Глава 1Он каждое утро целует мои руки.
У него веснушки на носу. Когда он наклоняется, чтобы коснуться губами моей ладони, я внимательно пересчитываю их.
Семь. У него семь веснушек на носу и еще россыпь на щеках — их я не считаю.
Мне кажется, это оттого, что на улице зима: он любит солнце, а солнце должно любить его. Я далеко не уверена, но, полагаю, именно в этом все дело.
— Я — Рон, — тревожно, словно я могла позабыть со вчера, говорит он. — Помнишь, Гермиона?
Я послушно киваю: он приходит каждый день, он каждый день называет свое имя. И каждый день спрашивает, помню ли я.
У меня холодные руки после его поцелуев. Кончики пальцев немеют.
— Я хочу уйти, — отвечаю я. — Мне нужно уйти. Меня ждут, и с твоей стороны… Рон. С твоей стороны невежливо держать меня здесь.
— Это не я, — произносит он устало. И трогает край одеяла. — Это колдомедики. Знаешь, кто это такие?
Конечно, я знаю. Конечно. Я, пусть и магглорожденная, но волшебница. Я знаю, что я в Мунго, знаю, кто лечит меня, знаю, что на меня наложили проклятие — так они говорят.
Я только не знаю, почему рядом нет Кормака. И с какой стати Рон, который просто-имя, ежедневно торчит в моей палате. А Кэти, медиведьма, смеется, что он не только днем: ночью он сидит в коридоре и смотрит на мою дверь.
Она вздыхает: это такая любовь, — и улыбается мечтательно.
А о любви Рона я вообще ничего не знаю.
— Поговорим? — предлагает Рон. — Я принес апельсины.
Они круглые и рыжие, один падает в мои ладони, сложенные лодочкой. Я грею их и опускаю голову, чтобы Рон не заметил моей радости: люблю апельсины.
— Ладно, — отвечаю я неохотно. — Поговорим. О чем?
— Как дела? — торопливо, используя выторгованное разрешение, спрашивает Рон. — Ничего не болит? Ты… ты не помнишь меня, да? Все еще?
Последнее он выдавливает из себя: выталкивает с воздухом, что секундой раньше судорожно втянул.
— Нет, — хмурюсь я. — С какой стати я должна, мистер Уизли?
Я облизываю губы, на мои пальцы брызжет апельсиновый сок.
— Я люблю Кормака, — спокойно говорю. — А он — меня. Мы скоро поженимся.
Рон вздрагивает, ежится, уменьшаясь на глазах, и мне становится очень неудобно.
— Извини, — улыбаюсь я нервно. — Это личное. Было.
Рон встает, странно дернувшись, будто хочет поцеловать меня. Потом отшатывается и выходит вон.
В палате витает праздничный запах.
Пожалуй, на нашей с Кормаком свадьбе будут апельсины.
*~*~*
Рон садится рядом и взмахом палочки опускает поднос с едой на мои колени.
— Твой любимый суп, — чуть срывающимся голосом говорит он. — Будешь есть?
Я думаю о том, что если Кормак сейчас зайдет, будет неудобно. Поэтому упираюсь ладонью в плечо Рона, хотя в его близости нет ничего, что бы тревожило меня. Наоборот, это почти приятно, но у меня есть Кормак. Пусть он и не приходит.
Рон вздыхает, клацнув зубами, и пересаживается на стул. Я зачерпываю ложку супа и отправляю ее в рот.
— Почему Кормака нет? — спрашиваю я. — Почему он не навещает меня? Почему ты, а не он?
Рон закрывает глаза, вдыхает-выдыхает и нарочито спокойно — напряжение можно потрогать — говорит:
— Потому что тебя прокляли. Кормак — он не твой жених. Я — твой жених.
Я улыбаюсь: сдержанно, уголком губ. Плохо обижать людей, даже если они так врут.
— Гермиона.
Я не поднимаю на него глаз, отламываю от хлеба кусочек и крошу его на серую пластиковую поверхность подноса.
— Я люблю тебя.
Кормак тоже. Уверена.
— Он — нет.
— С чего ты взял? — хмуро говорю я. — Откуда ты знаешь? Ты — не он. Ты мне не нужен. То есть… — мне самой неприятно от того, что я говорю, поэтому исправляюсь: — То есть, ты хороший, думаю. Ты заботишься обо мне, Гарри и Джинни тоже, но… Но я не понимаю, почему вы это делаете? И почему Кормак не приходит?
Рон сжимает и разжимает кулаки. На запястье у него синяк — так, небольшой, словно кто-то держал его за руку, а он вырывался.
Мне почему-то становится тревожно.
— Это все проклятие, — бормочет он. — Ты придешь в себя и все поймешь.
Врачи, которые проводят со мной сеансы восстановления, говорят: частичная амнезия. Они говорят: избирательная потеря памяти. Они говорят: ты не помнишь то, что тебе приказали забыть. Ты не сама, нет. Кто-то удалил частички твоей памяти, стер картинки, мысли, ощущения.
Я думаю, они в чем-то подозревают Кормака. Во всяком случае, когда я впервые спросила о нем, у… у Рона было такое лицо, что мне показалось: убьет. Но он только крепко сжал в своей ладони мою и впервые ее поцеловал, осторожно тронув губами.
*~*~*
Я помню Хогвартс. Я знаю, что училась там. Помню классы, профессора Флитвика, сто двадцать баллов за тест. Помню профессора МакГонагалл, помню свитки, свои сочинения, помню Гриффиндор.
Но не помню ни Гарри, ни Рона, ни Джинни — а они говорят, что мы дружили. Они говорят про свидания, на которых мы были с Роном, — но я помню только свидания с Кормаком. Места те же, беседы, улыбки — все то же, но на месте Рона — Кормак.
То есть, Рон так говорит. А я говорю, что это они пытаются занять место Кормака.
Думаю, они специально не пускают его ко мне. Иначе он пришел бы.
Я ношу его кольцо. Рон обмолвился, что это он мне его подарил, а не Кормак, но я в это не верю.
Я как раз катаю по ладони золотой ободок, когда Рон заходит в палату и садится на свой — уже — стул.
— Как дела? — привычно спрашивает он, погладив меня по руке. Пальцы касаются моих, обхватывают, заставляя сжать кольцо в руках, и он мягко целует ладонь.
— Нормально, — напряженно отвечаю я. — Послушай. Ты сказал, что ты мой друг.
Рон, замерев, кивает.
— Тогда помоги, — прошу я. — Друзья должны помогать друг другу. Помоги.
— Как? — растерянно разводит он руками. — Тут лучшие колдомедики, они снимут…
— Нет никакого проклятия, — раздраженно отзываюсь я. — Я все помню!
Он открывает было рот, чтобы возразить, но я кидаю на него гневный взгляд и продолжаю:
— И не спорь. Я знаю: вы лжете. Может, война не закончилась, и это просто очередной способ…
— Что ты помнишь о войне? — неожиданно жадно интересуется Рон. — Хоть что-нибудь?
Я вздыхаю и закрываю глаза, комкая в пальцах простыню. Затем неуверенно начинаю — неуверенно, потому что мне каждый день задают подобные вопросы и мои ответы всех... удивляют.
Я вижу это на их лицах — смесь страха, непонимания, жалости.
— Помню, что была на четвертом курсе, когда Сам-Знаешь-Кто возродился, — произношу я медленно. — Потом... помню, как что-то случилось в Министерстве, годом позже. — Нахмурившись, я отчаянно пытаюсь сопоставить части картинки в одно целое, но ничего не выходит. Виски ноют, и я сдаюсь: каждый раз словно наталкиваешься на стену. — Шестой курс был ужасным, — поежившись, добавляю я. — Всем было так страшно, верно? И Кормак... — я смотрю на Рона в ожидании поддержки, но он молчит, внимательно изучая мое лицо. — Кормак влюбился в Лаванду Браун, верно? То есть, он встречался с ней, а я...
Рон вскакивает на ноги — стул с грохотом отлетает к стене — и выходит из палаты, захлопнув за собой дверь.
Я откидываюсь на подушки и натягиваю одеяло на голову, мучительно размышляя над тем, с какой стати все, что я помню, — такое... туманное, зыбкое, как будто... ненастоящее.
Рон в тот день больше не приходит. И на следующий день, и потом — тоже.
¬*~*~*
Он возвращается три дня спустя, с целой кипой книг в кожаном переплете. Уронив их на кровать рядом со мной, Рон садится на стул и открывает первый том. С любопытством потянувшись к нему, я обнаруживаю, что книги — это фотоальбомы, и каждая страница — колдография, на которой...
На которой всегда мы: я, Рон, Гарри, Джинни, родители Рона, навестившие меня пару раз, его братья... Много кто.
Но я всегда стою рядом с Роном. Я улыбаюсь, смеюсь, где-то плачу, чем-то недовольна, но неизменно одно: Рон всегда со мной.
— Что это? — спрашиваю я недоверчиво. — Ты... как ты это сделал? Это какая-то магия, или?..
Рон качает головой и сухо отвечает:
— Это — твои настоящие воспоминания. Я хотел принести их раньше, но колдомедики сказали, что это может плохо сказаться на тебе — шок или как это называется? Но сейчас... — он качает головой и, вдруг подавшись вперед и схватив меня за руку, торопливо говорит: — Я не могу отдать тебя ему так просто, просто сдаться. Ты выбрала меня. И я намерен доказать тебе, что это было правильное решение. Я не подведу тебя, не позволю ему так играть с тобой. С нами. И я верю… — он умолкает на мгновение и поправляется: — Я надеюсь, что ты снова будешь собой. И буду надеяться, пока дышу.
Я кусаю губу. Рон смотрит на меня так, что внутри все переворачивается: взгляд нежный и хлесткий одновременно. Как будто он никак не может смириться с тем, что я — не его. А потом он отпускает мою ладонь и неожиданно целует меня в щеку. Поцелуй выходит торопливым — что-то во мне говорит, что даже чересчур — и слегка неловким, но меня затапливают ощущения. Я вдруг понимаю, что скучаю — вернее, какая-то моя часть скучает. Отчаянно, до дрожи, до слез.
Я моргаю, чтобы не заплакать, и Рон чуть хрипло просит:
— Давай посмотрим их? Ну, пожалуйста. Это же ничего не изменит, если я лгу.
Я думаю, что он не врет.
Уверенность в том, что он никогда и ни за что не стал бы говорить мне неправду, все возрастает, и я начинаю думать, что, возможно, он сам верит в то, что рассказывает мне.
Не хочется — почему-то даже мысль об этом причиняет боль мне — пусть даже ненароком обидеть Рона. Поэтому я киваю и пересаживаюсь поближе к нему.
— Итак, — говорит он голосом, в котором вскользь проскальзывают счастливые нотки, и указывает на первую движущуюся картинку. — Это мы в Хогсмиде, нас снимал Колин Криви. Помнишь его?
Что-то пробормотав, я продолжаю рассматривать нас: Рона, себя и Гарри. Нам лет... четырнадцать или чуть больше, и рука Рона лежит на моем плече, Гарри машет, улыбаясь, а я, смеясь, стряхиваю с мальчишек снежинки.
— Мы купили Всекислые леденцы, — тихо говорит Рон. — Ну, знаешь, такие, которые сначала чуть ли не горькие, и только потом — вкус ягод каких-нибудь. Знаешь? Только тебе попалось что-то стоящее, и мы тебе страшно завидовали.
Я ничего этого не помнила. Ни-че-го. Но Рон был совсем близко, обнимал меня, и я никак не могла забыть, каким был его поцелуй, и подумала, что… В общем, что, наверное, такое могло быть.
Я могла быть такой, Рон мог быть таким.
Беда была в другом: сколько бы я ни пыталась сосредоточиться, на месте Рона был кое-кто другой.
Кормак.
Это он обнимал меня за плечи, это с него я смахивала снежинки, это в его шарф я была закутана по уши.
Рон с надеждой смотрит на меня и, когда я в ответ лишь пожимаю плечами, выглядит разочарованным.
— Ладно, — тем не менее, произносит он, переворачивая страницу, — а это позже, кажется… Шестой курс, перед матчем со Слизерином. Одна из тех колдографий, где я выгляжу так, словно меня сейчас вывернет.
Он смеется и протягивает мне карточку. На ней позеленевший Рон, взволнованная я, и Гарри, с тревогой изучающий собственные ботинки.
— Он сделал вид, что добавил мне в сок зелье удачи, — продолжает Рон, и я недоуменно хмурюсь:
— Это же запрещено!
— Ты тогда сказала то же самое, — фыркает он. — А потом оказалось, что он этого не делал, и я на самом деле неплохо играю. Правда, мы с тобой из-за этого поссорились. Ну, я думал, что в меня не веришь, и все такое. Глупо, да?
Этого воспоминания у меня вообще нет. Как бы я ни мучила себя, я помню только матч, просто еще один матч.
Хотя волнение, которое я тогда испытывала, явно говорит об обратном. Но по-прежнему — ничего.
— Если и так, — осторожно начинаю я, — то что же… что насчет нашего первого свидания?
— Первый послевоенный год, — быстро и уверенно, как всегда отвечала на уроках я, говорит Рон. — Это было осенью, и я пригласил тебя в кино, потому что в конспектах Перси по маггловедению было написано, что это одно из любимых развлечений не-волшебников. Конечно, я понятия не имел, где это кино и что это вообще такое, а еще я не обменял галлеоны на ваши… фунты, верно? Поэтому мы сидели в парке под дождем и снимали водоотталкивающие заклинания всякий раз, когда кто-то проходил мимо нас.
Я вздрагиваю еще тогда, когда он только начинает перечислять.
Потому что это все было с Кормаком.
*~*~*
Очередное заклинание, наложенное колдомедиком, кажется, наконец, срабатывает. Рона еще нет, когда я неожиданно начинаю думать о «Норе». Рон пару раз упоминал ее, но я никогда не думала об этом доме так, как будто он и мой тоже.
На ум почему-то все время приходит Рождество. И свитера. И теплые, вкусные пироги.
А потом…
Я удивленно распахиваю глаза, когда понимаю, о чем думаю.
Наша с Роном комната.
Она очень маленькая, но светлая, и сколько бы я ни пыталась привести ее в порядок, там все равно вечно царил хаос.
Рон лежит на узкой кровати — понятия не имею, как мы туда
помещались вдвоем — и листает квиддитчный журнал. Потом, когда я что-то говорю ему — слов не разобрать, все смазано, как будто смотришь фильм на испорченной пленке — он поднимается и, улыбнувшись, обнимает меня.
И сразу — тепло, уютно, безопасно.
Мне становится не по себе: я помнила эту комнату и раньше, но — она никогда не была моей и Рона, а принадлежала мне и Кормаку. Это он обнимал меня, не Рон.
Поэтому, когда Рон заходит в палату, я встречаю его на ногах и сразу усаживаю к себе на постель. Устроившись рядом и сжав его руку в своей, торопливо и отрывисто спрашиваю:
— Где мы жили до того, как я попала сюда?
— В старой квартире Джорджа и Фреда, — удивленно отвечает он, а затем сжимает пальцы, до боли вдавливая их в кожу. — Ты что-то?..
— Нет, — разочарованно вздыхаю я. — Видимо, нет. Постой, а до того?
— В «Норе», — пожимает он плечами. — В моей комнате, сразу после того, как решили съехаться: перевозили вещи и все такое.
Я нервно вырываюсь и, поднявшись, начинаю ходить из одного угла в другой.
— Гермиона! — зовет меня встревожено Рон. — Гермиона, да что происходит?
Остановившись на миг, я нелепо взмахиваю руками и произношу:
— Кажется, это я помню.
Рон улыбается с таким облегчением, смотрит на меня с такой гордостью, что я невольно начинаю чувствовать себя правильно.
Ровно до того момента, как в мыслях появляется другая картинка: я отпираю замок, чей-то смутно знакомый голос говорит мне, что Живоглот удрал из корзинки и теперь бегает по лестничной площадке, а потом, когда мы переступаем порог, оказывается, что в прихожей стою я и Кормак.
*~*~*
Каждый день меня заставляют принять несколько зелий, состав которых я выпытала еще в самом начале. Ничего необычного: тонизирующее, успокоительное и еще два-три других, которых должны помочь снять проклятие.
С недавних пор флаконы приносит Рон. Он же и выливает нужную дозу на ложку и подносит ее к моему рту.
А еще теперь он целует меня в щеку, обнимает за плечи, и я иногда отвечаю на его прикосновения. Я бы не делала этого, если бы все не казалось таким знакомым.
И всякий раз мы рассматриваем колдографии.
— Святочный Бал, — с кислой миной говорит Рон, указывая на меня, кружащуюся в танце с высоким темноволосым парнем. — Знакомься, Виктор Крам, и ты была с ним на этом самом Балу. Я так ревновал, — он смеется, запуская пятерню в шевелюру, и неожиданно серьезно заканчивает: — Оказывается, не к тому, к кому надо было.
Сегодняшнее зелье — изумрудное и пахнет мятой.
Напоив меня им, Рон вдруг, помявшись секунду, дотрагивается большим пальцем до краешка моих губ и смущенно поясняет:
— Там… ну, капля осталась, и я…
Это очень приятно. Я не двигаюсь, замерев, пока он не кладет ладонь на мою щеку, поглаживая, а затем, когда он пытается убрать руку, почему-то обхватываю пальцами его запястье, вынуждая остановиться.
Рон недоуменно смотрит на меня, и я тихо прошу:
— Расскажи про нас. Еще что-нибудь.
Он улыбается, но выходит не слишком-то радостно. Помедлив секунду, он переводит взгляд на мои пальцы и выдыхает:
— Хочешь про помолвку?
Кивнув, я тоже изучающе смотрю на тонкое золотое кольцо и говорю:
— Это было весной, верно?
— Ты знаешь? — недоверчиво переспрашивает Рон, и мне очень не хочется говорить ему, что да.
Потому что для меня та весна связана только с Кормаком. И больше ни с кем.
И я помню, как он надевал мне на палец это кольцо, никто другой.
Рон, кажется, все понимает. Во всяком случае, взгляд у него становится очень воинственный и, подавшись ко мне, он встряхивает меня за плечи и быстро говорит:
— Это был я. Я и ты, и больше никого. Было еще очень холодно, и мама с Джинни все спорили насчет твоей мантии: замерзнешь ты или нет?
Я мерзла, потому что ветер пробирался под тонкую ткань. Он трепал мои волосы, заботливо уложенные еще утром, и приходилось вечно поправлять прическу.
Но это — совсем не важно.
Важно, как на меня смотрели.
Смотрел. Он.
Как он говорил, что любит меня, как он говорил, что вечно будет со мной, каким смущенным и радостным он казался.
Мое сердце грохотало так, что я, по идее, не должна была ничего слышать, и я и не слышала: никого, кроме него.
У него нет лица, и, может, это не так уж и плохо.
Мне почему-то нравится думать, что это и вправду был Рон.
*~*~*
Кормак приходит в пятницу. Этот день особенный, и я выделяю его среди прочих, потому что по пятницам ко мне наведываются все. Правда, все: Молли, Артур, Джордж, Гарри, Джинни, иногда даже Луна.
Рон, конечно, всегда тут.
Но сегодня приходит еще и Кормак.
Когда я просыпаюсь, он сидит в изголовье и с ужасом смотрит на меня. Увидев, что я открыла глаза, он сразу начинает лепетать:
— Я не знал, Гермиона, прости, я не знал! Это не я, клянусь, я даже не думал, потому что…
Во мне ничего не ломается, ничего не трещит, ничему не больно. Я не рада, что Кормак здесь, мне все равно. Мне хочется, чтобы пришел Рон.
Я отстраненно думаю, что будь сейчас на месте Кормака он, мне было бы раз в сто хуже.
Кормак наклоняется ко мне и возбужденно продолжает:
— Меня даже в стране не было, я только прочитал в «Пророке» — и сразу сюда. Гермиона, обещаю, у меня никогда и мысли не было, что… — он внезапно замолкает и, взъерошив собственные волосы, ухмыляется: — Хотя, может, оно и к лучшему. Уизел тебя не достоин.
А вот сейчас — очень и очень неприятно.
— Убирайся, — неожиданно даже для себя говорю я. — МакЛагген, убирайся и не приходи сюда больше.
— Что?.. — непонимающе кривится тот. — Грейнджер, да что с тобой?..
— Ты не слышал?
Приподнявшись на локтях, я смотрю на Рона, замершего на пороге. А тот глядит только на Кормака и с такой злостью, что страшно даже мне.
— Не слышал? — повторяет он. — Она сказала, чтобы ты убрался. Помочь?
Я благодарно улыбаюсь.
Когда Рон, выпроводив Кормака, подходит ближе, собираясь сесть на свой стул, я хватаю его за ладонь и заставляю занять место рядом со мной, на кровати.
— Все хорошо? — недоверчиво осведомляется Рон, потому что я закидываю его руки себе на плечи и прислоняюсь к груди. — Гермиона?
Я молча качаю головой, даже не двигаясь. Все — удивительно хорошо.
Рон надежный, близкий, понятный.
Любимый.
Моргнув, я пытаюсь осмыслить то, о чем думаю уже на протяжении нескольких дней, и до меня вдруг доходит, что правда любимый.
И больше никого.
Но мне отчаянно хочется вернуть себе наши с ним моменты. Очень хочется.
*~*~*
Я еще сплю, когда на следующий день в мою палату врываются Гарри с Роном. Оба просто светятся от счастья и, не дожидаясь, пока я выпрямлюсь и хоть чуть-чуть проснусь, начинают хором что-то кричать.
— Подождите! — машу я руками. — Что-что?
Гарри, наконец, останавливается, чтобы перевести дыхание, и Рон бросается ко мне и, плюхнувшись на колени около моей постели, торопливо заявляет:
— Его нашли! Представляешь, мы его нашли! Того, кто наложил на тебя проклятие!
Я мгновенно стряхиваю с себя остатки сна и бормочу:
— Да, но я все еще… Постойте, кто это был? Теперь со мной все будет в порядке? Рон, ну не молчи!
Рон умудряется все-таки встрять в поток моих вопросов и быстро отвечает:
— Кто-то из Пожирателей, нам не объяснили толком в аврорате. Но через пару часов ты уже будешь в порядке!
И как-то само собой выходит, что я обхватываю его шею руками и прижимаюсь губами к его губам.
Рон медлит секунду, но затем отвечает на поцелуй, и Гарри смеется так громко, что к нам заглядывает медиведьма Кэти, чтобы сказать, что мы перебудим всех больных, но, увидев нас такими, и сама начинает смеяться.
Мне кажется, это был лучший момент в моей жизни.
*~*~*
— Ты не захотела разговаривать с Кормаком.
Рон сидит в своем излюбленном кресле и листает книгу, которую я подсунула ему еще до проклятия. Словом, можно было уже прочитать и даже перечитать. Недовольно посмотрев на него, я говорю:
— Рональд Уизли, учитывая, что ты мог бы почерпнуть хоть какие-то знания из этой книги, совсем неудивительно, что ты так и не прочитал ее. Я бы подумала, что тебя кем-то подменили, если бы ты это сделал за… три недели, верно?
Рон весело смеется и бросает книгу на журнальный столик.
— Ну, так? — смотрит он на меня. — Почему ты не бросилась к нему на шею или что там принято делать в таких случаях?
Я откидываюсь на спинку кресла и бурчу:
— Потому что я не люблю его. И я это понимала, какими бы странными ни были мои воспоминания.
— А кого ты любишь? — осторожно спрашивает он, искоса глядя на меня, и я невольно покрываюсь румянцем.
— Мобедов*, — поспешно говорю я, стараясь, чтобы смущение не проскользнуло в голос. — Если бы не их ритуалы, я бы до конца жизни думала, что стать миссис МакЛагген — моя самая большая мечта.
Рон смотрит на меня чуть виновато:
— Если бы я знал, что моя работа в аврорате принесет нам столько бед… Никогда бы не подумал, что мне так захотят отомстить. С этим надо кончать, правда.
— Ты ни в чем не виноват! — возражаю я. — Ну кому могло прийти в голову, что на нас так отыграются? И к тому же, Гарри сказал: этот парень свихнулся из-за того, что его отец отправился в Азкабан, так что…
— И какое сложное заклинание! — бурчит Рон себе под нос. — Подумать только, заменить любимого человека на самого нелюбимого! Мне повезло, что ты ненавидишь Кормака больше, чем Малфоя.
Фыркнув, я открываю книгу, которую он оставил на столике, и принимаюсь просматривать страницы.
На каждой — множество пометок, сделанных почерком Рона. Его я узнаю везде.
— К вопросу о том, кого я люблю, — тихо произношу я, как бы между прочим, — повтори-ка про себя, что ты сказал о проклятии, и больше не спрашивай меня о таком.
Теперь краснеет Рон.
*священнослужитель в зороастризме.
