень умело обозначила новую дистанцию: коллеги обсуждают извечные проблемы школы на фоне грозовых облаков настоящего. Конечно, он был рад и такому идейному сближению, но предпочел бы кое-что другое — пусть не сейчас, но в обозримом будущем.
— А как же намерения стать аврором? — дружелюбно спросил он.
— Есть немало других способов защищать справедливость, — со странной горячностью ответила мисс МакГонагалл. Не будь она примерной ученицей, Слагхорн решил бы, что девушка вознамерилась бунтовать или идти в партизанский отряд. С другой стороны, она была истинной гриффиндоркой, а от гриффиндорцев можно ожидать чего угодно.
— Надеюсь, вы не замышляете ничего нехорошего? — промямлил Гораций.
— Нет, на фронт я не собираюсь, если вы об этом, сэр, — она улыбнулась, и Слагхорну сразу стало легче. — Но вот среди малышей есть одна девочка, Поппи Помфри, — ее мать работает полевым колдомедиком. Поппи сказала, что будет ухаживать за ранеными, когда вырастет. Мне кажется, она это серьезно, хотя ей только шесть.
Минерва говорила и говорила, и Гораций, поначалу удивившийся такой «ораторской прыти» и непреклонности в суждениях, не замечал, как течет время. Отчего-то ему ни разу не пришло в голову извиниться перед студенткой и уйти, чтобы провести досуг у мадам Мелиссы или перед камином, с бокалом хорошего вина. Они гуляли возле озера, пока не стало смеркаться, а руки в карманах не согревало даже заклинание. Слагхорн еле удержался, чтобы не пригласить девушку в подземелья — если не на бокал вина, то хоть на чашечку чая, — но такое предложение уж точно не понравилось бы строгой мисс МакГонагалл.
— Благодарю вас за интересную беседу, сэр. Доброй ночи.
— И вам доброй ночи, Ми… мисс МакГонагалл. — И они распрощались как всегда: как ученица и преподаватель.
«Вот тупица — славно, что не пожелал ей сладких снов или еще чего-нибудь подобного. А ведь на языке вертелось, старый греховодник! Опомнись, Гораций, это тебя до добра не доведет, как и твои фантазии. Ну, представим на минутку, что она не передумает и вправду захочет здесь работать. Не ты ли, друг мой, всегда смеялся над служебными романами? Почтенный зельевар сохнет по молоденькой коллеге — потеха, да и только. Да об этом будут судачить даже призраки! А уж если почтенный зельевар изловчится и заманит коллегу в постель, лучше больше никогда не появляться в школе».
Гораций Слагхорн раздраженно заворочался. Он понятия не имел, почему худенькая суровая гриффиндорка с волосами, стянутыми в узел, и без малейших признаков кокетства вызывает у него нескромные желания. Ему всегда нравились фигуристые женщины, он обожал кабаре и связанные с ним утехи, его возбуждали игривые жеманницы в корсетах и декольте, а не школьницы в мешковатых мантиях. Словно кто-то другой вселился в его, Горация, душу, диктуя новый ход мыслям и чувствам. Ему, дементор побери, хотелось быть кристально благопристойным, суровым, монументальным, чтоб у окружающих дух захватывало от уважения, и чтоб он стал исключительно подходящим кавалером для этой девушки. Ну не бред ли?
— Ты сходишь с ума, приятель, — сказал Слагхорн балдахину и, кряхтя, вылез из-под одеяла. Ей-Мерлин, было бы лучше, если бы девчонка после выпуска убралась куда-нибудь подальше, иначе придется видеть ее каждый день, каждый день притворяться и прятаться за деловыми отношениями. Ведь если он, Гораций, уволится, это будет расценено как бегство — в первую очередь, им самим.
От наплыва таких мыслей разболелась голова. Поминая Салазара и остальных Основателей, Слагхорн закутался в халат и побрел к камину. Минуту он раздумывал, не потревожить ли чистосердечным признанием профессора Дамблдора, но здравый смысл напомнил, что дражайший Альбус имеет право на спокойный сон, да и признаваться пока еще не в чем. Шевельнув палочкой, Гораций отпер хорошо замаскированный шкафчик с винами и призвал бокал. Ничего страшного: сейчас он выпьет, расслабится и забудет все тревоги. Нужно было отвлечься на что-нибудь приятное, и Слагхорн стал думать о том, как пригласит в Клуб Слизней юного Тома Риддла — разумеется, в следующем году, хотя этот малый на пятом курсе знает больше, чем многие совершеннолетние маги. И держится с таким достоинством — настоящий слизеринец, одно удовольствие смотреть! Гораций чувствовал, как вместе со вкусом прекрасного бордо его наполняют восхищение и гордость; осушив второй бокал, он вернулся в спальню и лег, испытывая глубокое радостное умиротворение.
Однако когда при следующей встрече он поделился с Минервой мыслями касательно клуба, мисс МакГонагалл окатила его ледяной водой.
— Думаю, лучше не стоит его приглашать, сэр. Это навредит и вам, и Риддлу.
— Он вам не нравится? — обиженно спросил Слагхорн.
— Нет, — призналась Минерва, и Гораций понял, что куда больше боялся услышать противоположный ответ. — Он умный, я этого не отрицаю, но еще он хитрый и заносчивый. Профессор, если вы еще сильнее выделите Риддла среди других, он совсем зазнается.
— Том и так проявляет лидерские качества, он староста, — возразил Слагхорн, — и совершенно справедливо! Не понимаю, почему вы так его не любите — или это просто дань традициям?
— А вам не кажется, что его и так слишком многие
любят?
Горация аж передернуло от ехидства, с которым девушка подчеркнула последнее слово. Было в этом что-то… безысходное, приправленное затаенной злобой и, пожалуй, даже ревностью. Он не льстил себе, о нет, он точно уловил интонацию, и это меняло абсолютно все!
— Вы считаете, я симпатизирую слишком многим студентам? — как можно мягче произнес Слагхорн; Минерва хмуро молчала, и он продолжал: — Что я стараюсь завоевать их расположение, как истинный слизеринец? Все не совсем так, и вы убедились бы в этом, если бы сами пришли на собрание клуба. Мы беседуем на интересные темы, делимся впечатлениями, мнениями, планами на будущее…
— Поверьте, сэр, если Риддл поделится своими планами, вам они не понравятся.
До чего же ловко она меняет тему разговора!
— Вы тревожитесь о моем душевном покое, мисс МакГонагалл? — улыбнулся он. Кажется, ее глаза потеплели, и сердце Горация забилось чаще.
— Я не хочу, чтобы у вас были неприятности из-за Риддла, профессор. Он задумал неладное, я это чувствую.
«Ну-ну, не преувеличивайте, дорогая», — чуть было не сказал Слагхорн. Было что-то невероятно трогательное в том, как Минерва его опекала — как жена мужа, обремененного кучей обязанностей. Гораций и на миг не допускал мысли о том, что в действительности мисс МакГонагалл переживала о судьбе школы или чего-то большего, а не о его скромной персоне. Это было бы… чересчур по-гриффиндорски, а натура Минервы все же представлялась ему более тонкой. Вообще в последнее время окружающие казались ему добрее и как-то возвышеннее в своих чувствах, и Слагхорн радостно удивлялся подобной перемене магического социума, да еще и в столь тяжелые времена.
— Гораций, позвольте задать вам деликатный вопрос.
Самозабвенно улыбаясь вкуснейшему пирожному, он не сразу понял, кто его отвлекает, и зачем. Милые вечеринки раз в две недели — нечто среднее между неформальным педсоветом и отдыхом за чашечкой кофе — существовали для того, чтобы обеспечивать преподавательскому составу полноценное человеческое общение. Проблемы здесь не обсуждали, и Мэри Дюр прекрасно это знала.
— Чем могу быть полезен, мадам Дюр?
— Это касается… учеников, — колдомедичка поджала губы и покосилась на профессора Дамблдора: тот как раз рассказывал одну из своих увлекательных историй. — Мы можем отойти вон туда, если вы не против?
Слагхорн не без сожаления оставил десерт и проследовал за лекаршей в угол, где стеллажи с книгами образовали уютную нишу. Дюр присела на край кресла и сцепила пальцы в замок.
— Я весь внимание и…
— По правде говоря, речь об одной студентке, — она сухо кашлянула, — простите. Мне очень неловко, но кто-то ведь должен… Это Минерва МакГонагалл — Гриффиндор, шестой курс.
— Да, я ее знаю, — Гораций сложил руки на животе, прикрывая блестящую пуговицу жилета. — Что случилось с мисс МакГонагалл?
— Мне показалось, что вы фамильярничаете с ней, а она — с вами. Эти прогулки во внеурочное время… О, только не подумайте, что я упрекаю вас или пытаюсь что-то раздуть. Но так кажется не только мне, и я решила, что лучше предупредить… предостеречь вас.
— Вот как. От чего же? — он чуть сдвинул ладони, и пуговица засияла как орден Мерлина.
— Вы знаете, Гораций, какими бывают дети в этом возрасте. Они забирают себе в голову невесть что, влюбляются в учителей, питают непонятные надежды… Именно поэтому необходимо держать дистанцию, — колдомедичка извлекла платок и протерла очки. — Вы же помните, какой был скандал, когда Квентин Поттер воспылал… кхм, страстью к преподавательнице полетов, и…
— Что именно вы хотите сказать, Мэри? Что я воспылал к кому-то страстью?
— О, нет, профессор, что вы! Как бы я могла… нет, речь исключительно о девочке! Вы так часто беседуете с ней, и по всему видно, как она ждет этих бесед. Правда, Минерва проводит много времени и со сверстниками, так что…
— Значит, все в порядке, — очень вежливо ответил Гораций. — Простите, что прерываю вас, мадам, но нам машет Эффи. Браво, Альбус, чудесно, просто восхитительно! — воскликнул он, присоединяясь к жарким аплодисментам: профессор Дамблдор трансфигурировал полено в бабочку, и та порхала по залу, осыпая собравшихся золотистой пыльцой.
Слагхорн плохо помнил, как допил кофе, попрощался с коллегами и вернулся к себе. В голове разлилось горячее марево, руки дрожали — он даже не сразу попал ключом в замочную скважину. Оказавшись в спальне, Гораций не раздеваясь рухнул на кровать и призвал пузырек Успокоительного.
Да как она посмела! Как ей… как у нее язык повернулся сказать такое?! Да если бы только она — и драклу понятно, что не одна дура Дюр так думает. Эффи того же мнения, иначе они бы не перемигивались весь вечер. А хитрый лис Дамблдор со своими бабочками — чем не прозрачный намек? Кровь стучала в висках даже после двойной дозы валерианового настоя; Гораций сел на постели и спрятал лицо в ладонях. Все всё знают, он попал в ловушку, Минерву станут преследовать оскорбительными намеками. Возникло то самое «неправильно поняли», которого он опасался еще несколько лет назад, но теперь подозрения не получится отвергнуть с чистой совестью.
Что же он наделал, куда забрел? И как, самое главное, выпутаться из этого с наименьшими потерями? Слагхорн оперся животом о колени и запустил пальцы в волосы, стараясь дать мыслям трезвый слизеринский ход.
Итак, Мэри Дюр — наглая стерва, но она не устроит скандал по собственной инициативе. Несмотря на дерзость, она знает свое место и не захочет его потерять, особенно сейчас, когда идет война. К тому же, ей выгодно его расположение, а порой необходима и помощь. Но если она успела поделиться мыслями с Афеландрой — а иначе и быть не может, они ведь закадычные подруги, — дело плохо. Эффи темпераментная особа, она начнет ревновать и натворит каких-нибудь глупостей. Хорошо, что экзамены у МакГонагалл только в следующем году, но это не помешает Эффи навредить ей уже сейчас… Вот и самое главное — Минерва! Он думает только о себе, а должен беспокоиться о ней. Он обязан сделать все, чтобы на репутации этой девушки не было и крошечного пятна, даже если он больше никогда ее не увидит.
Покачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками, Слагхорн и не заметил, как на блестящий жилет капают слезы. Он, наконец, дал волю правде, и та терзала хуже драконьих зубов. Он любит эту девочку, как никогда никого не любил, он счастлив оттого, что находится с ней в одном замке, что может говорить с ней, помогать, мечтать и надеяться. Он, Гораций, потратил столько времени на пошлые удовольствия, а теперь судьба жестоко ему отплатила.
Слагхорн сильнее сжал виски. По сути, оставалось два пути — ведь делать вид, что ничего не происходит, он не сможет, как не сможет больше себя обманывать. Значит, необходимо или полностью порвать с Минервой, силой заставить себя вернуть ее в ряды «просто студентов», или… во всем ей признаться.
Гораций застонал. Но как… он никогда, даже в самых смелых фантазиях не позволял себе подобной откровенности. Он позволял много чего другого, включая жаркие ночи в далеких странах, где люди смотрят сквозь пальцы на разницу в возрасте и статусе, но чтоб взять Минерву за руку и сказать: «Я люблю вас… тебя», — ему не хватит духу! Это слишком большая дерзость и ответственность, это означает готовность преодолеть любые препятствия! Ведь попусту бросаться такими словами в его годы — низко, мерзко, да и как можно?
Тогда что означает «полностью порвать»? Не разговаривать с ней, избегать встреч в коридорах и возле озера, сухо начислять баллы и не сметь даже улыбнуться, если хочется? Нет — он, Слагхорн, не в состоянии пытать себя целых два года. А если Минерва вправду останется в Хогвартсе, ему что, всю жизнь бегать от нее как от боггарта? В таком случае стоит сразу зарезервировать палату в клинике Св. Мунго; профессор-параноик, ха-ха.
Он потер переносицу и поднял взгляд к волшебному окну. В заколдованной каменной нише мирно сияли наколдованные звезды, и Горацию внезапно стало противно. Пусть он тысячу раз слизеринец, он не испугается своих истинных чувств, и не будет изображать вот такое «окно». Он впустит сюда свежий осенний воздух, даже если тот холодный и заставляет быстрее дышать.
Слагхорн поднялся, зажег больше свечей и сел за секретер. Удивительно, но руки уже не тряслись; он достал листок пергамента и четко вывел:
«Мисс МакГонагалл, мне необходимо поговорить с Вами об одном очень важном деле. Прошу Вас встретиться со мной завтра в полдень, возле озера. Надеюсь, я не нарушу этим Ваши планы на воскресенье. С наилучшими пожеланиями, профессор Гораций Слагхорн».
Минуту поколебавшись, он стер титул и запечатал письмо. Где-то в глубине души пробивались сомнения, но Слагхорн, приняв решение, чувствовал странный покой. Даже если в этом «сейчас или никогда» было что-то гриффиндорское — в жизни приходит время и для таких моментов. Рано утром он отправит записку со школьной совой, что ни у кого не вызовет подозрений. А потом… если он и будет мучиться, то по-другому, и нечего думать об этом сейчас.
В полдень возле озера Гораций Слагхорн тоже был удивительно спокоен. День выдался пасмурным, студенты сидели кто в гостиных, кто в Сладком Королевстве, и вокруг не было ни души. Это невольное уединение не тревожило Горация: после того, что он собирается сказать, его вообще перестанут тревожить пустяки, ведь появятся вещи куда более серьезные…
— Добрый день, профессор!
Слагхорн обернулся; Минерва пришла не со стороны двора, как он ожидал, а от леса. Наверное, она хотела все обдумать в одиночестве — что ж, так даже…
— Здравствуйте, мисс МакГонагалл. Вы запыхались, у вас, часом, не жар? — щеки девушки пылали, и Гораций еле сдержался, чтобы не коснуться их тыльной стороной руки.
— Нет, сэр, все в порядке. Я пошла к совиной башне, чтобы отвязаться от компании, а потом сюда, — она торопливо сунула руку в карман и вытащила его записку. — Спасибо вам, сэр.
— Но я… мисс МакГонагалл, Минерва, я… — он дрожал в теплой мантии, чувствуя, что вот-вот снова заплачет.
— Я все понимаю. Мне жаль, что так получилось, профессор, — Минерва сунула письмо ему в ладонь, при этом крепко пожав ее, и быстро зашагала к замку.
В действительности все сложилось проще, чем он мог предполагать. Мисс МакГонагалл сама восстановила дистанцию, необходимую для их обоюдного спокойствия, и профессора Слагхорна больше не в чем было упрекнуть. Они перестали беседовать вдвоем, а общение на уроках было безукоризненно с точки зрения самой строгой этики. Записку, к которой Минерва не прибавила ни слова, Гораций сжег в тот же вечер, ощущая и острую боль, и облегчение, наступающее при гибели давних надежд. Он не мог не признать, что в итоге все повернуло к лучшему, хотя и не жалел о предпринятой попытке — и отчего-то ему казалось, что Минерва тоже об этом не жалеет.
Поэтому, когда мисс МакГонагалл закончила Хогвартс и уехала учиться дальше, он не чувствовал ни трепета, ни тоски. Вдобавок появились другие проблемы, другие темные подозрения, никак не связанные с амурными делами, и Слагхорн боролся с новым боггартом, попутно вспоминая предостережения Минервы и проклиная свою любовь к ананасным цукатам.
Но и эта забота вскоре отдалилась, а воспоминание, надежно погребенное среди тысяч себе подобных, не вызывало прежних мук совести. И когда на одной из вечеринок Альбус Дамблдор объявил, что вскоре к ним присоединится новая коллега, Гораций, как и все остальные, был приятно удивлен.
— Это выпускница Гриффиндора, мисс Минерва МакГонагалл — как мы помним, блестящая ученица и отличный игрок в квиддич, — глаза Альбуса засияли мальчишеским задором. — Сначала она будет моей помощницей, но в будущем, надеюсь, полностью возьмет Трансфигурацию в свои руки. Это большое счастье, что такие студенты вновь возвращаются в Хогвартс.
Слагхорн заулыбался и зааплодировал. Всем было известно, что дряхленький Диппет вот-вот покинет директорский пост, а его место займет Дамблдор. Втайне Гораций считал, что Дамблдору вполне достаточно тех обязанностей и регалий, которые он уже имеет; масштабы влияния Альбуса также были весьма велики, и Слагхорн подозревал коллегу в не слишком честном использовании легилименции. Значит, директор… что ж, он, Гораций, был бы не худшим, если не лучшим главой для Хогвартса, но раз уж так сложилось…
— Я очень рад, что Минерва возвращается, — прозвучал над ухом голос Альбуса; Слагхорн вздрогнул и поперхнулся кофе. — Что же вы, друг мой? Позвольте, — Дамблдор постучал его между лопаток и невозмутимо продолжал: — Помню, вы неплохо ладили.
— Да-да, чудесно, — рассеянно кивнул Гораций. С тех пор, как Том Риддл задал тот самый… ох, лучше не вспоминать, какой вопрос, Слагхорну казалось, что будущий директор так и норовит залезть к нему в мозги.
— Только не подумайте, что я отвергаю выпускников Слизерина, — добавил Альбус. — Такие времена, сами знаете… — он аккуратно перехватил плывшую по воздуху чашку и передал ее профессору Мосс.
Слахгорн предпочел не углубляться в эти намеки. На дворе стояли последние августовские вечера, теплые и тихие, и он вышел прогуляться вдоль озера. Над черной водой ярко светил Орион, в траве раздавалось мелодичное стрекотание; послевоенный мир уже перевел дух и вернулся к прежнему, то неспешному, то торопливому существованию. И внезапно Гораций понял, ощутил каждым нервом что-то очень хорошее, что приближалось от звезд, от воды, от несокрушимых стен замка. Время готовило для него счастливое событие, и оно вот-вот произойдет.
— Она возвращается, — прошептал Слагхорн, улыбаясь сквозь навернувшиеся слезы. — Милая мисс МакГонагалл.
Но судьба, как всегда, не преминула подставить ножку. Следующим утром Гораций Слагхорн получил срочную сову из Германии, куда ему следовало отправиться в связи с публикацией одной из монографий. Дело не терпело отлагательств и обещало растянуться почти на неделю, а ведь Минерва должна была приехать уже на следующий день! Поминая всю известную ему магическую нечисть, Слагхорн собрал чемоданы и отбыл в Кельн, где проторчал лишние сутки из-за слухов об очередной затее дурмштрангских экстремистов. Правда, в Берлине его ожидал целый прием: Гораций колдографировался со знаменитейшими магами Европы, давал интервью, представил свою книгу Международному Обществу зельеделов и уж никак не мог отказаться от билетов в венскую оперу. В Австрии его настигли новые угрозы терактов, и Слагхорн испугался, что позорно опоздает на Распределение — но и тут пригодились давние дружеские связи.
— Я в долгу перед вами, мистер Малфой! — крикнул он уже из дверей. Тот вежливо поклонился в ответ, и Гораций с гордостью подумал: «Хоть в мире, хоть на войне — на слизеринца всегда можно положиться!».
Прибыв в Хогвартс немногим раньше учеников, он привел себя в порядок и даже смог дрожавшими от волнениям пальцами заколоть булавку и вдеть запонки с изумрудами. Преподаватели первыми входили в Большой Зал, чтобы занять места за столом, и Слагхорн вертел головой, надеясь увидеть мисс МакГонагалл — но ни Минервы, ни Альбуса здесь не было.
— Гораций, вы ведете себя как первокурсник! — кокетливо шепнула Эффи. — Садитесь же, скоро все начнется.
Странно, но позже, когда он старался вспомнить то Распределение, в голове всплывал лишь разноцветный туман. Новеньких в зал вели Альбус и Минерва — в этом Слагхорн не сомневался, хотя толком их не разглядел. Тогда его будто поглотил водоворот чувств, предчувствий и еще чего-то непонятного, звеневшего в ушах и мешавшего сосредоточиться. МакГонагалл сидела на другом конце стола, ее закрывали высокие шляпы Диппета и Дамблдора, а еще мерзкое перо Афеландры, которое она воткнула в и без того дурацкую прическу. Гораций заметил только, что Минерва одета со вкусом — кажется, во что-то зеленое — а ее осанка безупречна. Мерлин великий, на том пиру он почти ничего не съел.
— Здравствуйте, мисс МакГонагалл, — чуть хриплым голосом сказал он, когда ужин закончился, и зал почти опустел. — Мне жаль, я не смог приехать раньше… Добро пожаловать, с возвращением.
Она и теперь выглядела старше своих лет — пожалуй, даже слишком, но Слагхорн решил, что это из-за очков и парадной мантии. Глаза были те же — цепкие, строгие, готовые смотреть в лицо и другу, и врагу. Минерва протянула ему руку, и Гораций с поклоном пожал узкую теплую ладонь.
— Рада вас видеть, профессор. Как хорошо снова быть в Хогвартсе!
Он был счастлив, но новых «ураганов чувств» не последовало. Гораций не знал, чего он боялся, а на что надеялся, но все шло так, как если бы на ее месте была любая другая новая учительница. Минерва стала вести Трансфигурацию у первого курса — поначалу под руководством Дамблдора, а затем самостоятельно и с большим успехом. Несомненно, именно в этом было ее призвание; слушая лестные комментарии коллег в адрес мисс МакГонагалл, Слагхорн не мог сдержать улыбки. А ведь кто-то рвался в аврорат, Моргана великая! «Я не хочу варить зелья, я хочу сажать плохих магов в Азкабан!»
Тем не менее, именно жажда справедливости — горячая, гриффиндорская жажда — была главной целью Минервы. Она не делала скидок для учеников родного факультета и не придиралась попусту к другим студентам, начисляя и снимая баллы по исключительно объективным критериям. По мнению Горация, такая позиция была слишком академичной, а потому недолговечной, и он оказался прав.
— Ну же, Минерва, не стоит так переживать, — он с удовольствием пользовался правом называть ее по имени. — Только профессор Биннс оставляет эмоции за дверью класса, и то лишь потому, что он, как известно, привидение.
— Но ведь это непозволительно! — в гневе на саму себя воскликнула МакГонагалл. — Извините, профессор, но я не могу… это непедагогично!
— Вы назначили мистеру Гойлу отработку?
— Да, конечно. Но я не имела никакого права на него кричать!
— Мистер Гойл — нахал и драчун, весь в отца. Поверьте, он не рассыпется оттого, что на него повысили голос.
— Профессор Слагхорн!
— Так и есть, — он усмехнулся и долил ей чая. — Минерва, не принимайте все так близко к сердцу. И не скрывайте своих чувств — это слишком тяжело и совершенно не нужно.
Задав еще множество вопросов, она стала следовать его советам. Правда, не только его — Альбус Дамблдор был настоящим кладезем наставлений, — но Горацию казалось, что к нему МакГонагалл прислушивается больше. Она быстро вписалась в коллектив, при этом не форсируя даже формальное сближение с коллегами, и вообще вела себя безукоризненно. Слагхорн был бы рад чуть большей раскованности с ее стороны, но надеялся, что и она придет со временем. Однако месяцы шли, а их отношения оставались чисто деловыми.
Гораций не мог точно определить, что чувствовал по этому поводу: разочарование или облегчение, испуг или радость. Противоречия создали в душе необъяснимую апатию, из которой то и дело высовывалось жало сомнения. Он хотел невозможного: чтобы что-то изменилось, но при этом осталось как прежде. Он ждал обещанного счастья, как ждут чуда — ниоткуда, без причины и последствий, как дивный сон — и не знал, что будет делать, если чудо станет слишком реальным.
Поэтому, когда в июле 1957 года Гораций Слагхорн получил письмо, он совершенно растерялся.
«Профессор Слагхорн, мне необходимо поговорить с Вами об одном очень важном деле. Я не хочу рисковать и обсуждать его в школе, поэтому не могли бы мы встретиться за пределами Хогвартса? Буду очень признательна за скорый ответ, Минерва МакГонагалл».
Он прочитал записку несколько раз, тщетно пытаясь уловить ее настроение. Упоминание риска и необходимости покинуть Хогвартс наводило на мысли о чем-то предосудительном, и Слагхорн путался в собственных догадках. МакГонагалл не стала бы связываться с преступниками — эту версию Гораций отмел сразу, — соответственно, ее не могли запугивать или использовать в качестве наживки. Она не решилась бы предлагать себя так откровенно, да и с какой стати — она никогда не делала ему, Слагхорну, никаких авансов. Возможно, она хотела попросить его о деликатной услуге? Занять денег, отдать что-то на хранение, отвадить назойливого кавалера — последняя идея пришлась Горацию по вкусу. Ему достаточно прогуляться с ней по парку, чтобы отправить к драклам любого сопляка.
«Дорогая Минерва, я с радостью помогу Вам. Где и когда Вы желали бы встретиться? Гораций Слагхорн», — то, что они переписывались, находясь в стенах одного здания, придавало ситуации пикантной таинственности. Сова вернулась через десять минут.
«Вы свободны в эти выходные? Буду премного благодарна, если мы сможем увидеться в уединенном месте. Минерва».
Сердце забилось так, что стало больно. Слагхорн тяжело опустился в кресло: секреты, спешка, уединение... все сразу, это не могло быть правдой. Но вот листок пергамента, явно торопливые строки, изящная подпись и даже запах духов... нет, последнее ему явно мерещится.
«У меня есть домик под Лондоном — район маггловский, но тихий и приятный. Буду ждать Вас по адресу... — решив перестраховаться, он написал его исчезающими чернилами, —
в субботу, в пять вечера. С наилучшими пожеланиями, Гораций».
Конечно, он мог пригласить ее в укромный уголок в парке или отвезти в Бат — чуть старомодно, но очень романтично, — но Гораций Слагхорн чувствовал, что шанс следует использовать в полной мере. Домик под Лондоном был, естественно, не его; Гораций присмотрел милый коттедж на тот случай, если ему понадобится укрытие или просто «приют для одиночества». Хозяева частенько куда-то уезжали, а магглы в округе были на редкость нелюбопытны — все складывалось просто чудесно. Прикидывая, как временно украсить скромный интерьер, и какие блюда заказать для ужина — брать с собой эльфа было слишком рискованно, — Слагхорн не задумывался о том, как Минерва воспримет превращение деловой встречи в свидание. Но кто сказал, что встреча именно деловая — возможно, это прикрытие для чего-то другого… и Гораций вновь унесся в страну грез.
Вечером его полет фантазии был прерван тревогой: он столкнулся с Минервой в библиотеке, где проходила очередная проверка, и был неприятно удивлен ее сухим, даже безразличным тоном.
— Здравствуйте, профессор. О нет, благодарю, с этой частью Запретной Секции мы справимся сами. Всего хорошего, профессор, — и МакГонагалл продолжила очерчивать полки заклинаниями, дав понять, что разговор закончен.
Слагхорн как-то обмяк. В библиотеке рядом с ними никого не было, кашель миссис Парч-Мент раздавался за дальними стеллажами. Это не означало, что Минерва должна была вешаться ему на шею с поцелуями — хотя он, Гораций, был бы совсем не против, — но она могла быть чуточку любезнее. Откланявшись, он покинул помещение и спустился в подземелья в смешанных чувствах.
Он был слишком настойчив или невежлив? Но тогда она могла отказаться от встречи — уж он не стал бы припирать ее к стене с расспросами. Если она сомневалась или боялась чего-то, он мог развеять ее сомнения. Он, Гораций Слагхорн, никогда и никого не принуждал делать что-либо против воли. Если она испугалась, что он подольет ей любовного зелья и воспользуется ситуацией… да, у него мелькнула такая мысль, но он тут же прогнал ее. Когда-то он сам испытал последствия употребления таких напитков, и ни за что не согласится пройти через подобное снова.
Перебирая оставленные на кровати наброски меню, Гораций преисполнялся к себе все большей жалостью. Ведь он так искренен в своих порывах, так внимателен и осторожен — как он вообще может кого-то обидеть? Если бы ему чуточку повезло, и Минерва разглядела его преданность, и готовность помочь, и… нежность, которую он желает подарить только ей! Он так старается, и для успешного воплощения необходима только щепотка удачи… или капля, или крошечный флакон.
Поколебавшись несколько секунд, Слагхорн накинул рабочую мантию и отправился в лабораторию.
К половине пятого все было готово. Гораций окинул комнату придирчивым взглядом: хозяева-магглы не отличались аккуратностью, но он сумел навести здесь порядок и создать настоящий магический уют. Шторы были плотно задернуты, в воздухе парили волшебные свечи, в шкафах сияли корешками сочинения английских и зарубежных классиков, трансфигурированные из триллеров и любовных романов. Слагхорн обновил мебель и починил найденный на чердаке граммофон, перекрасил лестницу на второй этаж, поправил скрипящие двери и до блеска начистил колокольчик у парадного входа. Блюда из отличного ресторана стояли под Согревающими чарами, в ведерке леденела бутылка шампанского. Все было идеально; Гораций подошел к зеркалу и поправил булавку в своем лучшем галстуке.
Когда часы в гостиной пробили пять, ему показалось, что одновременно звякает колокольчик. Выйдя в прихожую, Слагхорн разочарованно вздохнул — ничего не звякало, только где-то возле дома мяукала кошка. Гораций не любил кошачьих — разве что толстых вальяжных персов, похожих на него самого, — но что-то в настойчивом мяуканье заставило его прислушаться. Кто-то скребся в дверь; Слагхорн протянул руку и приоткрыл ее, чтобы…
— Мерлинова борода! — Нахалка шмыгнула с крыльца в дом и прыгнула на лестницу. Выгнувшись на третьей ступеньке, она запустила коготки в ковровую дорожку и снова громко мяукнула.
— Тут нет молока, — строго сказал Гораций. — Дальше по улице живет одна пожилая леди — у нее ты найдешь, чем поживиться, а я жду… О-ох…
Кошка скользнула между перилами в тень лестницы, и Слагхорн увидел, что очертания животного плавно меняются, превращаясь в линии совсем другого тела. Съежившись, перед ним сидела обнаженная женщина с рассыпавшимися по плечам и спине темными волосами; она обхватила колени, прижимая их к груди, и дрожала не то от холода, не то от страха.
— Годрик великий… — да, это был голос Минервы МакГонагалл. Слагхорн встрепенулся и отвел взгляд. — Ведь я столько тренировалась… какой ужас, мне так неловко…
— Ох, прошу прощения! Вот, возьмите! — Гораций кинулся к вешалке и схватил первое, что оказалось под рукой — темную дорожную мантию на атласной подкладке. — Минерва… — он накинул на нее одежду и помог подняться, так и не размыкая невольных объятий.
— Я… простите, Гораций, я не знаю, как такое могло произойти, — невероятно, но она чуть не плакала, лепеча оправдания и цепляясь за скользкую ткань его жилета. Растерявшись, он только и думал, как бы ей не оцарапаться о треклятую булавку со змеей; тонкие бледные губы были очень близко, без строгой прически и наглухо застегнутой мантии она словно не была вполне собой, и Слагхорн, прикрыв глаза, поцеловал Минерву МакГонагалл.
Он даже удивился, что не встретил негодования, обиды или любого другого вида сопротивления. Даже вложив всю душу в приготовление Феликс Фелицис, он не мог предполагать, что Минерва так ответит на поцелуй, так сплетет руки вокруг его короткой шеи и так прижмется к нему, что придется задержать дыхание. Было во всем этом какое-то отчаяние, и еще не заглушенный голос рассудка подсказывал, что отчаяние это обоюдное.
— М-минерва, я… — Мерлин, у нее такое лицо, будто она на краю пропасти!
— Вы рассердились?
— Что вы! — Он хотел успокаивающе погладить ее по голове, но пальцы глубже зарылись в чудесные густые волосы. — Что ты, как я могу… но ведь ты пришла сюда не за этим?
Она смотрела на него, не понимая ни слова, а оторопь во взгляде сменялась решимостью, какая загорается в ловцах лучших квиддичных команд, когда на арену выпускают снитч.
— Я пришла — ведь этого достаточно? Я сама просила вас о встрече, — Минерва закусила губу. — Я же… ничего не забыла из того, что было в школе. А вы?
И Гораций почувствовал, будто реальность вокруг сменяется вихрями думоотвода, где воспоминания мешались с фантазией, сглаживая острые углы и превращаясь в вереницу прекрасных видений. Мечты из прошлого застили взор, и он как в трансе гладил лицо не тридцатилетней женщины, а шестикурсницы, которой собирался признаться в любви. Только теперь это не казалось предосудительным и опасным; он отвел темные пряди с раскрасневшихся щек и прошептал:
— Не забыл, девочка моя. Милая, милая Минерва…
В том же радужном забытьи он взял ее за руку и повел на второй этаж, а там, и вовсе расхрабрившись, подхватил на руки и внес в спальню; хвала Мерлину, он догадался прибраться и там. Неожиданно в комнате оказались несколько свечей, и Гораций чуть не рассмеялся, представив себе, как они порхали за ними по лестнице, будто восковые светлячки.
Все прочее он помнил совсем плохо. Кажется, он боялся придавить ее своим весом, и Минерва без всякого смущения оседлала его, будто метлу, решительно справившись с застежками, петлями и булавками. Он даже как-то не ожидал такой прыти от шестнадцатилетней… впрочем, неважно, все это было так несущественно, не играло никакой роли… Пусть он когда-то надеялся, что все будет немного по-другому, — теперь он был совершенно счастлив и тонул в своих ощущениях, забыв обо всем остальном.
Лишь немного придя в себя, Гораций смог сконцентрировать долю внимания на женщине-кошке, которая свернулась у него под боком, укрывшись одеялом и собственными волосами. Минерва была худенькой, с плоской грудью, узкими бедрами и остренькими ключицами. Под тонкой белой кожей тут и там виднелись голубые вены; она была похожа на лесную фею, и Слагхорн, никогда не видевший себя Обероном, подумал, что гармония все же достигнута.
— Дорогая… — он чмокнул Минерву в лоб, отчего она завозилась и, фыркнув, уткнулась носом ему под мышку. — Дорогая, я вынужден покинуть вас на какие-то злосчастные пять минут.
— Вот еще... никуда я вас не отпущу!
— Поверьте, есть места, куда даже Мерлин, и Годрик, и сам Слизерин ходят в одиночку, — он выкарабкался из настойчивых объятий и накинул халат. — Будьте умницей… э-э-э, позвольте, что же тут смешного? — спросил он, сам не скрывая глупой улыбки.
— Ох, простите, я просто… вспомнила тот жуткий анекдот, который Альбус рассказывает на вечеринках. Ну, где маг, великан и леприкон заходят в бар, — и Минерва покатилась со смеху.
Так продолжался их немного сумбурный вечер и еще более сумбурная ночь. Гораций не переставал удивляться тому, как давние, «испытанные» мечты трансфигурировались в нечто новое, порой выходящее из-под контроля и лишенное какой-либо торжественности. Он чувствовал себя юнцом, не вполне понимающим, что и как нужно делать, и ему это дракловски нравилось. Он впервые пил шампанское из горла, в постели, случайно задел ногой ведерко и рассыпал лед, и Минерва хохотала так, что он не допускал и мысли обидеться. Правда, чуть позже он все же отвел ее в гостиную и усадил за поздний ужин или ранний завтрак при свечах, но растрепанная фея в безразмерном шелковом халате возбуждала совсем другой аппетит, и вскоре им пришлось вернуться наверх. В какие-то моменты Гораций даже чувствовал себя тем знойным красавцем, при виде которого у дам подкашиваются ноги и срываются стоны, и он был горд и счастлив, как никогда.
В десятом часу Гораций Слагхорн — гордый, счастливый и прекрасно выспавшийся — осторожно вылез из постели и шмыгнул в ванную комнату, предусмотрительно огороженную Заглушающими чарами. Напевая, он принял душ, почистил зубы, побрился и распушил свои роскошные усы. Действие Феликс Фелицис должно было уже закончиться, но Гораций пребывал в том же отменном настроении, что и вчера. Продолжая мурлыкать что-то о чудесном воскресном утре, когда утомленные любовники продолжают сладко спать, он спустился на кухню, поставил чайник и приготовил сэндвичи.
Уже левитируя поднос вверх по лестнице, он почуял в воздухе перемены — как если бы аромат духов унесло порывом ветра, оставив лишь слабый след. Открыв дверь, он замер на пороге спальни.
— Минерва… доброе утро. Что вы делаете?
Она не металась по комнате, заламывая руки, и не рыдала в подушку. Все было гораздо хуже: Минерва МакГонагалл шарила в тумбочке, вытаскивая пузырьки, встряхивая пакетики с драже, перебирая ни на что не годные маггловские лекарства.
— Что вы ищете?
— Флакон от любовного зелья, а вы что думаете? Поразительно, когда только вы успели…
Слагхорна передернуло от ее тона. Сколько яда, сколько жестокости… подозрения, которых он не заслужил!
— Разрешите, я все объясню. Можете не искать — его там нет, и никогда не было. Я ничего вам не подливал, я сам принял Феликс Фелицис вчера, незадолго до нашей встречи.
Минерва замерла, сжимая в руке пакетик леденцов от кашля.
— Это правда? — Она наконец-то посмотрела ему в глаза, и Гораций облился холодным потом. — Не врите, профессор, я ведь все равно различу обман.
— Я не вру, — обиженно ответил Слагхорн; право, ему больше не нравилось чувствовать себя мальчишкой, и он сухо добавил: — Я признаю, что принял довольно опасное зелье, но я несу ответственность за все свои действия и клянусь — я ни к чему вас не принуждал.
— Этого еще не хватало, — МакГонагалл горько скривила губы и поднялась. На ней была та же дорожная мантия на атласной подкладке, но туго перевязанная поясом и застегнутая до самого горла. Даже не взглянув на чай, она требовательно протянула ему руку.
— Позвольте вашу палочку. Если вы не желаете убрать здесь, это сделаю я.
— Минерва, не будьте так… Вам не нужно волноваться, никто никогда не узнает о том, что…
— Это уже мне решать — волноваться или нет! — в гневе вскричала она. — Я пришла к вам по делу, а вы со своим проклятым зельем… И как я могла такое допустить?!
— Но ведь не произошло ничего дурного! При всем уважении, Минерва, вы не девственная студентка, а я не мерзавец, который заманил вас и соблазнил! Мы взрослые люди, знакомы не первый год, симпатизируем друг другу, и я не понимаю, почему случившееся для вас катастрофа!
Она подлетела к нему, сжав кулаки, и Горацию показалось, что сейчас он получит первую в жизни пощечину. Но МакГонагалл будто оцепенела; опустив руки, она близоруко прищурилась, потом вздохнула и принялась беспощадно скручивать волосы в жгут.
— Наколдуйте мне дюжину шпилек — смотреть не могу на этот бардак. И сетку, если вас не затруднит.
Когда он принес из ванной зубочистки и старую купальную шапочку, она уже полностью совладала с чувствами. Отдав заколки, Слагхорн молча прибрался в комнате, уничтожая каждую деталь проведенной вместе ночи, а также все интерьерные ухищрения. Минерва как раз допила свой чай: она огляделась, удивленно приподняв брови.
— У вас богатое воображение, профессор. Отличная работа, — она указала на бумажный абажур, ранее бывший лампой от Тиффани.
— Благодарю, — он уже понял, в каком духе предстоит разговор, и предпочел не увиливать. — Вы сказали, что пришли по делу. Впрочем, это вы упомянули и в письме. О чем же речь?
МакГонагалл кашлянула и сжала руки на коленях — совсем как Мэри Дюр много лет назад.
— Вас, наверное, удивило, что я отказалась говорить об этом в школе.
— Не скрою, я был удивлен. Но я подумал, что предмет беседы — большой секрет.
— Да, вы правы. Я не хотела обсуждать это в месте, где слишком много посторонних. А еще Альбус — он играет в этом важную роль, но даже он не знает о моих письмах и визите.
— Неужели? — Слагхорн пододвинул второй стул и взял чашку. — Итак?
— Вы слышали что-нибудь об Ордене Феникса?
Гораций отпил глоток и отрицательно помотал головой. Орден Феникса, ну и название — как у квиддичной команды.
— Очень хорошо, значит информация не просачивается за круг посвященных. Орден Феникса — неофициальная организация, члены которой собрались для борьбы с темномагическими группировками. В ее составе авроры, некоторые преподаватели, колдомедики, работники Министерства…
— Что-что? Вы состоите в подпольном отряде? — он не поверил своим ушам.
— Да: я, и профессор Дамблдор, и Аластор Хмури — только из Академии, но уже отличился, о нем писали все газеты. Деметрий Прюэтт, лекарь из клиники Святого Мунго, — он изучает воздействие сложных боевых заклятий…
— Постойте, о чем мы сейчас говорим? — перебил Гораций. — Темномагические группировки, боевые заклятия — Минерва, война закончилась, и подобное больше не повторится! Что за затею придумали вы с Альбусом, и, главное, зачем? Нет, я понимаю, вы истинная богиня справедливости, но не до такой же степени…
— Вы вправду считаете, что это была последняя война?
— В таких масштабах — да! Мерлин великий, ни магглы, ни тем более маги никогда не допустят повторения подобного кошмара! — горячо воскликнул Слагхорн. — И с какой стати теперь, в мирное время, возвращаться к разным ужасам, да еще и тайно? Как будто у нас недостаточно профессиональных авроров!
— Если зло снова поднимет голову, их будет недостаточно!
— Зло — Салазар великий — какое, откуда? — Он вскочил и зашагал взад-вперед по комнате. — Что вы себе напридумывали? Или это Альбус с его вечными гриффиндорскими идеями? Ему мало забот в должности директора, он отказался от министерского поста для того, чтобы плести подпольные интриги?
— А вы полагаете, что трепетно храня свой слизеринский нейтралитет, сможете уберечься от беды?
— Причем тут мой… да, если хотите знать, я считаю свою позицию наиболее разумной! Я не лезу на рожон, занимаюсь своим делом и живу своей жизнью, которая слишком коротка, чтобы тратить ее на боггартов и игрушки.
— Значит, я зря потратила время. — Минерва тоже поднялась и распахнула дверь. — Впрочем, в этом только моя вина, я должна была догадаться. Всего хорошего, профессор.
— Погодите, Минерва… Вы что, хотели меня завербовать?
Опешив, Гораций не заметил, что произнес эти слова в пространство: МакГонагалл быстро спускалась по лестнице, и он догнал ее уже в прихожей.
— Вы хотели, чтобы я вступил в ваш орден? Но зачем? — запыхавшись, переспросил он.
— Нам был бы полезен зельедел такого уровня, как вы. Но ничего, найдем другого, — Минерва поворачивала ключ в скважине, но он схватил ее за руку и заставил обернуться. — Профессор, мне больно!
— Простите меня, Минерва, но… Разве это все? — от страха его голос понизился до шепота. — Все остальное не имеет для вас значения? А если я… вы дадите мне время подумать?
Она молчала, задумавшись, — и эти мгновения вселяли столько надежд, что Гораций затаил дыхание. Но сомнения исчезли так же быстро, как и появились; перед ним была тридцатилетняя женщина, знавшая, чего она хочет, а чего не примет никогда и ни от кого.
— Спасибо, Гораций, но не стоит. В любом случае мы не сможем измениться.
Она тихо закрыла за собой дверь; в узкое стекло Слагхорн видел, как она спустилась с крыльца и, убедившись, что вокруг никого нет, спряталась в кустах шиповника. Спустя несколько секунд оттуда выскочила полосатая кошка.
Гораций еще немного постоял в прихожей, затем ушел в гостиную и вернул ей прежний, знакомый хозяевам вид. Через полчаса он оставил домик с облезлыми перилами и скрипящими створками, а еще через час сидел в «Трех метлах» у мадам Мелиссы за кружкой чудесного эля. Удивительно, но на душе после пронесшегося смерча было очень спокойно; прихлебывая эль, Гораций Слагхорн понимал, что вскоре забудет все неприятное, а память о радости — очистившаяся, вечно свежая и дорогая — сохранится на долгие годы.
И, по правде говоря, этого будет вполне достаточно.
