Глава 1Если она умрет, ничего не изменится. Если она предаст меня, я огорчусь не больше, чем из-за потери любого другого бойца. Мне совсем не сложно пытать ее Круциатусом, и я легко смог бы применить к ней Аваду Кедавру, если бы возникла такая необходимость.
Я люблю ее слишком сильно, чтобы такие мелочи имели значение.
Беллатрикс Лестрейндж, 1982 г.
Сегодня он снова снился мне.
Дементоры должны вызывать самые худшие воспоминания. Как странно, что самое страшное, что было в моей жизни – это он.
Любовь – это величайшее счастье.
Мне повезло с худшими воспоминаниями.
Мне снился его взгляд. Холодный, безразличный, слегка надменный. Такое ощущение, что он считает меня недостойной даже презрения.
Мне снился его голос. Во сне я провалила задание, и каждое его слово отзывалось новой волной холода внутри.
Каждое равнодушное и в то же время полное ярости слово.
Волной физически ощутимого, не дающего дышать холода.
Потом – призраки боли от Круциатуса.
Потом – пробуждение в камере Азкабана, где каждый миг похож на тысячелетие, а год кажется минутой.
И неотступно преследующие меня картины разрушенного дома Поттеров.
Места, где он, наверное, все-таки умер.
Лорд Волдеморт, 31 октября 1981 г.
Над Годриковой впадиной сгущается вечер. Серые оттенки полумрака смягчают очертания домов, и даже снующие по улице магглы не вызывают во мне привычного раздражения. Сумрак всегда действует на меня успокаивающе. Если рассвет символизирует вечную победу дня над ночью, то закат - не менее вечное торжество тьмы. А значит, и мое тоже.
Мертвые листья шуршат в ритме моих шагов.
Я не знаю, люблю или ненавижу осень.
Осень – это ее время.
Она родилась зимой, я встретил ее весной, впервые в моей постели она оказалась летом. Но каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, в моей памяти всплывает тихий шепот уносимых ветром листьев.
До того, как она пришла ко мне, я не обращал ни малейшего внимания на погоду, считал, что сравнивать человека со временем года могут только наивные хаффлпафки, а если бы в моем сознании возникла фраза «тихий шепот уносимых ветром листьев», я подумал бы, что случайно глотнул Одурманивающего зелья.
Не думаю, что перемена произошла к лучшему.
Если бы Белла не появилась в моей жизни, я был бы абсолютно другим человеком. Может, я даже был бы счастлив.
Впрочем, я и сейчас по-своему счастлив. Слишком по-своему. Настолько по-своему, что чувствую лишь застарелую боль, усталость и эту никому не нужную любовь.
Моя основная причина ненавидеть магглов на сегодня – их никчемные фонари. Пронзительный желтый свет врывается в глаза и глубже, заставляя ныть оторванные части моей души. Так, говорят, болит ампутированная нога.
На какой-то момент я задумываюсь, зачем Поттерам нужен настолько обширный антиаппарационный барьер вокруг дома. Но потом вспоминаю, что прибыл лишь минуту назад. Если так пойдет и дальше, однажды в разгар битвы я забуду, как звучит Смертельное проклятие.
Авада Кедавра.
Помню, вроде бы.
Она не любит Аваду. Осень – это умирание, но никак не смерть. Осень – агония природы, слякотный дождь – ее слезы. Ветер, срывая листья, уносит с собой и надежду на выздоровление. Но осень все равно боится своей смерти, своей зимы, пугаясь первого снега, как упоминания о ней. И Белле не нравится Авада Кедавра. Ей куда больше подходит Круциатус.
Я ненавижу, когда Белла кого-нибудь пытает. Она погружается в бездну чужих страданий так глубоко, что мне начинает казаться, будто она больше не вернется. А если и вернется, то – иной. А я ненавижу неизвестность.
Я наслаждаюсь каждой секундой, когда Белла кого-нибудь пытает. Я надеюсь, что если уйдет она, то уйдет и моя любовь.
Беспочвенно, конечно.
Мне кажется, что Белла состоит из двух половинок, одну из которых я люблю, а другую – ненавижу. Но обе они являются друг другом, и каждая из них – Белла. Это чем-то сродни тому, как если прикоснуться к слишком горячему, то в первое мгновение почувствуешь холод.
Иногда мне становится интересно, что произошло бы, если бы я вовремя не сделал хоркруксы. Если сейчас, когда от моей души осталось не так уж много, я испытываю то, что испытываю, то чувства цельной души наверняка свели бы меня с ума.
Или же все наоборот, и это – лишь следствие хоркруксов? В конце концов, никто до меня не разделял душу на столько частей, и все предположения о ней строятся лишь на философии и смутных догадках. Абсолютно неизвестно, что я сделал с собой.
И именно поэтому я ни за что не рискну попробовать избавиться от любви, создав еще один хоркрукс. Я не знаю, что со мной будет.
Я знаю только то, как дорог мне ее образ. Каждая ее черта вошла в меня неимоверно глубоко. Порой мне мерещится, будто я всего лишь отражение Беллы. Или она - мое.
Сегодня свершится моя величайшая победа. Сегодня я уничтожу последнее препятствие на пути к бессмертию. Исполню пророчество и получу вечную жизнь, прикончив сына Поттеров… Хотя я не знаю, так ли уж необходимо это бессмертие. Вечность, которая наполнена Беллой, мне не нужна.
Больше всего меня в этой ситуации удивляет даже не то, что меня угораздило полюбить. Я не понимаю, почему я люблю именно ее.
Меня раздражает ее чрезмерная эмоциональность, несдержанность и поверхностность. Я презираю ее за неумение держать себя в руках, за полную неспособность к аналитическому мышлению и за то, какую власть имеет над ней возможность причинять боль.
Иногда я думаю, что ее привязывает ко мне не столько глупая влюбленность, сколько желание безнаказанно пытать грязнокровок. И склоняюсь к тому, что предположение верно.
А больше всего меня возмущает то, как искренне Белла убеждена, что это она любит меня, а я ее – нет. Я понимаю, конечно, что она воспитана на обычной системе ценностей, которая привыкла торжественно называть любовью малейшую привязанность. Разве есть что-то странное в ее мнении о своих чувствах? К тому же, слабыми их назвать никак нельзя. Поверхностными и надуманными – да, но не слабыми…
И если бы она любила меня так, как я люблю ее, то не была бы Беллой. А она нужна мне именно такой, какая есть. Страстной, непредсказуемой, жестокой, безрассудно влюбленной. Я презираю ее, как презираю и любого другого человека, но каждый ее недостаток значит для меня больше, чем весь мир.
Она совсем на меня не похожа, но она – это я.
И все-таки я больше всего мечтаю о том, чтобы она испытала хоть каплю того, что происходит со мной. Я знаю, слишком хорошо знаю, что это невозможно. И поэтому хочу хоть как-то расплатиться с ней.
Я притворяюсь, что она для меня никто. Я настоял, чтобы она вышла замуж за Лестрейнджа, прикрываясь необходимостью отблагодарить того за преданную службу. Спал с Нарциссой, зная, что та первым делом побежит плакаться к сестре. Пытал Беллу Круциатусом, когда она осмелилась признаться мне в любви. Звал ее к себе намеренно редко, так, чтобы она успевала почти лишиться рассудка от тоски. Да и звал в основном за тем, чтобы заставить ее испытывать что-то вроде кратковременного счастья, после которого моя отчужденность ранила еще больнее. Как уж тут думать о собственном удовольствии , когда приходится тщательно взвешивать каждый жест и каждое слово?
Но сегодня все будет по-другому. Я убью мальчишку, и это будет величайший день в моей жизни. На это Белла и спишет странности в моем поведении.
Ее глаза будут сверкать самой искренней радостью, когда она почувствует жжение Метки. Она будет охвачена самым восторженным волнением, когда убедится, зачем я позвал ее. Она будет удивлена и так невыразимо переполнена рвущимися наружу чувствами, когда я не стану делать вид, будто она мне безразлична. Она будет забываться, и с ее губ неоднократно сорвутся слова любви.
Это напомнит мне о том, что я ненавижу ее, и после всего я вновь стану холодным и равнодушным. И потом ей будет казаться, что все, что было – лишь на мгновенье показавшаяся реальностью мечта. А я буду разрываться между наслаждением от ее страданий и сожалением, что эта мечта не может вновь стать явью хотя бы еще на полчаса.
Для меня этого будет так мало и так много.
Нет, я вовсе не отказываюсь от своих слов о том, что любовь – это слабость. Это действительно верно, если речь идет о такой любви, какую подразумевает Дамблдор, какую испытывает Белла. Но у их и моей любви не больше общего, чем у Ступефая и Авады Кедавры.
Моя любовь – это сила. Потому что если Белла умрет, ничего не изменится – она навсегда запечатлена в моем сознании. Потому что если она предаст меня, я лишь с восторгом коллекционера открою для себя новую грань ее характера. Потому что мне легко причинять ей боль. Потому что все те мелочи, которые лишили бы других воли и разума, для меня ничего не значат.
Вот только эта сила больше, чем я, и мне с ней не справиться.
Бывает, что я будто возвращаюсь в реальность, и все это кажется мне не более чем странным осенним сном. Наверное, все дело в том, что я никогда не подозревал в себе склонности к подобным переживаниям. Пять лет назад, когда я впервые увидел Беллу, это ни за что не пришло бы мне в голову. Я никогда бы не поверил, что эта девчонка пробудит во мне чувство, которое с полным правом можно назвать любовью.
А может быть, я все это просто придумал? Может быть, на самом деле ничего нет? Может, я просто решил убедиться в своем превосходстве над окружающими еще одним способом, собственноручно создав любовь, которая не была бы слабостью? Я не знаю. И не думаю, что узнаю когда-нибудь.
Но мне это и не нужно. Мне не нужна даже Белла, мне не нужна вечная жизнь, мне не нужна победа в войне. Я хочу лишь одного – чтобы мои чувства оказалась не прочнее утреннего октябрьского тумана. Я был бы готов даже умереть, если бы не был уверен: когда я перестану существовать, с ними ничего не случится.
Я люблю Беллу слишком сильно, чтобы столь несущественные детали имели значение.
Я не замечаю, в какой именно момент подхожу к дому Поттеров. Просто внезапно обнаруживаю себя смотрящим в окно их дома. Джеймс Поттер играет с ребенком, а рыжеволосая грязнокровка смеется, глядя на них.
Я смотрю на них и не понимаю, почему они, мелкие и пустые людишки, со многими слабостями и несовершенствами, выглядят такими довольными и заполненными жизнью. Во мне просыпается зависть, которая переходит в злость, а затем - в то самое торжественное спокойствие, какое всегда предшествует гибели моих жертв. И я, заклятьем отперев дверь, вхожу в их дом.
Вскрики ужаса, Авада Кедавра... Поттер падает на пол с остекленевшими глазами. А я смеюсь, глядя на страх грязнокровки и на ее попытки спасти своего детеныша. Она умоляет убить себя вместо ребенка, она уверена в своей правоте, силе и искренности своих переживаний. А я смеюсь над ее глупостью и наивностью. Что ж, хочет умереть по-гриффиндорски – пусть. Сегодня я не хочу никого разочаровывать.
А потом я смотрю, как зелень глаз испуганного мальчика утопает в еще более ярком свете Авады. И чувствую боль, которая заполняет собой весь мир, которая страшнее любого Круциатуса, а по силе и глубине сравнима разве что с моей любовью. Дальше – страх, темнота и смутное понимание, что я все еще зачем-то жив.
1997 г. *
- …я думаю, нужно будет всё рассказать Гарри.
- Что рассказать?
Дамблдор набрал в грудь воздуха и закрыл глаза.
- Сказать ему, что в ту ночь, когда Лорд Волдеморт пытался убить его, когда Лили поставила свою жизнь, как щит, между ними, Смертельное заклятие отскочило назад в Лорда Волдеморта, и часть его души отделилась и вселилась в единственное живое существо, оставшееся в здании.
* - канон
Лорд Волдеморт, январь 1996 г.
- Я рад приветствовать здесь тех Пожирателей Смерти, которые остались верны мне, несмотря ни на что, - я обвожу взглядом вчерашних узников. – Сейчас я не имею в виду ни тебя, Руквуд, ни тебя, Долохов, - считаю нужным уточнить я, глядя на их слишком довольные лица. – Я знаю, что вы отреклись сразу же, как только от вас того потребовали. Я говорю о трех Пожирателях, которые не предпочли верность мне возможности избавиться от Азкабана. Разумеется, это Родольфус, Рабастан и Беллатрикс Лестрейнджи.
- Спасибо, милорд! – восклицает Белла. На ее лице застыло почти осязаемое счастье. – Вы знаете, что мы всегда были преданы вам, и…
Я подаю ей знак умолкнуть и продолжаю собрание. Нужно ввести Пожирателей в курс дела, рассказать, как я возродился, объяснить основные задачи этого периода войны.
Не могу удержаться и то и дело бросаю взгляды на Беллатрикс. Я слишком давно не видел ее, и мне было сложно сопоставить это изможденное, усталое лицо с образом, сохранившимся у меня в памяти. Я смотрю на нее и не могу ни понять, ни вспомнить, что в ней было такого, что раньше заставляло меня думать, будто я люблю ее. Да, когда-то она была очень красива, да, она удивительно предана мне, но это вовсе не объясняет, почему я хотел ее так сильно, что это казалось мне любовью.
Скорее всего, я действительно просто придумал это.
В том, что мне не удалось убить Поттера, есть и плюс – это наваждение прошло.
Беллатрикс Лестрейндж, 1997.
Сегодня он снова снился мне.
Не такой, какой он сейчас, а такой, какой был раньше.
Почему я всегда думала, что раньше все было так уж плохо? Сейчас мне кажется, что тогда, несмотря ни на что, я была нужна ему.
Потому что он доверял мне сложнейшие задания.
Потому что иногда он звал меня к себе.
Потому что его взгляд иногда становится не таким холодным, как обычно.
Я не знаю, что было между нами раньше. Но теперь нет и этого.
Остались только сны и воспоминания, может быть, придуманные, а может быть, настоящие.
И неотступно преследующие меня картины разрушенного дома Поттеров.
Места, где он, наверное, все-таки умер.
