Глава 1Эшли Уилкс не был слабаком, да и мало кто имел наглость утверждать обратное. Пройти войну, вынести плен, чудом вернуться домой, потерять все до последнего цента и подняться из развалин, оставаясь при этом джентльменом — немногие способны на такой подвиг. В отличие от тех, кто опустил руки и погиб, и тех, кто гнусно нажился на чужой беде — тут собеседники обменивались многозначительными взглядами, означавшими лишь одно: «Капитан Батлер и прочие подлипалы!» — в отличие от них Эшли Уилкс являл собой символ чистоты и силы духа, единственных сокровищ, оставшихся у разоренного Юга.
И когда этот человек вновь потерял самое дорогое, что у него было, Атланта замерла в восхищении перед его неколебимой стойкостью. В правой руке Эшли держал платок, в левой — ладошку Бо, и только дрожь плотно сжатых губ выдавала, что он чувствовал. Когда могилу засыпали, а холмик скрылся под траурными букетами, он присел перед сыном на корточки и вытер ему нос.
— Пойдем домой, малыш, — Индия бесшумно отделилась от толпы, и Эшли обернулся — как позже вспоминали, со странной раздраженностью в лице, будто мисс Уилкс была здесь лишней.
— Бо пойдет со мной.
— Но, Эшли, ведь…
— Я сказал — он пойдет со мной, — тем же ровным голосом повторил он. — Если хочешь, навести нас завтра, но сегодня я хочу побыть вдвоем с сыном.
Индия отступила; вид у нее был сконфуженный, сквозь горе проступило недоверие и досада. Она знала, как знали это все собравшиеся, что Эшли хотел поговорить со Скарлетт, но у Скарлетт хватило ума и такта уйти, как только позволили приличия. Ее гвоздики с лепестками-сердечками, похожими на бледное лицо Мелани, скрылись под ворохом цветов и венков, словно следы похороненного раскаяния. Эшли вздрогнул и крепче сжал пальчики Бо.
— Пойдем домой, да… — миссис Элсинг и Хью, доктор и миссис Мид вдруг оказались рядом, готовые поддержать, если он оступится или лишится чувств. «Как конвой в Рок-Айленде», — отчего-то подумал он и чуть не рассмеялся; губы скривились в подобие ухмылки и снова сомкнулись, сухие, бескровные.
— Мистер Уилкс, Эшли, не упрямьтесь. Позвольте, кто-нибудь посидит с Бо, пока вы…
«А ведь Миды потеряли обоих сыновей…» — кружило в мозгу, и Эшли испытывал огромное желание замахать руками, отогнать мысль как муху. Казалось, чужие утраты обступают, сдавливая тисками. Виски наливались болью, Эшли с трудом перевел взгляд на доктора.
— Вы должны отдохнуть, поспать. Мисс Мелли не хотела бы, чтоб вы заболели. — Застывшее лицо было слишком непреклонно, и Эшли понял — он тоже боится разрыдаться как ребенок. Каким-то образом пальцы его разжались; ладошка Бо выскользнула и тут же оказалась в руке старика.
— Благодарю, доктор Мид, — хрипло пробормотал Эшли. Толпа ответила нестройным гулом, кто-то заплакал, кто-то шикнул: «Не сейчас, Индия». За воротами толпа разделилась: некоторые направились к экипажам, на ходу раскрывая черные зонты, многие остались. Тетушка Питти всхлипывала, но держалась очень мужественно; миссис Элсинг и Фэнни были подле нее, Хью занял пост возле Эшли. Миссис Мид и тучная миссис Мерриуэзер шепотом спорили, кому приютить на время Бо. Находиться в доме Питти, где только и будет разговоров, что об усопшей, мальчику ни в коем случае нельзя — в этом матроны проявили единодушное согласие.
— Я почитаю ему на ночь…
— Какая чепуха! Бедняжка поедет к нам, поиграет с Раулем и наестся до отвала пирогов — вот это вправду его отвлечет! Что вы сказали, Эшли, дорогой? — миссис Мэрриуэзер развернулась так резко, что ее старомодный кринолин колыхнулся как колокол.
— Да, пусть едет. Только не давайте ему слишком много сладкого, а то… животик взбунтуется, — Эшли странно содрогнулся и кашлянул. Мейбелл закивала, Рене сказал что-то вроде: «Пусть живет у нас, сколько нужно» и «Не волнуйтесь, мистер Уилкс».
А о чем ему, собственно говоря, было волноваться? Эшли прислушался к себе, но не нашел ни отчаяния, ни режущей нервы боли. Его чувства словно были в плену, в оковах, не позволявших пробиться горю; ведь если оно пробьется, он не сможет владеть собой. Нужно держаться, ради Бо, ради Скарлетт, которой бывало так тяжело, и которая так стойко все выносила. Он стиснул зубы, стараясь унять дрожь, поспешно вытер глаза. Нужно сказать еще несколько слов, потом он окажется дома и сможет, наконец, отпустить себя.
— Спасибо вам всем, что пришли. Я хотел бы… я правда хотел бы, — он запнулся, чувствуя, как оковы звенят под напором. Сил почти не осталось, и он еле слышно пробормотал: — Мелли всегда радовалась, что у нас такие друзья, как вы.
— Ох, Эшли! — тетя Питти залилась слезами и осела на руки Фэнни и миссис Элсинг. Ее повели к коляске; Индия суетилась вокруг, подняв зонтик и роясь по карманам в поисках нюхательной соли. Эшли взглянул на Бо: тот уткнулся лицом в накидку Мейбелл, но, кажется, не плакал.
— Давай-ка я тебя отвезу, — рядом вдруг оказался Уилл Бентин. Эшли отупело смотрел на него, с трудом вспоминая: да, Скарлетт собиралась в Тару, а Уилл приехал на похороны и заодно заберет Скарлетт. До этого Уилл стоял поодаль, с небольшой группой слуг. Он оставил Тару на Мамушку — да, там всё в порядке, только все горюют о мисс Мелани. Если Эшли что-нибудь понадобится, они с радостью…
— Я отвезу тебя домой, — повторил Уилл. Его рука легла на плечо Эшли, потянула из толпы, довольно бесцеремонно отодвигая Хью и дядю Генри, который буркнул что-то и метнул раздраженный взгляд из-под кустистых бровей. Уилл со своей деревянной ногой и загорелыми узловатыми руками не вписывался в их общество — Эшли даже удивился, что подобная мысль всплыла в сознании именно сейчас. Он покорно шагал за Уиллом к повозке с поднятым верхом, апатично переваривая эту мысль, куда вклинилась другая — о поминках у тетушки Питти, хотя он должен был устроить их в собственном доме. А что, если Скарлетт сидит в повозке, спрятавшись в укрытии? Что он скажет ей, и зачем?
— Вот так, приятель, — Уилл помог ему забраться в пустой экипаж и сам сел на козлы. Эшли кивнул; в горле будто что-то сомкнулось, он не мог выговорить и слова.
— Скарлетт сказала: если тебе что-нибудь нужно, тебе или Бо, вы всегда можете на нее положиться. И на нас со Сьюлин, конечно.
— Где она? — просипел Эшли. Кто-то открыл невидимые шлюзы, слезы градом покатились по щекам, капая на воротник.
— Эй, — Уилл остановил лошадь и перегнулся назад, протягивая натруженную ладонь. — Эй, приятель. Мне правда очень жаль.
Он пожал холодную руку Эшли, и тот вцепился в грубые пальцы, как в спасательный круг. Если бы он мог, то бросился бы Уиллу на шею, как Бо. Это ему и было нужно — броситься на шею кому-нибудь, кто все понимал и ставил искренность выше воспитания.
— Она… это ведь я во всем виноват… если бы я не…
— Ну, ну, не здесь, — ладонь выскользнула из захвата; Уилл огляделся, но на улочке между палисадниками никого не было. Горло снова сжалось: значит, и Уилл слишком сдержан, чтобы даже теперь переступить через условности и прочий навязанный им вздор. Наверное, он чувствует себя чужим, или… да, человеком не их круга. Да он, Эшли Уилкс, был бы рад объятию черного, объятию каторжника, если бы оно принесло покой хоть на миг. Эшли забился в угол коляски. Приступ боли схлынул, не было и стыда, только смутное разочарование.
Доставив его домой, Уилл тут же уехал. Ясное дело, ему нужно возвращаться в Тару вместе со Скарлетт, помочь ей. Сидя в пустой гостиной, Эшли отдался другой несуразной мысли: уж кто-кто, а Скарлетт не нуждается ни в чьей помощи. Он плохо помнил их встречу, когда Мелли умирала, а он сидел в своей комнате, как трус. Боже всемогущий, если б она тогда не настояла, он бы и не вышел из той проклятой комнаты. Одна Скарлетт могла вытолкать его, решительно и грубо, из оцепенения, которое при каждой настоящей беде связывало по рукам и ногам. Она одна могла привести его в чувство — но только не теперь. Значит, ей вправду нужна помощь, и за этим она едет в Тару, или Скарлетт просто струсила, и ей все равно, куда ехать.
В памяти возникли обрывки других их встреч, и Эшли густо покраснел. Он не должен вспоминать этого теперь, когда Мелли… но Мелли тоже была здесь; ведь тогда он очень боялся, что она что-то увидит или узнает. Мелли всегда была рядом, как ангел чести и совести, и надежды — всего, чем он больше всего дорожил. И вот, ангел ушел, унося с собой надежду, а стыд жжет в десять раз сильнее, воскрешая все его грехи.
Эшли глухо застонал. Возможно, будь здесь толпа друзей, ему было бы легче. Он боялся, что чужие переживания утяжелят его горе, и не мог, не умел делиться болью с другими. Нет, только не с ними: не с теряющей сознание тетей Питти, не с плачущими Мейбелл и Фэнни, не с Индией, преследующей его муками собственной совести. Эти люди ничем не помогут им с Бо, никогда. Только Скарлетт, только она… мысль описала дугу и будто штык ударила в ту же рану.
Он должен забыть о Скарлетт, хотя бы на время, если не хочет сойти с ума. Должен думать о Бо и о том, как Мелани любила их обоих. Говорят, усопший радуется на небесах, если вспоминать только хорошее. Он зажмурился, стараясь представить Мелли, бегущую ему навстречу по кедровой аллее Тары, и зарыдал. Стены отозвались эхом, и он отпустил себя, выплескивая утрату протяжным рыданием-воем, не беспокоясь, что подумают слуги, когда вернутся с кладбища.
— Эшли, — кто-то тронул его за плечо, и он вздрогнул, испуганно озираясь. В гостиной никого не было, но ведь он ясно слышал женский голос. И прикосновение — оно же не могло ему померещиться. Кухарка или Дилси уже вернулись? Даже если так, они не станут звать его по имени. Значит, здесь была Скарлетт или… или…
— Скарлетт? — голос сел от плача и странно звенел в тишине. — Это ты? Где ты?
Эшли поднялся и на цыпочках вышел в холл, затаил дыхание и снова прислушался; казалось, в его комнате кто-то шуршит юбками. В голове как будто зазвенело; пошатываясь от внезапно накатившей слабости, он пересек холл и распахнул дверь. Держась за косяк. Эшли несколько секунд стоял на пороге, затем устало опустился на кровать: створка окна была приподнята, и сквозняк колыхал шелковые портьеры.
«Холодный ветер не щадит цветов», — вспомнилось ему. На комоде все еще лежала перчатка Мелани, вторую он положил в карман пальто перед похоронами. «Нужно вернуть на место, — лениво, заторможено думал он, уставившись в угол. — Будет жаль, если я полезу за платком или деньгами, и она выпадет. Конечно, можно купить новые, но…»
Боль прорвалась сквозь плотину и захлестнула его, но не так, как он думал и готовился. Эшли ожидал чего-то, похожего на падение стены или башни, на уничтожение опор, подобное глубинному ужасу, который он пережил в плену. Но горе вонзилось в мозг множеством ушедших мелочей: никто не наденет платья, туфли, перчатки Мелли, никто не сядет рядом почитать, никто не коснется висков прохладными пальцами, прогоняя мигрень. Ему придется одному справляться с жизнью, со всем, что напоминает о Мелани. Придется смотреть в глаза Скарлетт, не боясь, что подумала бы Мелани, если бы узнала — про библиотеку, про побывку на Рождество, про фруктовый сад в Таре. Теперь Мелли видит все в истинном свете, только это никому уже не поможет.
От боли ему сделалось дурно. Согнувшись, оставляя на чистых полах сырые следы, Эшли побрел на кухню. Скоро вернутся опухшая от слез Дилси и кухарка, и вновь заведут свое «Вы бы покушали малость, мистер Эшли», как все последние дни. Кладовка ломилась, словно обилие пищи могло заставить его есть. Или Скарлетт решила, что если не позаботится об этом, он и Бо умрут с голоду. Как будто в жизни нет ничего важнее еды.
Морщась от запаха копченостей в промасленной бумаге, Эшли нагнулся и откинул крышку лаза. Погреб у них был маленький, навевавший воспоминания о бомбежках. Мелани рассказывала, что в осаду грозный доктор Мид запретил ей бежать в погреб, даже если снаряд влетит в окно. Зато после войны она вдоволь насиделась в укрытии, ожидая избавления в лице маршала Уилкса и генерала Гамильтона. Однажды Эшли сам участвовал в игре, и Мелли пошутила: «Не хватает только Скарлетт и капитана Батлера». Уэйд услышал ее и крикнул сверху: «Я спрошу дядю Ретта, а мама боится испачкать платье!»
Он поставил свечу на землю, нагнулся и вытащил бутылку красного. Другого спиртного в их доме не было, даже вино Мелли пила немного, и то разбавленным. Но теперь это уже неважно, ведь больше его никто не будет пить.
Свеча погасла, а Эшли так и стоял в погребе с бутылкой в руке. Если кто-нибудь придет и закроет крышку лаза, он тоже окажется в могиле. Может, тогда тяжелый покой накроет душу, снова скует ее и позволит просто подумать, что делать дальше. Потому что сейчас он понятия не имел, как лавировать между тем, что необходимо, и тем, на что он способен без новой лавины боли. Хорошо, что Бо у Пикаров и не видит его в таком состоянии. Да и он сам не смог бы смотреть на сына без слез.
Эшли со свистом выдохнул и вернул бутылку на место. Нужно не забыть о перчатке Мелли — о той, которая в кармане пальто. Если он ее потеряет… нельзя, даже старая заштопанная перчатка этого не заслуживает.
Он услышал стук двери, шаги, всхлипывания кухарки. Потом тревожный голос Дилси: «Мистер Эшли, где вы? Мистер Эшли!» Вздохнув, он полез обратно, втащил лестницу и с громким стуком поставил ее в угол.
— Ох, вот вы где, мистер Эшли! А я всюду вас обыскалась, подумала уж дурное, — Дилси заглянула в кладовку, прикладывая передник к покрасневшим глазам. Но даже сквозь горе в ее лице проступало недоумение и любопытство; Эшли поспешно отряхнул с рукавов паутину и вытер ладони платком.
— Все в порядке, Дилси, я спускался в погреб. Думаю, ты знаешь: Бо у мистера и миссис Пикар. Думаю, он погостит там несколько дней.
— Поняла, мистер Эшли. — Кажется, в ее взгляде мелькнуло неодобрение. — А мисс Скарлетт уехала из Тланты, или нет? Я-то подумала, что коли она еще здесь, взяла бы к себе массу Бо. Все же она была как сестра мисс Мелли, и мисс Мелли ей поручила, если что…
— Миссис Батлер уехала, — сухо перебил Эшли. — И еще — я никого сегодня не звал. Даже если придет мисс Индия, скажи ей, что я… что мне нездоровится, и я никого не хочу видеть.
Дилси кивнула, комкая передник. Она, как и другие слуги на Персиковой улице, знала о сплетнях и межродственной вражде, которую эти сплетни породили, но деликатно притворялась, что не посвящена в дела хозяев. Но если говорить по правде, Дилси не знала, на чьей она стороне. Мисс Индию она не любила, уж больно та черствая, но и мисс Скарлетт не без греха, да еще и упрямая, как мул. Лучше бы, чтоб они обе оставили мистера Эшли в покое, только вот без мисс Скарлетт мистеру Эшли тяжело придется, а мисс Индия ему сестра, как-никак — неужто и теперь не помирятся? А вот что масса Бо у чужих людей, хоть бы и хороших, все равно неправильно, не понравилось бы это мисс Мелли.
— Покушали бы чего-нибудь, мистер Эшли, — всхлипнула Дилси, но хозяин молча прошел мимо нее в холл. — Ох, куда это вы?
— Пройдусь немного, — буркнул Эшли, нащупывая в кармане перчатку Мелани. Он обернулся и чуть теплее добавил: — Не беспокойся, Дилси, я… скоро вернусь.
Он никогда не умел врать, и теперь не смог быстро придумать, куда и зачем пойдет. На всякий случай он воспользовался черным входом: парадная дверь была хорошо видна из окон тети Питти, не исключено, что Индия шпионит за ним. Эшли пересек задний двор, осторожно открыл скрипевшую калитку и свернул на узкую улочку, затененную пожелтевшими каштанами. Можно было навестить Скарлетт, хотя бы поблагодарить ее за все, но он зашагал к лесному складу — возможно, в надежде, что Скарлетт заедет туда перед тем, как отправиться на вокзал. Она не любит беспорядка в делах и наверняка понимает, что в ближайшее время от него будет еще меньше толку, чем раньше. Лучше бы она никуда не уезжала… но это непоправимо, и он снова почувствовал груз вины.
На складе были только сторож и двое возчиков, суровые мужчины, не умевшие выражать сочувствие. Эшли был даже благодарен им за это; коротко кивнув, он прошел в контору и открыл бюро. Руки двигались будто сами по себе: он перебирал бумаги, не зная, что ищет, достал с полки прошлогодний гроссбух и пролистал его, не понимая ни слова из написанного. Над бровями снова пульсировало болью, а когда он потянулся к верхней полке, и вовсе закружилась голова. Чего доброго, он еще потеряет сознание — немудрено, ведь он ничего не ел со вчерашнего утра. Эшли нащупал под собой стул и сел; контора расплывалась, наполняясь шумом, как много лет назад, когда по пути из Европы пароход попал в шторм, и они с Чарльзом чуть не отдали концы. Их еще отпаивали ромом, и бедняге Чарли стало от него только хуже…
Он воровато оглянулся и шагнул в соседнюю комнату. Раньше здесь работали Хью и управляющий, которого Скарлетт уволила за пристрастие к выпивке. Наверняка он держал какой-то запас; Эшли распахнул дверцы шкафа и, словно по наитию, вытащил кучу тетрадей и кожаных папок с документами. Так и есть — за аккуратными стопками поблескивала квадратная бутылка виски, а рядом другая, коньяку. Тут же нашелся стакан. Чувствуя себя преступником, Эшли плотно закрыл дверь, плеснул четверть стакана виски и проглотил, зажмурившись от дикого жжения в горле.
— Матерь божия… — Он вправду не умел пить, никогда не умел. Из глаз брызнули слезы, выпитое натощак ударило в голову, выбив боль, но только усилив чувство качки. Отдышавшись, он заглянул в шкаф, но закуски там, конечно, не оказалось. Боже всемогущий, как же он доберется домой? Нет, как-то он, конечно, добредет, но что подумают слуги? А если по дороге он встретит кого-нибудь из знакомых? Эшли хрипло рассмеялся, представив себе лица миссис Мид или миссис Элсинг. Особенно миссис Элсинг — бедняжка, она с таким трудом простила ему объятие со Скарлетт! Его пьяная физиономия точно вгонит старушку в гроб.
Однако ему все же стало легче. Эшли зажмурился и медленно разлепил веки: комната уже не колыхалась, а глаза будто широко раскрылись, и еще в них чуть-чуть пощипывало. Он поднялся, порылся в углу и нашел чистый мешок. Все равно кто-то выпьет и виски, и коньяк — Хью, или возчики, или кто-нибудь другой. Почему он не может быть этим кем-то? Потому, что Мелани была против крепкого алкоголя, а в его семье никто никогда не пил? Что же, если у него разболится голова, да так, что не помогут даже порошки доктора Мида, он и тогда не сможет позволить себе глоток виски? Эшли не искал ответы на эти вопросы, как не искал ничего в складских документах. Взяв мешок под мышку, он твердым шагом вышел из конторы, махнул рукой возчикам и в сгущавшихся сумерках направился домой.
Утро нового дня застало его на кладбище. Сгорбившись над могилой, он плакал, перебирая в руках гвоздики, которые принесла Скарлетт. Затем бережно положил их сверху остальных цветов.
Слух о том, что Эшли Уилкс запил с горя, облетел Атланту встревоженной птицей. Никто не знал, кто первым обмолвился о такой невозможной, казалось бы, вещи. Невзирая на ее абсурдность, новость шепотом передавали из дома в дом: Эшли Уилкс пьет много и пьет один.
Поначалу всем казалось, что это лишь гадкие сплетни, порожденные чьей-то злой глупостью. Потом кто-то предположил, очень осторожно и в самых туманных выражениях, что сплетни исходят от оскорбленной и — тут головы кумушек склонялись еще ниже друг к другу — чудаковатой в последнее время Индии. Проще говоря, мисс Уилкс не в себе, ей могло почудиться все, что угодно. Будто бы кто-то видел Эшли сильно пьяным — вздор, это просто невообразимо! Кроме того, Индия не была у него с тех пор, как… ах, милая Мелли, какое горе!
Но слухи получили новое, более веское подтверждение, когда спустя две недели после похорон Рене Пикар решил проявить участие и нанес Эшли нежданный дружеский визит.
— Что вы, дорогая теща, он вел себя совершенно цивилизованно, — слегка краснея, оправдывался Рене; он так и не научился как следует противостоять напору миссис Мерриуэзер. — Нет, он пригласил меня поужинать, на столе была бутылка вина. Мы говорили о мальчиках, вспоминали, как на дне рождения Бо…
— Тогда с чего вы взяли, что он пьян? — воскликнула разгневанная матрона.
— Я этого не говорил — я сказал, что он хотел выпить, а это совсем другое. Он меня не выпроваживал, нет, но по всему было видно, что он хочет остаться один и пропустить стаканчик-другой.
— Не верю ни единому слову! А что он, спрашивал про Бо?
— Да, мадам, и очень просил, чтобы мальчик еще ненадолго остался у нас. Эшли сказал, что должен уладить кое-какие дела, а потом отвезет Бо в Тару, или поедет с сыном еще куда-нибудь.
— Что за чепуха! Ох уж эти Уилксы с их идеями, вечно их куда-то несет! Передайте ему, Рене, что мальчику нужен дом и защита, и его долг, как отца, обеспечивать и то, и другое!
Месье Пикар заикнулся было о том, что теща могла бы лично изложить Эшли свои строгие напутствия, но прикусил язык. Бедняга вправду неважно выглядел, спускать на него неистовую миссис Мерриуэзер было бы слишком жестоко. Следующим вечером он снова поехал к Эшли, но Дилси не пустила его даже на порог.
— Мистер Эшли отдыхает, сэр, — извинялась она. — Просил передать, что ему очень жаль. У мистера Эшли очень болит голова, аж раскалывается, сэр.
Тон, которым служанка произнесла эти слова, рассеял последние сомнения. Вернувшись домой, Рене рассказал обо всем Мейбелл; та вторично известила мать, и вскоре Атланта вновь встревоженно шушукалась: Эшли Уилкс запил горькую.
Сплетни хлынули по улицам «старого города», огибая, как надеялись все, дом Питтипэт Гамильтон. Держать тетушку Питти, Индию и их слуг в неведении оказалось делом нелегким, поскольку окна их комнат выходили не только в сад, но и на скромный домик Уилксов на Плющовой улице. Но бережно храня и без того шаткий покой Питтипэт, Атланта не могла заглушить стонов любопытства: ведь именно из ее окон можно было беспрепятственно наблюдать за передвижениями Эшли, тем самым подтверждая или опровергая возмутительные домыслы. Нет, никто не пытался навязать благочестивой даме или Индии роль соглядатаев, но кто еще, кроме близких родственников, имеет право вторгаться в несчастье человека? Сами основы воспитания не позволят Рене Пикару или Хью Элсингу вмешиваться в то, к чему они не имеют должного отношения, а дамы вообще не должны совать нос в мужские дела. Однако всем было ясно, что один лишь намек на слабость Эшли повергнет тетю Питти в расстройство, от которого она уже не оправится, и в ее присутствии друзья продолжали вести себя так, будто не происходит ничего особенного.
Со стороны и не могло показаться, что Эшли Уилкс ведет себя странно. Он ездил на склад, где работал до позднего вечера, делал что-то в саду и, в общем-то, ни от кого не прятался. Через неделю после встречи с Рене он забрал Бо домой, а на выходных гулял с сыном по Персиковой улице или играл во дворе. Ничто не говорило о том, что Эшли собирается покинуть Атланту или иным образом изменить свою жизнь.
Зарождавшееся спокойствие разбилось о новость, полученную уже не от Рене Пикара или миссис Мерриуэзер, а из источников, от которых было не отмахнуться. Индия Уилкс шла мимо кладбища, когда заметила брата возле маленькой часовни.
— Он затаился, как будто поджидал кого-то! — задыхаясь, рассказывала Индия. От волнения она забыла о манерах и сидела в гостиной миссис Элсинг, не сняв ни плаща, ни перчаток. — Я окликнула Эшли, но он… посмотрел на меня, как на пустое место!
— Какой ужас!
— Я же делаю все, чтобы помириться с ним! Ради Мелли, ради Бо! Я столько раз пыталась попросить прощения, но…
— А от кого он прятался? — перебила Индию миссис Элсинг. Та извлекла платок и принялась комкать его, моргая бесцветными ресницами.
— Не знаю. Я только надеюсь, что мой бедный брат не сошел с ума.
— О, дорогая! — И миссис Элсинг порывисто заключила подругу в объятия. Ей стоило немалого труда убедить Индию не тревожить тетю Питти — «Я знаю, душенька, ты привыкла быть честной, но иногда необходимо притворяться» — и не требовать сиюминутных объяснений от Эшли. Но если с обманом Индия могла смириться, то бездействие казалось ей преступлением.
— Я к мистеру Уилксу, Фред. Нет, спасибо, я знаю дорогу, — сторож хмыкнул и сел обратно на поленницу у склада. Приподняв подол, чтобы не испачкать платье опилками, Индия решительно прошла к конторе, но на пороге замешательство настигло ее. Давнее воспоминание — то, как она и миссис Элсинг открыли дверь и что увидели за ней — встало перед глазами, отдавая в сердце новым уколом совести. Раньше ненависть к Скарлетт заглушала такие уколы, но теперь Индия не испытывала ненависти — только усталость и страх перед тем, чем обернулась ее несдержанность. Она должна была пересилить себя и пойти на праздник, тогда не началась бы эта глупая война. И вот теперь она вынуждена выслеживать собственного брата, чтобы сказать ему, как она сожалеет, как волнуется за него и…
Дверь неожиданно распахнулась; Индия охнула и попятилась, наступая на юбки. На мгновение ей показалось, что Эшли снова не видит ее, но пустота в его серых глазах тут же сменилось удивлением и плохо скрытой досадой.
— В чем дело? Шпионишь за мной? — Он выпрямился и возвышался над ней, как в детстве. Однажды Эшли тайком взял из витрины пистолеты отца, а Индия наябедничала и очень испугалась, когда наказанный брат отплатил ей странным отчужденным взглядом. Но ведь она боялась, что Эшли поранится, а то и убьет себя… она всегда желала ему только добра!
— Я хотела узнать, все ли в порядке. Я беспокоюсь за тебя, — произнесла Индия. Это прозвучало слишком жалобно, и она добавила более твердым тоном: — Я видела тебя на кладбище и позвала, но ты не ответил. Ты в порядке, Эшли? Может, ты заболел?
Решимость улетучивалась с каждым словом. Она вцепилась в зонтик, так что заныли костяшки пальцев, и смотрела на него снизу вверх, но холодная злость в его взгляде не исчезала, только пряталась за безразличие как за туманную завесу.
— Я болен с тех пор, как умерла моя жена. Если ты этого не понимаешь — впрочем, ты и не можешь понять, ты же никогда никого не любила…
— О, не говори так! Я твоя сестра, я всегда любила и тебя, и Мелли! — Индия вспыхнула, прижала руку к губам, стараясь сдержать рыдания. — Не будь несправедливым, Эшли, ведь я признала свою ошибку, я… мне так жаль!
— Пожалуйста, дай пройти, мне надо домой к сыну, — он запер дверь и направился к складам, но Индия покачнулась и вцепилась в его рукав, как утопающий хватается за соломинку.
— Умоляю, Эшли, прости меня! Прости меня, дорогой, я готова на все, что угодно! Хочешь, я напишу Скарлетт? Я поеду в Тару, и встречусь с ней, и скажу, как искренне сожалею обо всем, что сделала!
— Не смей говорить о Скарлетт, — теперь Эшли схватил ее за локоть, и Индия будто онемела, приоткрыв рот и выпучив потемневшие от страха глаза. — Ты даже не представляешь, как испортила нам… ей и мне жизнь. Если бы не твое злоречие, Мелани, возможно, была бы еще жива. Но ты как змея, Индия, все отравляешь своим ядом.
— О-о… — она задохнулась и чуть не лишилась чувств. Зонтик выпал из ослабевшей руки; ведомый не чувствами, а усвоенными с детства манерами, Эшли нагнулся и поднял его. Отряхнув зонтик от опилок и грязи, вложил бамбуковый черенок в ладонь Индии и молча пошел к воротам.
Но дурнота схлынула так же быстро, как появилась. Не думая о том, что их увидит сторож или возчики, или даже Хью, Индия бросилась вслед за братом и снова повисла у него на руке.
— Послушай меня хоть минуту, ради Бо. Ты не знаешь, что говорят о тебе люди. Рене и Мейбелл, миссис Мерриуэзер, миссис Элсинг — они думают, что ты пьешь или потерял рассудок. Выслушай меня, Эшли, это нельзя так оставлять! Ты должен пойти и сказать им всем, что это ложь!
— А какой смысл? — Он вновь смотрел сквозь нее, как тогда, на кладбище, и Индия вздрогнула. Боже всемогущий, да он вправду помешался!
— Какой смысл? — пустым голосом повторил Эшли. — Вы же все равно будете думать то, что захотите. Вы никогда не понимали нас с Мелани.
Он спокойно высвободил руку и зашагал к ограде; махнул кому-то, вышел на улицу и вскоре пропал из виду.
Индия плохо помнила, как добралась домой и поднялась к себе в комнату, не обращая внимания на взволнованный лепет тети Питти. Ею овладело сонное спокойствие, и хотя Индия понимала, что оно обманчиво, она искренне радовалась тому, что Эшли не потребовал принести извинения Скарлетт. Если и было в ее душе чувство сильнее любви к брату, то была ненависть к наглой бессовестной твари, жене подлипалы и продажной женщине, находящей удовольствие в оскорблении других. Она бы умерла, если бы ей пришлось просить прощения у Скарлетт. Да она бы скорее согласилась ползти на коленях до губернаторского особняка, нежели унижаться перед этой…
— Ты была у Эшли, дорогая? Как он, говори скорее, не то я упаду в обморок! — Вилка и нож звякнули о тарелку, букольки тетушки опасно задрожали, а пухлая ручка привычно потянулась к бокалу с бренди.
— Он в полном порядке, — сухо ответила Индия. — Работает, гуляет с Бо — вы же сами видели, тетушка.
— Значит, это неправда? Весь тот ужас, который я слышала в магазине Скарлетт!
Индия злобно покосилась на служанку. Верно, негры — самый болтливый народ на свете, а лавка Скарлетт — средоточие всех городских сплетен.
— Вам не о чем беспокоиться. Он хорошо держится, передавал вам привет и просил беречь здоровье.
— О, вы сняли камень с моей души! — Тетя Питти благодарно возвела глаза к потолку. — Обязательно пригласите его к нам! Я так давно не видела Эшли и нашего ангелочка!
Криво улыбаясь, Индия представила себе, каким ударом для старой паникерши была бы правда об их с Эшли встрече. Но такого удовольствия она не доставит никому. Она больше не станет бегать за братом, стараясь смягчить удары, которые он сам себе наносит. Пусть поступает, как хочет, раз ему не жаль сына и наплевать на память о Мелани. От таких мыслей Индия вправду успокоилась — в конце концов, она всегда была честна перед собой. Постепенно обвинения Эшли стушевались и стерлись в ее памяти, а волнение после предпринятой попытки стало исчезать. Индия смирилась с тем, что брат пока не простил ее, и продолжала жить так, как жила до смерти Мелли. И пусть иногда ей казалось, что она как страус прячет голову в песок, Индия верила: она сделала все, что могла. Она не поверила бы только одному, и единственно верному объяснению: что Эшли не откликнулся не из презрения к ней, а из-за простого испуга.
Все началось в тот день, когда он снова, уже по привычке, пошел на кладбище. Кому-то могло показаться, что он ходит туда слишком часто; так изредка думал и сам Эшли, но в поисках утраченного покоя он был готов на многое. Касаясь мраморной плиты, убирая листья и увядшие цветы, Эшли чувствовал себя легче, или хотя бы убеждал себя в этом. В простом уходе за могилой было что-то глубоко личное, семейное, словно он заботился о Мелли и о памяти о ней. Эшли не потерпел бы и попытки вторжения в этот уголок своего мира. Поэтому, когда придя однажды на кладбище, он обнаружил перед плитой охапку белых лилий, сердце пропустило удар, а затем забилось горячей злой дробью.
Никто из знакомых не мог принести такие цветы, у друзей просто не было на них денег. Неужели Красотка Уотлинг; Мелли была так добра к ней, да и Красотка… Эшли помнил, как она выручила его, и Хью, и других джентльменов после налета на Палаточный городок, но все равно содрогнулся при мысли, что хозяйка борделя оставила след там, где спит его жена. Если не она, то кто? Ведь все остальные были на похоронах! В голове блуждали догадки о матерях солдат, которых Мелани выходила во время войны, но эта версия была слишком сложной и будто выдуманной для того, чтобы скрыть правду. На самом деле это мог быть только один человек, и сердце Эшли застучало так сильно, что он даже присел на скамейку. Капитан Батлер, вот кто. Ретт Батлер, саквояжник и подлипала, которому он обязан еще больше, чем Красотке.
Он никогда не размышлял о том, каково его истинное отношение к Ретту — то, что хранилось под вежливостью, сдержанной благодарностью и пониманием, что капитан Батлер — человек другого круга и склада. Отбрасывая все это, оставалась странная смесь противоречий. Батлер был груб, но умен, отчего его грубость еще больше бросалась в глаза. Прекрасно образованный, он был лишен идеалов, воображения и надежд, а исключительно практичный подход к жизни сделал его циником. В то же время Эшли подозревал, что напускная небрежность и наглость Ретта — что-то вроде маски, которую тот надевает для общества. Но зачем маска человеку, равнодушному к чужому мнению и не обремененному репутацией, этого Эшли понять не мог, и мысли возвращались к цинизму Батлера и его глубокому неуважению к людям. Ко всем, кроме Мелани.
Не задумываясь о собственных эмоциях, Эшли не раз задавался вопросом, какого рода чувства Ретт Батлер испытывает к его жене. Сама Мелани признавалась, что иногда видит в нем брата: «Хотя бы двоюродного, — краснея, добавляла она. — Он так помог нам всем, когда…» Безграничная благодарность Мелли была искренна и понятна, но Эшли казалось, что ее все же недостаточно для дружеской привязанности или, тем паче, почти родственной любви. Возможно ли, что Мелани искала в капитане поддержки, которой не мог дать сам Эшли? А чего ждал от нее Батлер — утешения, участия, утраченного или вовсе недостижимого света?
Но и с Мелани Ретт держался отстраненно, а порой даже скованно. По правде говоря, Эшли и не хотел бы от него полной откровенности. Он видел, что истинная природа Батлера сделала со Скарлетт, как та изменилась и огрубела. Мистер и миссис О’Хара никогда не дали бы согласия на этот брак. Зачем Скарлетт вообще вышла за него замуж — этого Эшли понять не мог. Ведь у нее уже было достаточно денег и свое дело, независимость и поддержка в лице «старой гвардии» Атланты. Но она все же вышла замуж за подлипалу и саквояжника, накупила роскошных платьев, завела новые, немыслимые прежде знакомства и, казалось, забыла старые времена, когда они собирали хлопок на плантациях Тары.
Эшли стыдился признаться себе, но к печали и непониманию вскоре добавилась ревность — чувство-разрушение, на которое он считал себя неспособным. Он не имел права ревновать и, тем не менее, мучился при одной мысли о том, что Скарлетт находится во власти недостойного ее человека. Если бы он мог, он оградил бы от Батлера и ее, и Мелли, и вообще всех приличных женщин; ведь за невозмутимостью и манерами галантного капитана скрывался зверь, способный иметь дело только с себе подобными. А Скарлетт была другой, она не могла знать, на что идет, собираясь стать миссис в третий раз.
Лишь однажды он был неосторожен и позволил горьким словам слететь с языка. Слишком многое произошло в тот злосчастный день рождения, и сколько он ни пытался, Эшли не мог забыть того стыда и боли. Индия превратила недоразумение в скандал, в котором Батлер уж точно нашел себе роль. Только, в отличие от Мелли, он не был великодушным или достаточно благородным, чтобы потребовать объяснений. Напротив, тогда он сбежал из города, оставив Скарлетт на растерзание судачившей толпы. Если бы не Мелани, ее бы заклевали, и никто не смог бы ей помочь.
Эшли смотрел на белые лилии в надежде, что скоро они завянут и окажутся в куче цветочных останков. И только дома он в полной мере осознал, что еще означал букет: присутствие Ретта в Атланте с, возможно, единственной целью — вернуть Скарлетт. Весь город шушукался о разрыве мистера и миссис Батлер, но Эшли верил, что лишь ему известна истинная причина их расставания.
Лампа уже потухла; Эшли сидел в синей темноте пустой комнаты, тщетно соображая, что делать дальше. В нем проснулось какое-то сумбурное чувство долга, обязанность спасти Скарлетт от повторного опрометчивого поступка. И дело было не в его запретных чувствах к ней, или в ненависти к Батлеру — он не вправе ненавидеть его, как не имеет права желать Скарлетт. Но он должен помочь ей вернуться к прежним ценностям и, насколько это возможно, обрести покой. А для этого Скарлетт лучше быть подальше от капитана Батлера. Пусть тот отправляется туда, куда собирался — в Чарльстон, в Европу, хоть на край света. Эшли вспомнил лилии и тихо выругался; он не ожидал от себя такой ярости, но и скрывать ее больше не хотел.
Остаток недели Эшли посвятил работе и сыну, и немного отвлекся от снедавших его тревог. От Дилси он узнал, что капитан Батлер действительно в городе, но не наносит визитов никому из друзей мистера Эшли и мисс Мелли. «Верно, играет в покер с янки да просаживает деньги в салунах»; Дилси не водила знакомства с прислугой Батлеров, и ее предположения были всего лишь догадками, но она произнесла эти слова с такой уверенностью, что у Эшли отлегло от сердца. Значит, он не разыскивает Скарлетт, не торопится в Тару. Тем лучше — и для Тары, и для Скарлетт.
Утро пятницы было прохладным и пасмурным. Эшли сидел в детской, слушая стук дождя за окном и разглядывая с Бо картинки в «Жизни животных» Альфреда Брема. Дверь скрипнула, на пороге появилась Дилси с подносом.
— Горячее молоко для массы Бо, — улыбнулась она. — А вам записка, мистер Эшли. Вот уж не знаю, кто принес, оставили на крыльце. Видно, пока я ходила в лавку… Ох, мистер Эшли, вам дурно?
— Ничего, — он прикрыл глаза, но Бо завозился рядом, требуя: «Па-ап, ну посмотри!» — Ого, какой тигр! Правда большущий, и зубы… Давай-ка, сынок, пей молоко, а мне нужно заняться делами.
— А ты скоро вернешься? — Бо взгромоздил книгу на колени и принялся водить пальцем по готическим подписям иллюстраций.
— Постараюсь, — выдавил в ответ Эшли. Окружающие звуки будто отдалились, перекрытые легким шумом в ушах. Он перечитал небрежно написанные строки: «Мистер Уилкс, я хотел бы поговорить с Вами, если Вы не имеете что-то против дружеской беседы. Вы сами знаете, где мы можем встретиться — в полдень, сегодня или завтра, как Вам угодно. Р. Б.»
Эшли даже задержал дыхание, как если бы от письма дурно пахло. Его удивление дерзости Батлера было сильнее даже самой дерзости и вопиющего отсутствия такта. И под влиянием этого ослепляющего удивления Эшли тут же решил, что пойдет. В конце концов, он ни разу не встречался с Батлером наедине и уж тем более не беседовал с ним с глазу на глаз. Если мистер Ретт жаждет откровенности, Эшли не будет лукавить. Он выскажет этому мерзавцу все, что думает о нем и его вторжениях в несчастья других людей, и потребует оставить Скарлетт в покое. Подпитанные яростью мысли проносились в голове как пули — неуловимые, горячие, несущие страдания. Взглянув на каминные часы, Эшли схватил шляпу и вышел на улицу.
Теперь ему было все равно, какой дорогой идти и что подумают люди. Коротко кивнув миссис Мерриуэзер и Мейбелл, которые уже замедлили шаг и расцвели участливыми улыбками, он свернул на Пшеничную улицу мимо новой бакалеи, а затем на улицу Фостер. Эшли остановился только у железной дороги; рвано дыша, он сел под навесом, тупо созерцая вывеску фабрики «Эльзас, Мэй и Ко.» по другую сторону путей. Гнев сменился усталостью и сомнениями, и Эшли уже пожалел о своем порыве. Тогда-то он и решил подождать немного, но не у могилы Мелли, а возле часовни. Если Батлер пройдет мимо, он, возможно, окликнет его и спросит, в чем дело. Если же нет, он пойдет домой или в контору и, если удастся, забудет о письме и наглых намеках.
С полчаса простояв в тени часовни, Эшли уже собирался уходить, когда услышал за спиной голос Индии. Правда, он не сразу понял, кто его зовет, и поэтому испугался. Окажись на месте сестры миссис Мерриуэзер, миссис Мид или другая дама, он чувствовал бы себя еще более пристыженным. Не было ни сил, ни желания отвечать даже сестре; та посмотрела на него из-за ограды, как на умалишенного, и поспешила прочь. Эшли горько улыбнулся: разумеется, до заката о его недостойном поведении будет знать вся Атланта.
Вечерний визит Индии не стал для Эшли сюрпризом. Он лишь надеялся, что сестра отнесется к нему с бóльшим уважением и тактом, но Индия повела себя как всегда. По дороге домой Эшли чудилось, что его преследуют, и он, не оглядываясь, бежал с лесного склада, как Орфей из царства мертвых. Опустившись на ступеньки черного входа, он перевел дыхание, морщась от скребущей боли в груди. Как же не хватало рядом человека, способного понять все, через что он прошел, и что еще предстояло вынести! Возможно ли теперь волноваться о том, какую ложь выдумают чужие люди! Или Индия до сих пор считает, что в мире нет ничего страшнее пустой болтовни?
Бо, верно, уже спал; стараясь не шуметь, Эшли открыл дверь и на цыпочках прошел к себе. Скомканная записка Батлера осталась в кармане пальто вместе с перчаткой Мелани, но он слишком устал, чтобы думать о таких вещах. Раздевшись в темноте, Эшли лег под стеганое одеяло и сразу провалился в тяжелый сон без сновидений. Лишь под утро ему привиделся не то лев, не то тигр, понуро сидящий перед большим камнем.
В субботу погода окончательно испортилась. Ливень хлестал по камням улицы и кирпичной кладке тротуаров, мешая песок с опавшей листвой; сад совсем посерел, клумбы размыло, во дворе было настоящее море грязи. Отложив газету, Эшли задумчиво посмотрел в окно, потом на часы. Как хорошо, что еще утром он отправил Бо в гости к Джо Уайтингу; мальчику не терпелось показать приятелю книгу Брэма. Эшли был только рад, что чтение помогает сыну справиться с горем. Бо часто вспоминал мать, а то и плакал, но его всегда удавалось отвлечь интересной историей, как было в детстве с самим Эшли.
Дилси спросила позволения сходить к мисс Питтипэт, проведать дядюшку Питера, кухарка занималась своими делами, и Эшли наслаждался одиночеством. Непогода избавила его от надобности принимать еще одно решение: даже Батлер не высунется из дома в такой ливень. Хотя, где в данный момент проживает капитан Батлер — в своем роскошном особняке, в гостинице или в заведении Красотки Уотлинг, — Эшли не знал и не хотел знать. Часы над камином мелодично пробили четверть второго; он открыл книжный шкаф и пробежал пальцами корешки. Шекспир, Гете, Шиллер… что-то прогрохотало за окном, а через минуту раздался стук в парадную дверь.
Удивляясь, почему Бо привезли так рано — он ведь должен был остаться на обед, — Эшли вышел в холл и отодвинул засов. Но под навесом стоял не мистер Уайтинг, а высокий мужчина в плаще с пелериной и капюшоном, скрывавшем лицо.
— Чем могу быть полезен, сэр? — осведомился Эшли, придерживая дверь. Незнакомец откинул капюшон и улыбнулся во всю ширину смуглого одутловатого лица.
— Приятно застать вас дома, мистер Уилкс, — мерзкая ухмылка потухла, и Ретт Батлер кивнул, коснувшись мокрой шляпы кончиками пальцев. — По правде говоря, я мало на это надеялся, но, похоже, сегодня мне везет.
— Что вам нужно? — Эшли оглянулся и вышел на крыльцо. Капавшая сквозь щели вода собиралась в маленькие потоки и стекала по ступенькам. — Чего вы хотите? — повторил он.
— Во-первых, выразить искренние соболезнования вашей утрате, — голос Батлера звучал глухо, взгляд был непроницаем. — Во-вторых, мне необходимо поговорить с вами, а поскольку ответа на письмо я не получил, то взял на себя смелость явиться лично.
— Благодарю, — ответ прозвучал двояко, и Эшли смутился, но тут же холодно добавил: — Извините, не вижу надобности в беседе. Бо скоро вернется, мне нужно… — каким-то образом Батлер оказался между ним и дверью, и Эшли покраснел от досады.
— Дайте пройти, капитан Батлер!
— Ничего я вам не дам, — привычно растягивая слова, произнес тот. — И если не хотите новых сплетен, берите пальто и садитесь в коляску. Не бойтесь, я не повезу вас кататься по городу или к мисс Уотлинг. Стаканчик бренди в моей библиотеке — вы ведь не откажетесь?
Стиснув зубы, Эшли покосился на потускневший фасад и окна тети Питти. Индия любит смотреть на дождь; если она увидит, что он не пускает гостя в дом, то раздует еще одну историю. Тут Батлер прав — новые пересуды ему ни к чему. Молча кивнув, Эшли юркнул в холл и накинул пальто.
— Приехал джентльмен по поводу леса, мне нужно на склад! — крикнул он кухарке и, услышав в ответ: «Хорошо, мистер Эшли!», захлопнул за собой дверь.
— Вы прямо читаете мысли, мистер Уилкс, — снова усмехнулся Батлер, когда они шли к экипажу. — Я как раз хотел спросить, как обстоят дела с лесопилками. Торговля цветет, не так ли? — теперь в его хриплом голосе проступал откровенный сарказм.
— Мне не на что жаловаться.
— Разумеется. Вы скорее помрете с голоду и сами ляжете в гроб, чем станете жаловаться. Ох уж эта конфедератская гордость… — Батлер поправил откидной верх коляски и разобрал вожжи. — О, мистер Уилкс, прошу, не обижайтесь на мои слова. Я вправду очень рад, что вы со всем справляетесь даже без моей жены. Кстати, вот и второй вопрос: есть какие-нибудь новости о миссис Батлер?
Эшли нахмурился, надеясь, что в полумраке Ретт этого не заметит. Он развалился рядом на узком сидении, распространяя запах выпивки, крепкого табака и пота, словно пробежал несколько миль в своем тяжелом плаще. Похожей накидкой был укрыт Эшли, когда Батлер вез его, раненого, домой, и тащил сквозь патруль янки, распевая пьяные песни. От воспоминаний Эшли содрогнулся и плотнее запахнул пальто.
— Так что же с миссис Батлер? — бесстрастно повторил возница.
— Скарлетт уехала из Атланты сразу после похорон. Куда — я не знаю.
— Вот как. Раз уж вы согласились поговорить со мной, мистер Уилкс, — Батлер тронул лошадь кнутом, — прошу, не делайте из меня идиота. Я уже неделю в Атланте и знаю обо всем, что тут происходит, — а уж где Скарлетт, и подавно. Меня интересует, пишет ли она вам и шлет ли деньги, вот и все. Впрочем, деньги не имеют значения. Так она вам пишет?
— Нет.
— Странно. А как же забота о близких? Она должна была научиться помогать страждущим, имея пример в лице мисс Мелли.
Эшли сжал в карманах кулаки. Мерзавец… почему он не послал его ко всем чертям?
— Не смейте говорить так о Скарлетт и о моей жене, — еле скрывая бешенство, прошипел он. — Вы низкий человек и всех меряете своей меркой, но от этого только опускаетесь все ниже.
— Давайте обойдемся без проповедей, мистер Уилкс, — Батлер зевнул и снова стегнул лошадь. — Поверьте, я и в мыслях не имел оскорбить память миссис Уилкс. Я очень дорожил нашей дружбой.
Он произнес эти слова без тени издевки, и гнев Эшли, готовый вырваться наружу, как-то утих под волной горечи. Остаток пути они молчали. Эшли заметил, что Батлер предусмотрительно сделал большой крюк и пересек Персиковую улицу с севера, подальше от оживленных кварталов. Теперь они ехали по безлюдной Весенней улице; слева показались причудливые башенки и затейливые карнизы особняка, и Эшли невольно улыбнулся. Дом Скарлетт был ее отражением: ярким, дерзким, полным сиюминутных прихотей и противоречий, но в то же время милым в своем полудетском желании всех очаровать.
— Настоящий архитектурный кошмар; благо, обошлось без горгулий, — расстроенно протянул Ретт. Коляска остановилась на заднем дворе, от конюшни к ней уже бежал мальчишка. — Не беспокойтесь, мистер Уилкс, у меня новые слуги, они никого здесь не знают. Тяжело было видеть знакомые лица после… Проходите, вот сюда.
Эшли с женой неоднократно наносили визиты Скарлетт. Они двое, а еще тетя Питти и дядя Генри Гамильтон были немногими представителями «старой гвардии», отважившимися ступить на ковры, по которым накануне ходили янки. Оказалось, что Эшли не видел и половины помещений четырехэтажного дворца. Батлер провел его по узкому коридору мимо кладовых и комнат прислуги, потом мимо кухни и в холл, куда из цоколя вели несколько ступенек. В центре холла уходила наверх парадная лестница; следом за хозяином Эшли миновал второй этаж и поднялся на третий. Тут он никогда не бывал, да и не мог, ведь Скарлетт никогда не приглашала его в свои комнаты. Да и с чего бы… мысли путались в голове, выстраиваясь в какие-то непонятные цепочки. Он вспомнил, как Мелли, пунцовая от смущения, призналась, что была в спальне у капитана Батлера. Но тогда умерла малышка Бонни, Батлер был не в себе, и грани пространства стирались перед все сметающим горем.
— О чем вы задумались, мистер Уилкс?
Эшли вздрогнул и словно только теперь увидел распахнутую перед ним дверь. Верно, тут находилась библиотека или кабинет хозяина: ореховые стеллажи до самого потолка были заполнены книгами, но на письменном столе не лежало ни одной. А вот папок с документами и гроссбухов там было достаточно, корзина для бумаг тоже была полна. Казалось, кто-то занимался в этой комнате делом, не терпящим отлагательств, и Эшли почувствовал себя незваным гостем.
— Присаживайтесь, — хозяин махнул на кожаные кресла и взял с кофейного столика шкатулку с сигарами. — Не помню, Эшли, вы курите?
— Капитан Батлер, я…
— Ретт. Окажите мне любезность: зовите меня по имени, а я буду звать вас Эшли. — Он поставил шкатулку обратно и достал из шкафчика графин и две рюмки. — До брудершафта еще далеко, но пожалуйста, угощайтесь, — и Батлер до краев наполнил рюмки бренди.
— Благодарю, но я не…
— Пейте, — хрусталь уткнулся ему в руку, горячие пальцы заставили крепко сжать черенок. — Хочу проверить кое-что. Пейте, черт вас подери!
Опешив, Эшли поднес рюмку к губам и сделал маленький глоток. Бренди обожгло горло и пустой желудок, но он выдохнул и глотнул снова, на этот раз чуть больше. Батлер наблюдал за ним, нагло прищурившись, отчего его глаза под густыми черными бровями превратились в опухшие щелки. Эшли моргнул и с трудом допил остаток.
— Ясно. — Батлер опрокинул в себя рюмку, смачно цокнул языком. — Все вранье, от первого до последнего слова.
— О чем вы? — Язык уже слегка заплетался, и Эшли решил, что разумнее будет не вставать с кресла.
— О милых небылицах, которые ходят про вас в Атланте. Будто вы пьете как сапожник и поэтому никого не принимаете. Бог мой, Эшли, и как это вас угораздило?
— Сам не знаю. Я не знаю, кто придумал этот вздор, — он потер глаза и виски, собираясь с мыслями. — И я не понимаю, почему должен оправдываться перед вами, капитан Батлер. Чего вы от меня хотите?
— Чего я от вас хочу, вы скоро узнаете. Но давайте по порядку, Эшли. — Ретт легко переставил кресло и сел напротив. — Я давно привык, что в нашем королевстве не слишком свежий воздух, но теперь тут откровенно дурно пахнет. Вы же образованный человек и привыкли к аллегориям. Так из какой галереи идет этот, с позволения сказать, аромат?
Он даже удивился, как вежливо и одновременно язвительно может разговаривать этот человек. Глядя на Батлера сквозь тонкую дымку, Эшли думал, что впервые видит его так близко. А Ретт сильно изменился с тех пор, как они с Мелани видели его в последний раз. Наверное, он сам много пьет — столько, что этого уже не скроешь. Неудивительно, особенно учитывая последние события.
— Вы давно в городе? — спросил Эшли. Батлер откинулся на спинку кресла и зажег сигару.
— Как я уже сказал, неделю. Я собирался в Чарльстон, если вам любопытно, но не смог. Что-то меня удерживало, я кружил то тут, то там, не уезжая дальше Мариэтты. Хотя, по правде говоря, — он сильно затянулся, — мне нужно закончить всего два дела: оформить развод и продать дом. С домом будет легче, янки наверняка оценят этот ужас с башенками. А вот развод… пока миссис Батлер отсиживается в своей крепости, я не могу толком им заняться. Что вы сказали?
Эшли смущенно запнулся и закашлялся. Он понятия не имел о намерении Батлера развестись, и теперь, в свете недавних сожалений, испытывал настоящую радость. Наверное, все чувства были написаны у него на лице, потому что Ретт хмыкнул и потянулся за графином.
— Полноте, Эшли. Будто вы никогда не надеялись, что это произойдет, — рюмки снова наполнились, и Батлер театрально приподнял свою: — Пусть желания сбываются, рано или поздно! Что же вы не пьете, мистер Уилкс? Это ваша победа.
Но радость схлынула так же внезапно, как появилась. Эшли будто протрезвел: он поставил рюмку и чуть наклонился вперед, хмуро глядя в насмешливое лицо Ретта.
— Вы бросаете Скарлетт, продаете дом? Почему?
Ретт залпом проглотил бренди.
— Вот и начинается наш с вами интересный разговор. Только под выпивку он пойдет еще лучше, так что не гнушайтесь. Тут есть особый шкафчик, в нем достаточно добра на один вечер — или не на один.
Он умолк и какое-то время крутил пустую рюмку, разглядывая блики свечей на ее гранях. Эшли опустил взгляд на свои руки — загрубевшие после войны и тяжелой работы в Таре, они все равно были узкими и слабыми в сравнении с мощными руками Батлера. Смуглые, поросшие темными волосками, его пальцы таили какую-то порочную силу; ими сворачивали шеи и ласкали продажных женщин, но не строили дома и не утешали детей. Эшли вспомнил о Бонни, вспомнил Уэйда Хэмптона и Эллу, так привязанных к дяде Ретту, и снова покраснел от стыда.
— Вы удивлены, что я
бросаю свою жену, — хриплый голос вернул Эшли к реальности. — Я бы не назвал это так. Во-первых, Скарлетт не из тех женщин, которых возможно бросить, — она слишком гордая и не повиснет на шее у мужчины, даже когда он уходит. Во-вторых, я сам не люблю подобных банальностей. Лучше назовем это… освобождением. Я даю свободу Скарлетт и тем самым возвращаю свою собственную.
— Но разве она была в заточении, разве вы…
— Я повторяю свою просьбу, Эшли: не делайте из меня, а тем паче из себя, дурака. Скарлетт долгие годы была в заточении поэтической неразделенной любви к вам, и теперь я намерен преподать ей урок.
— Какой урок?
— Очень простой и полезный всем красивым упрямым женщинам. Она любила вас, совершая ради этого пылкого чувства и глупости, и подвиги. Именно так: она под пулями везла мисс Мелли в Тару не из чувства привязанности к ней, а потому, что наверняка обещала вам беречь ее и вашего сына. Она пахала землю и собирала хлопок, держась на одной радости, что где-то там, неподалеку, вы стучите топором. Она приехала в Атланту и была готова лечь ко мне в постель за триста долларов, лишь бы не дать вам голодать и побираться. Ну и разбитая ваза — это тоже во имя ее пламенной страсти.
— Какая ваза? — как в бреду прошептал Эшли.
— Выпейте и не перебивайте меня. Так вот, все то время, пока Скарлетт сохла по вам, рядом с ней был мужчина — и, пожалуй, не один, — околдованный ее чарами, готовый положить к ее ногам весь мир. Многочисленные ухажеры довоенных лет, юный Чарльз Гамильтон, далеко не юный Фрэнк Кеннеди и, наконец, ваш покорный слуга, — Ретт приложил руку к манишке и слегка поклонился, — мы все любили мисс Скарлетт и жаждали быть рядом с ней. Поняли, что я имею в виду? Она всегда была желанна, даже в своей несчастной отвергнутой любви. Она знала — стоит ей взмахнуть ресницами, и все кавалеры, кроме, пожалуй, меня, упадут в ее сети. Согласитесь, Эшли, иметь такой тыл куда приятнее, нежели сидеть в старых девах, прекрасно понимая, что никого ничем уже не заманишь. Вспомните вашу сестру. Впрочем, я не смею оскорблять мисс Индию — для нее еще не все потеряно, если она станет хоть чуточку добрее. Позвольте, я налью вам.
Тыл, о котором я толкую, очень важен для женщин. Они так стараются нравиться, так стремятся выйти замуж, потому что несамостоятельны и боятся всю жизнь зависеть от родственников — ведь родственников не выбирают, в отличие от мужей. Они видят в браке свою главную цель и страшатся адюльтера даже в мыслях. Но для своенравных особ вроде Скарлетт брак вовсе не означает запрета на… «запретную» любовь. Очевидно, ни Чарльз, ни Фрэнк не смогли помочь ей забыть вас. Я пытался заставить ее забыть, все эти годы. Однажды мне даже показалось, что я добился успеха, но я горько ошибся, и… в конце концов мне это надоело. И я собираюсь лишить Скарлетт тыла замужества, чтобы она хоть немного ощутила, каково это — быть одной.
— Вы… это неблагородно. Это жестоко! — воскликнул Эшли и даже испугался, так неестественно громко звучал его голос. — Скарлетт столько выстрадала рядом с вами, вы обязаны поддерживать ее, как супруг, до конца…
— Пока смерть не разлучит нас? Помилуйте, мистер Уилкс, эти высокие слова не имеют никакого значения — ни для меня, ни для нее.
Батлер тяжело поднялся и прошел к шкафчику возле окна — очевидно, там он и хранил свои запасы. Отперев шкафчик, он достал две бутылки и задумчиво посмотрел их на свет. Эшли подумал, не стоит ли попросить хотя бы скромной закуски, но это было бы совершенно бестактно с его стороны.
— Только не думайте, Эшли, что я считаю Скарлетт жестокой женщиной или хочу за что-то ей отомстить. Она же как дитя, не ведающее, что творит. Но это касается только чужих чувств — в практичных материях миссис Батлер куда более внимательна и благоразумна. Вам не кажется, что нашему традиционному воспитанию не хватает какой-то тонкости? Я имею в виду чуткость к чужим переживаниям. Она остается под эгидой религии, но религиозная же строгость слишком пугает неокрепшие души. А еще отстраненность и чопорность родителей — тоже, знаете, не способствует развитию доброты.
Казалось, он уже заговаривается от выпивки, хотя три… четыре рюмки коньяка для Батлера наверняка равноценны капле. Эшли из глубины кресла смотрел на его мощную фигуру, колебавшуюся в тусклом свете, и пытался догадаться, к чему ведет этот пройдоха.
— Впрочем, вам этого тоже не понять. Вы счастливчик, Эшли, вы прожили столько лет рядом с ангелом. Вам всегда было радостно возвращаться домой, ведь правда? Мисс Мелли с сыном встречали вас на пороге, она говорила: «Как хорошо, что ты дома, дорогой». Всякий раз так, будто вы не виделись целую вечность, и вас охватывало тепло, и нежность, и благодарность судьбе. Я знаю, что говорю, потому что мисс Мелли всем умела подарить лучик этого счастья. А Скарлетт — никогда. Я приходил в этот дом, а она спускалась — изредка — как королева, чья улыбка на вес золота. А я стоял, как подданный, у подножия этой лестницы, или шел наверх, чтобы деликатно постучаться в запертую дверь. О, не сомневаюсь, — Батлер внезапно рассмеялся, — если бы
вы приходили к ней домой, она летела бы в ваши объятия как птица. Первые месяц-два уж точно бы летела.
— К чему вы клоните? — пробормотал Эшли.
— Я объясняю, какую великую иллюзию вы создали для Скарлетт и какое ненужное испытание — для себя. Вы просто краеугольный камень, мистер Уилкс. По своей ли воле, вот в чем вопрос. Она вообще у вас есть — своя воля?
Внезапно Батлер снова оказался перед ним, еще ближе, чем раньше. Он опирался ладонями на подлокотники кресла и наклонился к Эшли, вперив в него взгляд и дыша бренди. От него веяло жаром — незнакомым, опасным, и Эшли сильнее вжался в обивку, стараясь увеличить дистанцию.
— По-вашему, я в чем-то виноват, Ретт? — сухо произнес он.
— Да! Да, черт побери. Только избавьте меня от вашего джентльменского гонора. Я вас пригласил не для игрушек в дипломатию и прочих реверансов. Я хочу, чтобы вы поняли, в чем именно виноваты. А поэтому пейте, пока я не начал вливать в вас коньяк силой.
— Это переходит все границы, — Эшли поднялся, толкнув Ретта в грудь, и сделал несколько шагов к двери. Все не так уж плохо: если он возьмет себя в руки, то доберется до дома или до лесного склада. Он не так уж пьян, он только… Комната качнулась, и Эшли скользнул пальцами по стеклу. Хозяин расхохотался.
— Давайте, вперед! Доблестный майор Уилкс бежит из форта Батлер! — Он преградил ему дорогу и больно схватил за плечо. — Ты же скатишься по лестнице прямо в ад. Или, думаешь, мисс Мелани достанет тебя и оттуда?
Мерзкая опухшая маска кривлялась в каких-то двух дюймах от его лица. Эшли снова уперся ладонями Батлеру в грудь, чувствуя под пальцами мятую несвежую ткань и волосы, и еще больше жара, разлившегося по жилам. Еще немного, и его вывернет прямо на Ретта и его ковер. Он вспотел, оскаленные зубы стучали, сквозь них вырывался какой-то свист.
— Не с-с-смей… говорить… — он собрал все силы и отпихнул Батлера, тот ударился спиной о кресло. — Если вы еще раз заговорите о Мелани, я вас… — Сгорбившись, Эшли обнял себя, стараясь унять яростную дрожь. С ним никогда такого не было, это был не он, а кто-то другой, такой же отвратительный, как Батлер. Это было недопустимо; по лицу текли пот и слезы, он поспешно вытер их рукавом.
— Вы чудовище. Как она могла выйти за вас? — слова сами слетали с языка. — Что вы с ней сделали?
— Я показал Скарлетт истинные удовольствия жизни — то, что, в отличие от ее фантазий, приносит настоящую радость. А вот вы дали ей лишь иллюзии.
Он был прав: Батлер вовсе не так пьян, он просто потешается над ним. Эшли расстегнул душивший его воротник. Все это чертова комедия, больше ничего, но если Батлеру нужна правда — Бога ради.
— Да, вы правы. Я был для нее миражом, воспоминанием о прежних временах, когда в мире ценились великодушие и репутация, а не деньги. И если я давал Скарлетт хоть малейшую надежду на благородство в любви…
Теперь Батлер не смеялся — он гоготал, как пьянчуга в трактире, тряся головой и сгибаясь в приступе идиотского веселья.
— Скажите еще — надежду на чистоту и величие! Ох, мистер Уилкс, вы, право, рассмешили меня. Когда-то Скарлетт пыталась втолковать мне то же самое, но ведь она верила во все, что говорит. Впрочем, я прошу прощения — вы же сами у нас почти монах!
Эшли вспыхнул; кабинет качался, как каюта в шторм. Он махнул рукой на дверь, стараясь дотянуться до позолоченной ручки, но Ретт снова закрыл дорогу.
— Не так быстро, мистер Уилкс. Я все же не могу позволить, чтобы вы упали и свернули себе шею. Вы ведь, — опять этот издевательский прищур! — пока не в состоянии преодолевать такие препятствия. Вы не из тех, кто, даже напившись вдрызг, может схватить женщину, отнести ее по о-о-очень длинной лестнице и так удовлетворить в постели, что она вмиг забывает всяких там благородных рыцарей. А я из таких.
Кровь будто отлила от сердца. Он вцепился в рубаху Ретта, невольно распахивая ее и сильнее обнажая заросшую волосами грудь.
— В-вы негодяй…
— Я все-таки ее муж. А долг мужа — доставлять жене определенное удовольствие. Я бы даже сказал, что это долг мужчины. Только вам и этого не понять, — с расстановкой произнес Батлер.
Эшли попятился, упираясь лопатками в стену. Пальцы свело судорогой, он не мог их разжать, и Ретт навалился на него. Теперь весь мир вонял бренди; Эшли побледнел, к горлу подступила тошнота. Как Скарлетт могла выносить такое? И как он допустил, чтобы она это выносила?
— У вас сейчас глаза как у кролика — того и гляди, упадете в обморок. — Батлер дышал ему в шею, почти касаясь губами. — Бедный джентльмен мистер Уилкс… а если так? — и он резко вжался в Эшли бедрами. — Бедный вялый мистер Уилкс.
Живот подвело в спазме, и Эшли вырвало.
Очнулся он в том же кресле, только уже было темно и воняло нашатырем. Он застонал, ежась от холода, отталкивая руку с пузырьком и другую, с рюмкой.
— Теперь я не шучу — вам необходимо выпить, Эшли. Один глоток, вам тут же станет легче.
От мерзкого вкуса снова потекли слезы. Кто-то забрал пустую рюмку и сунул ему под нос тарелку сэндвичей.
— Поставлю ее сюда, на этот столик. Хватит, пожалуй, с вами нянчиться, — Ретт Батлер взял сигару и отошел к окну.
Мистер Уилкс оказался тряпкой, как он и ожидал. Удивительно, как этот настоящий джентльмен еще смог воевать и выносить тюремные невзгоды. Ретт закурил, наблюдая, как гость вяло возит руками, достает из кармана брюк платок и вытирает губы. Эдак придется снова приводить его в чувство; он бросил сигару в пепельницу, налил стакан воды и протянул мистеру Уилксу.
— Благодарю, — просипел тот. Еще и эти манеры: само воплощение вежливости, а в душе наверняка клянет его на чем свет стоит.
— У Скарлетт хотя бы хватило мужества назвать меня скотиной. Не стесняйтесь, мистер Уилкс, — он зажег новую сигару, затянулся, стряхнул пепел на ковер. — Я был с вами откровенен и надеюсь на ответную искренность.
— Что произошло? — Нет, он не прикидывается, а вправду совершенно растерян. — К чему… зачем все это было?
— Я решил преподать вам урок.
— Что?
Он приподнялся в кресле, и Ретт предостерегающе поднял руку.
— Не спешите, а то опять станет дурно. Я постараюсь объяснить. Любой другой человек из тех, кого вы знаете, мог просто прийти и поговорить с вами. Вы бы открыли ему дверь и пустили в свой дом, потому что это человек вашего круга. Мне же пришлось пробиваться сквозь этот круг в вас самом. Мне пришлось сделать все это — заинтриговать запиской, разозлить букетом, напоить бренди и прижать к стене, — чтобы достучаться, простите за пафос, до глубин вашей натуры. Воспитание, сдержанность, всевозможные маски — все это теряет смысл, когда жизнь делает крутой поворот. Можно сказать, я на время содрал с вас шкуру джентльмена. Только так есть смысл разговаривать о чем-то серьезном, и для вас понадобилось расставить ловушки.
— Чего вы добиваетесь? — Голова прояснилась, после воды стало как-то чище по рту. Эшли крепче сжал подлокотники и повторил: — Чего? Чтобы я стал себе противен?
— И этого тоже. Чтобы вы знали, до чего можете дойти, если оступитесь. Вы же слабак, Эшли, и совсем один. И сплетни о вас распускают не просто так — они имеют под собой какую-то почву. Как эту почву и причину извратят, уже другое дело, но где-то в самом начале есть правда, которую вы знаете. Уж поверьте человеку, лишенному репутации.
Не было сил отвечать, и Эшли неопределенно качнул головой.
— Я был когда-то в похожем положении, мистер Уилкс. Нет, не когда умерла Бонни, а много раньше, в юности. Я боролся с ненавистным мне укладом, оступился, но не стал себе противен. Напротив, мне казалось, что никто не понимает, что для меня действительно хорошо, что мне нужно. И я вырос одиночкой, лихим парнем и подлецом. Из вас такой не получится. Вы просто сломаетесь, и сломаете жизнь сыну. У вас ведь остался сын, вы помните? Это у меня ничего не осталось, а у вас есть Бо. Так вот ради него я советую вам вернуться к респектабельному образу жизни.
— Что вы хотите сказать? Я не нарушал никаких приличий, я ничего не… Почему я должен оправдываться перед вами?
— Вы снова не хотите понять, мистер Уилкс. Вы принадлежите к определенному слою общества, без которого погибнете. Старая Атланта — она как Атлантида, медленно уходит на дно, но пока еще живы те, кто помнит ее молодой и процветающей. И вы один из этих атлантов, Эшли. Стойте крепко на своих глиняных ногах. А для этого придется исправно следовать всем традициям, даже глупым и неуместным, как вам справедливо кажется, в вашем глубоком горе. Будете и дальше сидеть взаперти с украденной бутылкой виски, и люди решат, что вы сошли с ума. Что ж вы смотрите на меня, как на привидение? Думали, никто не знает?
— Я ничего не крал, — с вызовом ответил Эшли.
— Пусть так. Образно выражаясь, вы взяли ту бутылку, посидели с ней вечерок и поняли, что даже так вам не заглушить своей боли. И, предположим, вы вернули ее обратно. Суть в том, что для гибели репутации достаточно одного неосторожного шага. Дайте одно звено, и вам сделают цепь, а потом скуют вас ею как каторжника. Вы так долго не протянете, Эшли, вы слишком зависите от общества. Не ждите облегчения, когда оно от вас окончательно отвернется.
— Значит, в этом ваш «урок», капитан Батлер? Благодарю, но я обойдусь без вашего участия и советов… а теперь позвольте откланяться.
— Не позволю. Послушайте меня еще две минуты, мистер Уилкс, и не питайте иллюзий, что я забочусь о вас. Меня волнует судьба только вашего сына, — Ретт взял с тарелки сэндвич, — и моей жены.
— Скарлетт? Причем тут она? Вы думаете, она все еще… влюблена в меня? — Эшли грустно улыбнулся. — Уверяю вас, Ретт, это не так. Еще в день смерти Мелли Скарлетт сказала…
— Я знаю, она выложила мне все еще с порога. И кроме воплей прозрения там было кое-что важное: она обещала мисс Мелани заботиться о вас и Бо. И она сдержит обещание, вопрос только, какой ценой.
Он дожевал сэндвич и запил его водой, потом промокнул губы салфеткой.
— Проще говоря, я не допущу, чтобы вы сели Скарлетт на шею. Не перебивайте, я не закончил. Рано или поздно она узнает, что болтают о вас здешние кумушки, и во всеоружии примчится в Атланту. Если к тому времени вы не встанете на ноги, она начнет всячески опекать вас, вести ваши дела, драться на дуэлях с Индией, миссис Мерриуэзер и всеми остальными, кто посмел очернить ваше доброе имя. Скарлетт вспыхивает от одной искры, вам ли не знать, а тут будет целый фейерверк. Где-нибудь посреди этой битвы она решит, что недостаточно старается, и, чего доброго, снова втемяшит себе в голову, что любит вас; а вы, огради вас Господь, в порыве благородства сделаете ей предложение…
— Я никогда…
— Погодите, еще два слова. Даже если дело не примет такой оборот, Скарлетт потратит на вас уйму времени и сил — то, что ей необходимо посвятить собственным детям. Вы же не хотите обделить и без того несчастных Уэйда и Эллу?
— Я никогда не хотел ничего подобного!
— Вот и славно. Постарайтесь сделать так, чтобы у Скарлетт не появилось повода снова вас спасать. Дьявол вас побери, Эшли Уилкс, возьмите, наконец, себя в руки!
Борясь с досадой, грозившейся вылиться в новую сцену, Эшли холодно кивнул и вышел в распахнутую перед ним дверь. Батлер проводил его до черного входа; дождь уже прекратился, гравий немного скользил под ногами. Свежий воздух быстро прояснил голову, и возле ворот Эшли нашел в себе силы вежливо спросить:
— Едете в Чарльстон? Я слышал, вы собирались в Европу…
— Зависит от того, как примут меня родные, — бесстрастно протянул Ретт. — Вам тоже следовало бы помириться с сестрой, мистер Уилкс, и чем скорее, тем лучше. Та история не стоит такой долгой войны. Хорошего вам вечера.
Все еще морщась от слабой боли в желудке, Эшли обогнул роскошный дом Батлеров и вышел на Персиковую улицу. Он мог быстро пройти пять кварталов до дома, но предпочел не спешить; прогуливаясь по улице, Эшли учтиво кивал знакомым и даже остановился побеседовать с миссис Мид. Супруга доктора казалось чем-то взволнованной: она смотрела на него, словно хотела напоить горьким лекарством, но не решалась этого сделать. Только у дома Элсингов, где после войны жили и она с мужем, и Уайтинги, и миссис Боннелл, миссис Мид робко погладила руку Эшли и промолвила:
— Вы так давно не заходили к нам, что мы начали волноваться. Ох, дорогой мистер Уилкс, мы же любим вас и переживаем ваше горе как свое собственное! Если вас что-то гнетет, вы всегда можете поделиться… — она замялась, подыскивая подходящую кандидатуру, — с доктором Мидом. Он будет только рад помочь.
— Благодарю, миссис Мид. Я обязательно навещу вас — если позволите, даже завтра, — пообещал Эшли. — А сейчас мне пора домой — Бо, наверное, уже вернулся из гостей.
— Конечно, до скорой встречи! — радостно лепетала миссис Мид, наблюдая, как он удаляется, распрямив плечи, и оборачивается, чтобы с улыбкой помахать ей. Все-таки Эшли Уилкс хороший человек, что бы о нем не говорили. Правда, на мгновение миссис Мид показалось, что от Эшли пахнет спиртным, но она решительно помотала головой. На самом деле она никогда не верила слухам; это все Долли Мерриуэзер, которую хлебом не корми, а подай какую-нибудь новость…
Возле дома тетушки Питти Эшли замедлил шаг. Он мог прямо сейчас последовать недавно полученному совету и помириться с Индией — то есть, попробовать помириться. Но что-то мешало ему, что-то глубоко внутри, куда надеялся заглянуть капитан Батлер. Может быть, позже, в другой, новый день, но не сейчас. Он еще должен разобраться, не будет ли это предательством по отношению к Скарлетт. Кроме того, он все-таки… устал от Индии; она же навязчивее десяти миссис Мерриуэзер. Эшли представил себе череду предстоящих визитов, завуалированных намеков и оправданий, и тяжело вздохнул.
— Да где же вы пропадали, мистер Эшли? — воскликнула Дилси, стоило ему переступить порог. — Кто же это такой, чтобы держать вас на складе так долго? Да, масса Бо покушал, а вы вот опять не евши весь день…
— Я не был на складе, — Эшли повесил пальто, вынул из кармана перчатку Мелани и записку. — Я был у капитана Батлера, он просил меня о встрече. Там и пообедал, можешь не беспокоиться.
— О, так вы видели капитана Батлера? — глаза у Дилси загорелись любопытством. — И как он, мистер Эшли? Верно, ждет мисс Скарлетт, да ведь она…
— Я не знаю его планов, — сухо перебил он служанку. — И прошу тебя, Дилси, не надо домыслов и сплетен. В конце концов, это не наше дело.
Смутившись, Дилси пробормотала извинение и ушла на кухню. Там, понизив голос до шепота, она рассказала обо всем кухарке, взяв с нее слово, что новость о капитане Батлере не выйдет за порог этого дома. Тем не менее, уже в воскресенье весь город строил предположения о цели визита Ретта Батлера в Атланту. Одни думали, что он вернулся за женой, другие — что закончить известные лишь саквояжникам делишки. Кто-то пустил слух, что капитана видели на Оклендском кладбище, и он был очень расстроен, даже плакал. «Значит, даже у таких людей есть капля чувства!» — заявила миссис Мерриуэзер; ее поддержал нестройный гул дамских голосов.
Эшли пошел на кладбище лишь спустя неделю: в конторе накопилось много работы, часть подсчетов он взял домой и корпел над ними, стараясь разобраться в ранее допущенных ошибках. Ему сложно было посвящать деньгам столько времени и мыслей, но раз это необходимо для получения… независимости, он готов идти на жертвы. Он лишь надеялся, что повышенное внимание к цифрам не сделает его меркантильным: от практичности до мелочности один шаг, важно соблюсти во всем меру.
В тот день Бо попросил взять его «на мамину могилу». Поколебавшись, Эшли согласился, и они пошли вдвоем по Персиковой улице, через площадь, мимо вокзала и через железнодорожные пути. На кладбище мальчик отпустил его руку и зашагал впереди; Эшли отстал, разглядывая ухоженные могилы конфедератов и место, где в будущем году собирались установить обелиск. Когда он подошел к могиле Мелани, то увидел Бо, стоявшего рядом над чем-то белым.
— Смотри, па, какие красивые цветы. Это лилии, да? А кто их принес? А почему они тут, а не на памятнике? — Бо указал на плиту.
— Не знаю, сынок. Видишь, они почти завяли. — Он поднял венок, с которого посыпались лепестки. — Наверное, лежит здесь с прошлой недели, пора выбросить.
— Тут еще есть хорошие. — Бо вытащил несколько цветов и аккуратно сложил их на могилу. Помолчав, он добавил: — Может, тетя Скарлетт? Но она пришла бы к нам посмотреть мою книгу.
— Может быть, тетя Скарлетт скоро зайдет к нам. Теперь давай посидим молча, Бо, вот здесь, — Эшли указал на скамейку, и мальчик послушно сел, свесив худые ножки в новых ботинках. С минуту они тихо смотрели на могилу; Бо шмыгнул носом и засопел.
— Эй, малыш, — он обнял сына, прижимая к себе. — Многие любили маму, не только тетя Скарлетт. И многие приносят ей цветы. Мы тоже будем приносить, когда захочешь. Хорошо, сынок? — Бо кивнул, вытирая слезы. — Все будет хорошо.
Эшли только надеялся, что больше никто не положит лилии рядом с могилой — там, где он купил место для себя.
____________________________________________
Карта Атланты 1874 года: http://s011.radikal.ru/i315/1011/e1/6f1558be1682.jpg
