Глава 1Резкий порыв ветра, подёрнутого первым морозцем, срывает с головы капюшон, и я не спешу его поправлять. Пальцы правой руки – негнущиеся, замёрзшие, - сжимают дымящийся окурок. Я смотрю прямо вперёд: на серые крыши домов, разбросанные по улочкам нашего района; на тяжёлые свинцовые тучи, ползущие, кажется, прямо на меня; на заводские трубы, извергающие в небо столбы оранжевого дыма. Левой рукой я держусь за металлический поручень балкона. И думаю… Думаю о том, что ничего не меняется. Как будто тысячу лет стою я на этом самом балконе, и мимо проходят люди. Меня они не замечают - я стала частью окружающего пейзажа, деталью интерьера. Слилась с выкрашенными в казённый льдисто-голубой цвет стенами. Исчезла, растворилась.
Так странно. Но я так долго этого ждала…
Вечерние сумерки медленно сгущаются, смыкаясь сперва вокруг соседних девятиэтажек, а затем подминая под себя домики частного сектора, которые кажутся мне отсюда совсем крошечными. Как детские кубики.
Я выбрасываю окурок, и ветер сносит его как раз в ту сторону. Может, в чей-то двор. Мне всё равно.
Я слышу голоса в глубине коридора, но не могу разобрать слов, которые они произносят. Меня они не касаются. Тру ладонями покрасневшие от холода уши. Наверное, я выгляжу странно. Хорошо, что никто меня не видит, – это лишнее.
Сегодня суббота. Вернувшись в комнату, я обнаруживаю в ней лишь молчаливую мебель и такие привычные, но всё же чужие стены. Мои соседки по общежитию разъехались: одна к родителям, другая – на свидание. Меня тоже где-то ждут, наверное, но мне всё равно.
Мерно гудит в углу включенный компьютер, и прямо перед монитором стоит кружка с давно остывшими остатками чая. На её белых боках – коричневые чайные кляксы. Когда мне плохо, я сдираю их ногтём, и от этого становится немного легче. Сейчас кружка покрыта налётом снизу доверху, потому что мне не плохо. Мне всё равно.
***
Лекции в нашем маленьком институте проходят в самых обычных кабинетах, больше всего похожих на школьный класс. Ничего похожего на красивые лекционные аудитории из американских фильмов. Зато на заднем ряду всегда можно опустить голову на столешницу и вздремнуть, и никто этого не увидит. Но мне не спится. Я слышу беспорядочный шорох бумаги, слышу мерное сосредоточенное дыхание соседки по столу. Слышу голос преподавателя, который не вызывает ровным счётом никаких эмоций. То есть ни преподаватель, ни его голос. Оба они серы и неприметны, как стены в институтском туалете. Я не знаю ни имени этого человека, ни фамилии. Я даже не в курсе, какой предмет он читает. И какой сегодня день – я тоже не знаю.
Мне всё равно.
Передо мной на столе лежит тетрадь, и ручка будто сама по себе выводит на чистом листе замысловатый рисунок. Из тонких, чётких, тысячу раз выверенных штрихов рождается крылатый силуэт, вплетённый в рябь облаков. Конспектами исписаны только несколько первых страниц. А ведь уже ноябрь… Начинать всегда легко. Каждый раз говорю себе об этом, и каждый раз завожу в начале семестра кучу красивых тетрадок. А потом все они летят в мусоропровод нашего общежития, сплошь изрисованные дурацкими картинками и исписанные пустыми фразами. В этом вся я. В этом вся моя бессмысленность.
Лекция заканчивается, и тетрадь перекочёвывает в сумку, а я накидываю на плечи куртку и иду на улицу, где хлещет дождь. Зонта у меня нет, но мне всё равно. Подъездный козырёк в одном из дворов служит укрытием для компании студентов, выскочивших на перекур, и я – одна из них.
Рассматриваю пузырящиеся лужи и знакомые лица. Среди этих людей есть и те, кто считает меня своим другом, но большинству на меня плевать, как, впрочем, и мне на них. Все с воодушевлением встречают чьё-то предложение отправиться вечером в бар. Я делаю шаг в сторону. Нет, сегодня я никуда не пойду. В кошельке пусто, да и настроение не то. Хочется побыть одной. Как бы ни было это трудно в условиях шумного студенческого общежития, но одиночество – моя цель, мой воздух. Среди чужих голосов и сердцебиений мне душно. Я медленно умираю.
***
Иногда мир вокруг меня наполняется сочными красками и ароматом свежего ветра. Это случается нечасто, но в такие дни я стараюсь уйти куда-нибудь подальше от людей, которые меня знают. Трудно отвечать на вопросы о том, почему у меня так блестят глаза и что случилось с моими руками, которые вдруг разом теряют всю свою гибкость и становятся твёрдыми, как стальные клешни. Они скованы будто судорогой, и я каждый раз смотрю на них с удивлением, будто не веря, что это – мои руки. Подчиняясь инстинкту, я оглядываюсь по сторонам в поисках выхода, и когда нахожу заветную дверь или тропинку, ведущую вдаль, уже ничто не может меня остановить. Я стараюсь уходить тихо, но это не всегда возможно.
Хорошо, что студенческое общежитие, в котором я живу, находится на окраине города. Мои однокурсники вечно ноют, что им неудобно по сорок минут трястись в душном троллейбусе, чтобы попасть на пары, но для меня это просто спасение. Совсем рядом – поля какого-то колхоза или, как это сейчас принято называть, агроцеха. Между ними пролегает трасса, покрытая свежими заплатками асфальта. Я никогда не обращала на них внимания, пока не пришла сюда в самый первый раз.
Сегодня небо застелено плотными серыми облаками, будто стареньким пуховым одеялом. Облака – это хорошо. Люблю такую погоду, в ней можно раствориться без остатка. Мир вокруг почти монохромен, но я вижу миллионы оттенков серого, причудливо вобравшего в себя все остальные краски, от которых остались одни только названия. Серый цвет не слепит мои слезящиеся глаза и не отвлекает. Он почти идеален.
Но далеко не всё в состоянии поглотить его дымка. Насыщенной охрой окрашены деревья с остатками высохшей листвы, а проносящиеся мимо автомобили рассекают пространство оранжевым светом фар. Я стараюсь не смотреть в сторону дороги.
Быстрым шагом иду вперёд, всё дальше и дальше уходя от многоэтажек спального района. Рычит десятками моторов трасса, гудит в ушах ветер. Где-то в грудной клетке стучит, как преданный метроном, моё сердце. Я не замечаю, как перехожу на бег. Из-под подошв моих ботинок летят комья грязи, но остановиться я не могу. Усталости нет. И, кажется, для меня не существует никаких пределов. Я становлюсь всё сильнее и свободнее с каждым шагом, с каждым ударом сердца… Ощущение такое, будто рёбра расходятся в стороны, высвобождая лёгкие из тисков, позволяя мне полной грудью вдыхать холодный осенний воздух, щедро разбавленный выхлопными газами и городским смогом.
Я стараюсь сосредоточиться, но тщетно. Никогда мне не удавалось поймать этот миг и зафиксировать его в сознании, не удаётся и теперь. Размытые полосы по сторонам, в которые превращается унылый осенний пейзаж, резкий глубокий вдох – и в следующую секунду я понимаю, что лечу.
Жизнь… Вот она, жизнь! Потрясающая чёткость окружающего пространства завораживает. Те самые заплатки на дорожном полотне выстраиваются в причудливый узор, и каждая высохшая травинка, ещё не втоптанная в грязь, кажется порождением инженерной мысли гения. Совершенством. Мир вокруг становится похож на панорамную фотографию – уже не так объёмен, но куда более широк и выразителен. Я не в состоянии сдержать ликующий крик. Теперь мне даже не нужно вертеть головой, чтобы смотреть во все стороны одновременно.
Надо мной проносятся тучи, внизу – поля, расчерченные рыжими полосами живой изгороди. Позади остаются серые многоэтажки. Впереди змеёй извивается шоссе, сливаясь с небом на выпуклом горизонте.
Я не знаю, кто сделал это со мной – бог или дьявол, но я могу точно сказать только одно: в эти минуты я по-настоящему счастлива.
Бездонное небо дарит покой, вырывая из головы все мысли, позволяя инстинктам управлять моим телом. Вкус свободы дурманит голову. Я на бреющем полёте проношусь над асфальтом прямо перед капотом какой-то колымаги. Вслед мне несутся проклятия водителя, а в луже, оставшейся после утреннего дождя, отражается большая чёрная птица, взмывающая в небо.
***
Балкон седьмого этажа, наполовину заваленный всяким хламом, неизменно служит мне приютом уже четвёртый год. Я стою, всем телом навалившись на холодные металлические перила, и ветер швыряет мне в лицо крохотные снежинки.
Первый снег. Он кажется мне волшебством – особенно сейчас, глубокой ночью, когда общежитие погружено в дремотную тишину. Впрочем, мой балкон и в остальное время не пользуется популярностью даже у самых заядлых курильщиков. Им здесь неуютно. Старые изломанные стулья подставляют подножки неосторожным пришельцам, а ржавое ведро у входа, если его случайно задеть, гремит на весь этаж. Но даже не в этом дело...
Говорят, что время от времени здесь появляется чёрная птица, больше всего смахивающая на обыкновенного ворона. Она следит из дальнего угла за тем, кого нелёгкая принесла на злополучный балкон. Следит долго и пристально. А затем вдруг взмахивает угольно-чёрными крыльями - и в одно мгновение оказывается на перилах прямо перед человеком. Если не успеть увернуться, крепкий клюв вцепится в руку, оставляя кровавую отметину, и птица, пронзительно вскрикнув, бросится вниз, к земле. Только над самым асфальтом она вновь расправит крылья и исчезнет из поля зрения, теряясь среди деревьев.
По крайней мере, так гласят легенды нашего общежития, передаваемые студентами из уст в уста на ночных посиделках. Кое-кто даже демонстрирует шрамы, полученные якобы во время встречи с таинственной чёрной птицей. Я улыбаюсь уголком рта и выдыхаю в морозный воздух облачко табачного дыма.
Пусть они верят в это. Пусть.
Я очень хочу, чтобы они продолжали верить… Верить и бояться. Потому что только так я могу обрести в этом чёртовом муравейнике свой спасительный островок тихого и безмолвного одиночества.
