Глава 1О высокородный, истинно ты наделен властью совершать чудесные действия, которая, однако, не является результатом самадхи, но способностью, возникшей в тебе естественным путем, и, следовательно, имеющей природу кармической силы. Ты способен в мгновение пересечь четыре континента, что окружают гору Меру. Или же можешь в миг прибыть в любое место, какое пожелаешь; ты обладаешь способностью добраться туда за время, необходимое, чтобы согнуться или выпрямить руку. Будь равнодушен к этим способностям, позволяющим создавать иллюзии и изменять форму, будь к ним равнодушен.
«Бардо Тхедол».
Мне восемьдесят девять, я лежу на старинной дубовой кровати, на которой были зачаты трое моих детей, и умираю. От скуки я считаю клетки на желто-багровом одеяле, щурясь на чересчур яркое для слабых старческих глаз летнее солнце. Сейчас конец июня; через месяц настанет мой день рождения.
- Лили с мужем обещали приехать через неделю, - говорит Джинни.
Они живут в Канаде, муж Лили работает там в какой-то исследовательской лаборатории, и всегда избегает вопросов, касающихся сути этой работы – тем более, если эти вопросы задает старик, многие годы возглавлявший Аврорат.
- Хорошо, - отвечаю я. Разговаривать мне не хочется. Джинни знает, что они не успеют, и знает, что это знаю я. В ее некогда ярких, а теперь выцветших глазах, застыла глухая тоска.
За свою долгую жизнь я видел много смертей, но среди памятных мне умерших не было ни одного, кто скончался бы от старости в своей постели, окруженный детьми и внуками. Я счастливчик. Старушке Джинни будет меня не хватать, но она, как и Молли – из тех женщин, что в равной степени созданы для того, чтобы рожать детей и хоронить мертвецов. Она справится.
- Гарри…
Лили не успеет. Жаль.
Мне шестьдесят два, и я ухожу в отставку.
Перед прощальной вечеринкой Джинни долго крутится перед зеркалом, выбирая между брошкой и шарфиком, как будто ей пятнадцать, а не шестьдесят. Я наблюдаю за ней, валяясь на кровати прямо в парадной мантии – одно из преимуществ почтенного возраста заключается в том, что тебе становится можно практически все. Теперь я понимаю Дамблдора с его чудачествами – чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется отколоть что-нибудь этакое, чтобы все только рты поразевали.
- Гарри Джеймс Поттер! Немедленно встань!
Ладно, можно, но не совсем все.
Нехотя я поднимаюсь с кровати, и Джинни взмахивает палочкой, бормоча разглаживающее заклинание. Я вспоминаю самое главное – Дамблдор был холост.
- Отвали, старуха, - огрызаюсь я. Мантия топорщится и сразу становится неудобной – не знаю, замечали ли вы, что самые уютные вещи – это вещи уже хорошо помятые?
- Иди в задницу, Поттер, - не остается в долгу жена. – Я не позволю тебе испортить лучший день в твоей жизни.
- Я не понимаю, почему лучший день своей жизни я должен провести наряженным в этот заутюженный саван. Разве ради этого я убивал Волдеморта?
- Старый зануда, - нежно говорит Джинни, и, наконец, определившись, вместо шарфика прикалывает к мантии брошь.
- Старая кошелка, - я улыбаюсь.
Мы с ней решили - после вечеринки аппарируем в Париж, я уже забронировал в отеле номер для новобрачных.
- Твое решение неразумно, - говорит Перси. – При всем уважении, Гарри, но ты отказываешься от блестящей карьеры. У тебя есть все шансы стать Министром Магии на следующих выборах.
- У меня еще вся жизнь впереди, - возражаю я. – Я не хочу провести ее, просиживая штаны в министерском кресле.
Я еще никогда не рисовал пейзажи, не видел венецианский карнавал и не ходил под парусом. Но Перси этого не объяснишь. Он покинет свой кабинет в Министерстве только вперед ногами.
- Будь по-твоему, - Перси чопорно поджимает губы и удаляется величественной поступью - но я-то знаю, что у него просто застарелый геморрой.
- А Джинни еще говорит, что это я старый зануда, - бормочу я ему вслед и отхлебываю из невесть как оказавшегося в моей руке бокала. У коктейля странный лиловый цвет, и он оставляет горькое послевкусие. - Мерзость какая. Сегодня у всего какой-то странный привкус.
Внезапно звуки становятся глуше, а пол начинает покачиваться, как будто я нахожусь на палубе корабля во время шторма. Я нетвердыми шагами отхожу к стене и стою так, прислонившись спиной к холодному камню. Ко мне подходит Лора и говорит что-то – я вижу, как она шевелит губами.
- Я не слышу, - пытаюсь сказать я, но понимаю, что не чувствую ни губ, ни языка.
- Позови Джинни, - Лора смотрит на меня недоуменно. Я вижу каждый комочек туши на ее ресницах, каждую пылинку на ее мантии, с необыкновенной, неумолимой ясностью осознавая, что, возможно, это последнее, что я вижу в своей жизни. Стена за моей спиной вдруг исчезает, и я начинаю падать. Безоар, вспоминаю я. Универсальное противоядие. Слишком поздно.
- Со мной что-то не так, Лора. Меня отравили.
Мои пальцы разжимаются, и бокал с горьким коктейлем летит на пол.
Мне тридцать шесть, и я провожаю в Хогвартс старшего сына.
Мне тридцать один, и мы с Роном и Невиллом полуночной порой ломимся в аптеку за антипохмельным. Оно очень понадобится нам утром, потому что мы пьяны вдрызг – праздновали назначение Невилла профессором Хогвартса.
Мне двадцать восемь, и я вхожу в автобус.
- Стэн, положи пушку.
- Иди на хуй, Поттер.
- Стэн, давай поговорим.
- Поговорим? Неужели великий герой снизойдет до бесполезного неудачника Шанпайка и истратит на него несколько минут своего героического времени?
Стэн в истерике. Маггловский пистолет пляшет у него в пальцах. Дети забились в дальний угол автобуса, стараясь держаться подальше от Стэна и от застреленного им водителя, чьи мозги забрызгали половину салона.
- Стэн, - говорю я спокойно, - скажи, чего ты хочешь.
- Чего я хочу? – он громко хохочет, выпучив водянистые глаза. – Чего я хочу? Знать. Я хочу знать. Почему ты, Поттер? Почему не я? О тебе пишут в газетах, тебе поклонницы присылают письма, пропитанные приворотным зельем, у тебя счет в Гринготтс и миленький белый домик с зеленой крышей. А у меня отобрали даже волшебную палочку. Это несправедливо!
- Отпусти детей, Стэн. Они ни при чем. Давай поговорим наедине, как мужчина с мужчиной.
- Дети. Дети-дети-дети. Любишь миленьких маггловских детишечек, Поттер? О нет, я их не отпущу. Мне слишком нравится смотреть, как ты дергаешься. Наш национальный герой – такой напуганный и беспомощный.
Он протягивает руку и вытаскивает из группы заложников белокурую девочку лет семи. Когда он приставляет пистолет к ее виску, она лишь молча вздрагивает, глядя в пространство отрешенным взглядом.
- Убери оружие, Стэн. Тебе вернут волшебную палочку, ты же и сам знаешь, что конфискация была временной.
Конфундус, примененный к магглу в мошеннических целях. От трех до шести месяцев конфискации. Никто не думал, что ему сорвет крышу.
- Иди на хуй, Поттер, - повторяет он и направляет на меня черное дуло пистолета.
У меня есть доля секунды. Я выхватываю волшебную палочку и кричу:
- Петрификус Тоталус!
Стэн нажимает на спусковой крючок.
Он быстрее.
Мне двадцать два, я расследую дело о контрабанде индийских магических артефактов и в одном из магазинов, которые должен проверить, встречаю Парвати Патил, которая работает там помощницей управляющего.
- После того, как закончишь проверку, попьем чаю, - предлагает она. - Поностальгируем.
Мы сидим на колченогих стульях в задней комнате магазина. Чай моя бывшая однокурсница заваривает плохо – он чересчур крепок и горек, но зато все стены здесь обклеены картинками, изображающими мужчин и женщин – многоруких, многоглазых, пляшущих и скалящихся, с копьями, дубинами, человеческими черепами и арканами из кишок в руках. В самом центре висит рисунок голой тетки с синей кожей, добрым десятком ног и рук и с высунутым языком. В одной из своих многочисленных рук она держит серп, в другой - отрубленную голову.
- Это Кали.
- А-а-а, - говорю я, стесняясь признаться в своем невежестве.
- Кали – великая богиня, моя тезка и покровительница, - Парвати загадочно улыбается.
- Тезка? – черт, я выгляжу идиотом.
- Одна из ипостасей богини Парвати – великая мать, разрушительница времени.
- Это слишком сложно для меня, - бормочу я, - А это кто?
- Это Яма, бог смерти.
- А это?
- Ты все равно не запомнишь, - Парвати улыбается.
- Не запомню, - соглашаюсь я. – И зачем тебе все эти картинки?.. Как-то они тебе совершенно не подходят.
Яркая, улыбчивая модница Парвати – и бычьеголовый бог смерти в окружении заляпанных кровью приспешников. И Кали, яростная и неистовая, похожая на Беллатрикс Лестрейндж. Пожалуй, я не хочу об этом думать.
- Рад был повидаться, Парвати.
- Будь осторожен, - напутствует она. Мне кажется, что бог смерти следит за мной со стены своими тремя глазами, и я торопливо предлагаю ей подписать протокол и покидаю это странное место.
Двумя минутами позже я сворачиваю за угол и понимаю, что хотя яркое весеннее солнце светит мне в спину, я не вижу своей тени.
Мне семнадцать, и я стою на берегу безымянного озера, что в лесу Дин. Там, на самом дне, под тонкой корочкой льда, под толщей холодной черной воды, таинственно поблескивает меч Гриффиндора.
Мне семнадцать, и я выхожу навстречу своей смерти, сопровождаемый лишь тенями, вызванными из небытия силой Воскрешающего камня.
Мне семнадцать, и я гуляю по платформе вокзала Кингс-Кросс и разговариваю с профессором Дамблдором.
- Это реальность? Или это все происходит в моей голове?
Мне семнадцать, и черные воды озера смыкаются надо мной.
- Конечно, это происходит в твоей голове, Гарри. Но почему от этого оно перестаёт быть реальностью?
Мне пятнадцать, и Беллатрикс Лестрейндж, женщина, похожая на богиню Кали, смеется надо мной.
Мне четырнадцать, я готовлюсь к первому в своей жизни балу. Подхожу к зеркалу, чтобы пригладить непослушные волосы, и не вижу своего отражения.
Мне двенадцать, и бешеный бладжер, заколдованный сумасшедшим домовым эльфом, разбивает мне голову.
Мне одиннадцать, и одержимый профессор тянет руки к моему горлу.
Мне семь, и я, удирая от Дадли, выбегаю на проезжую часть.
Мне год и три месяца.
- Нет! Только не Гарри! Только не Гарри!
- Отойди в сторону, глупая девчонка!
Волдеморт смеется, и его силуэт искажается. Теперь у него четыре руки и три свирепых глаза, он опоясан гирляндой из отрубленных человеческих голов. Я вспоминаю, что уже видел его раньше – на картинке, висевшей на стене в задней комнате магазина, где работала Парвати Патил. «Это Яма, бог смерти», - объяснила она тогда.
Это все неправда, шепчу я. Ты умер. Риддл, ты давно умер. Бычьеголовый бог может принять твой облик, но ты умер.
Раздается грохот – убитые Смертельным проклятием обычно оседают на землю медленно и плавно, но при падении мама задела рукой кресло-качалку. Помню - когда я плакал, она садилась в него и укачивала меня, тихонько напевая и глядя, как облетают листья с растущих в саду деревьев.
Мне год и три месяца, и Волдеморт склоняется над моей колыбелью.
Мне один день.
Рыжеволосая женщина держит меня на руках. Рядом с ней топчется высокий парень в круглых очках.
- Ну, здравствуй, кусочек мяса, - говорит он и тыкает меня мизинцем в живот.
- Джеймс! – женщина хмурится в притворном негодовании. – Это твой сын.
Папа мычит что-то нечленораздельное и осторожно проводит большим шершавым пальцем по моей щеке.
- Какой-то он у нас страшненький получился. Или так и надо?
- Он не страшненький. Он самый-самый лучший.
Мама нежно целует меня в лоб и шепчет:
- Я назову тебя Гарри.
Пространство Бардо – мистический мир, куда попадают умершие, и в котором они блуждают в течение сорока девяти дней после своей смерти, встречая на пути Мирных и Гневных божеств, и самого Владыку Смерти. По окончании этих блужданий человек перерождается вновь в одном из шести миров, либо же достигает просветления. Впрочем, достижение просветления возможно лишь при условии, что умерший осознает – все, что он видит, является лишь порождением его собственного разума.
Это осознание сильно затрудняется тем, что человек не знает, что он умер. Одним из признаков того, что ты находишься в Бардо, является обретение сверхъестественных способностей, а также тот факт, что мертвец не отражается в зеркалах и не отбрасывает тени. 
