Глава 1…Многие авторы связывают защитную силу серебра с его сопряженностью с Луной (согласно фольклору и мифам — жилищем мертвых). Серебристый свет наделяет силой создания существа мрака и потустороннего мира. В алхимии серебро трактуется как девственное состояние первичной материи (prima materia).
«Расширенный курс зельеварения», Л. Бораго, изд-е 1926 г., стр. 117.
Первого папы не было, а второго Питер почти не помнил. В памяти всплывали смоляные усы щеточкой, тяжелое брюхо с масляным пятном на футболке и ботинки с нелепыми шнурками, туго завязанными в бантик. Третий остался на расшатанной полке старым потрепанным зайцем с оторванным ухом; у Питера было всего три игрушки, и отрывать им уши он вовсе не собирался – заяц попал в дом уже инвалидом, и мамка отмахивалась, когда он просил вернуть зайцу законное ухо.
Четвертого папу звали Боб, и он подарил мамке серебряное кольцо.
Питер, конечно, и раньше видел побрякушки – в шкатулке бабки, той еще престарелой сороки, лежало много такого барахла, - но серебряное кольцо было совершенно необыкновенным. Крупное, совсем не дамское, с россыпью камней, приглушенно сияющих завораживающим разноцветным блеском. Питеру все время хотелось его потрогать, и когда мамка на ночь снимала кольцо, бросив его на раковину в ванной, он тайком прокрадывался, чтобы рассмотреть литой узорчик на обруче, и иногда уволакивал к себе в комнату до утра, где в сотый раз пересчитывал ограненные камушки. Как-то раз он уснул, забыв вернуть кольцо на раковину, и мать, заметив утром пропажу, здорово отлупила его за воровство.
Он так обиделся – как она посмела, как могла такое подумать! – что спустя несколько лет пришлось оправдать мамкины ожидания. Перед самым отъездом в Хогвартс кольцо он все-таки умыкнул и таскал в футляре для волшебной палочки, укутав в бархатный мешочек, чтобы не выбить камушки.
Питер вообще любил оправдывать ожидания – плохие, хорошие, любые.
Странное было время.
Говоря начистоту, Питер не знал, что Боб забыл рядом с мамкой.
Мамка не любила хороших пап, потому что на их фоне выглядела прескверно. Кашам она предпочитала пиццу, игрушкам – новую юбку, конфетам – бутылку виски. Боб же работал в лавке по продаже перьев и чернил и, приходя после работы к ним домой, выуживал из внутреннего кармана потертой мантии какую-нибудь старую замученную книжку с прохудившимся переплетом и загнутыми уголками страничек. Читать Питер не любил, но книжки Боба вкусно пахли булочками и почему-то нафталином, и ему нравилось просто листать их, распрямляя загнутые уголки.
Руки у Боба были большие, как крылья дракона, с мозолями и царапинами, и иногда, завернувшись ночью в одеяло, Питер представлял, что Боб – его самый первый настоящий папа, и завтра утром они с мамкой обязательно поженятся.
Мамка не была красавицей. Маленький, чуть приплюснутый нос и кожистая непропорциональная худоба придавали ей болезненное сходство с летучей мышью. Семейство Петтигрю вообще напоминало грызунов: мамка вот была летучей мышью, бабка с дедом – явными бурундуками, а Питер походил на голодного крысенка. Боб был единственным из них, кто напоминал человека.
Простодушного хозяина, приходящего после работы и выпускающего питомцев погулять.
Из всей четверки Питер больше всего боялся Люпина. В то время, когда Лунатик не выл волком (в самом буквальном смысле), его лицо всегда приобретало усталое, отстраненно-задумчивое выражение человека, умудренного паршивым жизненным опытом. Лунатику было одиннадцать, двенадцать, тринадцать, но смотрел он всегда так, будто бы вчера стукнуло сорок пять, и он не знает, чем кормить троих своих детей.
Питер вовсе не считал себя ребенком – вот еще, что за ерунда! – но бессловесное чутье Люпина вгоняло его в ступор, заставляя пятиться назад и искать помощь у Джеймса и Сириуса.
У них тоже были большие ладони в мозолях (следы квиддичных тренировок, конечно), а у Сохатого дома мать клала на стол настоящее столовое серебро.
Они казались большими – огромными, могучими и сильными, как сама земля, - но Люпин все еще смотрел на них, как отец-одиночка, и прикрывался тяжелыми фолиантами книг с загнутыми уголками.
Мамка бросила Боба, когда Питера уже никто не называл своим именем, и на четырнадцатый день рождения Боб прислал ему книжку.
Хвост не любил читать, но Лунатик сказал – хорошая.
Питеру никогда не дарили книг.
На шестом курсе ему нравилась Мэри Макдональд, и Сохатый неприлично ржал, следя за его ухищрениями («Луни, хватит киснуть! Хвост ходит за Мэри хвостиком, сечешь?»). Натужно улыбаясь, Хвост выдумывал восемь тысяч поводов заговорить (вранье – у него и на сотню не хватило бы фантазии, мамка всегда говорила), и выбрал самый идиотский из всех. Подскочил в перерыве между Трансфигурацией и Маггловедением и сунул в руки бархатный мешочек. Выглядел жалко – заискивающий вид, шумное дыхание, вечно хлюпающий нос (мамка забывала закрывать окна в его спальне, и к шести годам он заработал гайморит), вспотевшие, влажные ладони, теребящие пуговицу на мантии.
Мэри заглянула внутрь мешочка, с огромным удивлением вытащила серебряное кольцо (россыпь камней вспыхнула, вздрогнула, воссияла и заискрилась в ее узких нежных ладонях). Присмотрелась, недоуменно разглядывая подарок со всех сторон, и вдруг залилась беззастенчивым, диким, громогласным хохотом, хватаясь за живот, вытирая рукой выпуклые карие глаза и даже слегка прихрюкивая от разбирающего ее смеха: «Эт-то что, м-мне? Ты… ты… ой, не могу… ты что, делаешь мне… х-ха!.. предложение?».
И продолжала смеяться в спину, когда он несся по коридору, забыв и про кольцо, и про хвостики, и про предложения.
Просто бежал и бежал, хлюпая носом, еле дыша, едва разбирая дорогу.
Остановился, подумал, круто повернулся и пошел по лестницам вниз.
Через два дня Малсибер наложил на Макдональд заклинание удушения, и две долгих минуты она задыхалась посреди коридора под ликующий смех слизеринцев.
Кольца при ней не нашли.
Когда Хвост первый раз увидел Его, тот держал в руках кубок Малфоев с вензелями и пил из него вино. Что-то прошуршало и съежилось в голове Хвоста, и хозяин мягко добавил:
- …и, конечно, ты получишь полный набор столового серебра Поттеров. Достойная плата за великое дело, как считаешь?
Люциус Малфой в конце стола фыркнул в бокал с вином, но Хвост не слушал.
Не слушал, не смотрел, не чуял.
Только соглашался.
В восемьдесят четвертом Боба хватил сердечный приступ, и тело нашли через трое суток. Хвост узнал это через десять лет, когда мамка наконец сгорела в своей халупе, забыв потушить сигарету перед тем, как уснуть.
А в доме Уизли не было серебра, но чемодан, куда совали его клетку перед отъездом Ронни в Хогвартс, пах нафталином и старыми книгами.
Люпину пошел четвертый десяток, и он нисколько не изменился.
Мамка умерла, но однажды он ее увидел – в момент, когда серебряная рука цепкой хваткой вцепилась в морщинистое белое горло короткой шеи. Увидел трезвую, с тарелкой каши в руках и почему-то в подвенечном платье.
Она улыбалась и протягивала ему нежную узкую руку с крупным, совсем не дамским кольцом на безымянном пальце.
Он рухнул на больное колено и, хлюпая носом, кинулся распрямлять ей подол платья.
