Глава 1"– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки".
М. Булгаков "Мастер и Маргарита"
"В темноте и слабый огонёк далеко светит".
Пословица
Когда в четвёртом часу суккубы приносят дурную весть, Арей не удивляется: интуиция редко его подводит, и уж коли Улита ощутила беду, рассеянную, казалось, в самом воздухе этой ночи, то он-то и подавно. Силы их несопоставимы – что ведьма против сильнейшего стража? – и жизненный опыт несравним. И хорошо, криво усмехается про себя мечник, – такой опыт сложно пожелать кому-либо. Врагу разве что.
Тело видно за десятки шагов – не мешают даже всплески магии – след спешной телепортации, – опадающие вокруг барона мрака, звездопадом оседающие на алом его плаще.
Белое пятно посреди грязно-желтого круга, вычерченного неверным светом фонаря; искра света среди окружающего мрака. Умирающая искра.
Он понимает это, едва оказавшись рядом. Дафна лежит навзничь: голова запрокинута, прекрасные волосы рассыпались по мокрому – дождь моросит ещё с полуночи – грязному тротуару, правая рука судорожно сжимает флейту. Защищаться пыталась, это от валькирии-то! Магию воительниц ни с чем не спутаешь; и он даже может определить, каким именно копьём был нанесён удар.
Арей не удивляется, что именно светлая стала жертвой – слишком много желающих было добраться до предательницы или заполучить её крылья – но факт, что нападавшим был именно слуга света, почему-то вызывает в нём раздражение, граничащее с холодной ненавистью. Неудивительной, впрочем: он слуга мрака, он ненавидит свет, он должен его ненавидеть. Свет, напавший на его – уже его – подчинённую. Свет, осмелившийся посягнуть на его ученицу.
Свет, покаравший свою же.
Само собой, Арей достаточно умён, но он скорее навеки провалится в Тартар, чем озвучит свои мысли: не было никакой измены. Он знает это почти наверняка – как и то, что от света не отказываются. Его предают, пав, не более. И он не верит, что вот эта вот девочка – падшая. Он достаточно умён, чтобы видеть. Чтобы знать, что она – не отказалась.
Потому что он, пожалуй, лучше других слуг мрака знает, что такое свет и что такое падение. Впрочем, сейчас всё это уже не важно.
Её часы отсчитывают последние мгновения – он понимает это, едва склонившись над нею, пачкая в грязи колени и полы плаща. В магическом свете лицо Дафны кажется почти восковым, глаза матово поблёскивают, лишь наполовину прикрытые веками. Крылья на груди её уже не горят, но мерцают редко и слабо, как залитые водой угли костра перед тем, как погаснуть навеки. Но когда его ладонь опускается на влажный – от дождя ли, от пота ль, – девичий лоб, они вспыхивают – ярко, протестующе. Арей не обращает внимания: в крови светлой ещё пульсирует жизнь, жар сердца борется с леденящим холодом магии – холодом, обещающим вскоре стать холодом смертным.
Он не убирает руки с её лба, и не замечает, как дождь становится всё сильнее, как фонарь над ними подслеповато моргает тусклым глазом, а мир словно отступает, исчезая в пелене мелкой, непривычно холодной мороси. О чём он думает сейчас – он, лучший из воинов, видевший смерть ближе, чем кто иной, сотни раз проливавший кровь и однажды лишь – слёзы; слуга мрака, жалость и сострадание для которого – туманные слова, призрачная иллюзия, придуманная для одних лишь слабых глупцов?..
Свет, мрак – всё иллюзия, если не находит она отклика в сердце. Одна – невыразимо скучная, другая – невыносимо подлая – во всяком случае, для него самого.
Но этот дождь, и эта грязь, и это хрупкое тело на пороге смерти, и юное лицо, то леденеющее, то покрывающееся испариной под его ладонью – это не иллюзия. Как и то, что последняя искра света, когда-то бывшая в нём – слуге мрака с дархом вместо эйдоса, – потухла давным-давно – под таким же холодным дождём.
Так же потухнет сейчас и этот свет.
Разве тебе есть до этого дело, барон Арей, бог войны, первый мечник мрака?
Разве должно быть?..
Он не может спасти её: даже всех его сил недостаточно, чтобы вытравить из крови светлой леденящую магическую отраву. Но он знает, что шанс есть, а значит, нужно лишь время. А это – это пока в его власти: разве не огня бежит лёд и холод? И он может дать ей этот огонь.
Крылья на груди Даф раскаляются так, что, кажется, прожгут сейчас одежду, а его дарх едва не душит его, когда ладони мечника – а за ними и всё тело светлой – окутываются стойким алым сиянием.
Это не излечит её, не избавит от боли и не вернёт сознания, но поддержит быстро теряющее силы тело. Пусть магия его и чужая для неё, пусть часть её сущность светлого стража отвергнет сразу – но лишь часть, пускай и большую. Иначе у неё не было бы чёрных перьев. А дух её справится и так, Арей не сомневается в этом.
В конце концов, она всё ещё его подчинённая. Он сам принял её в резиденции. И к Лигулу её мотивы и его мысли.
Торопясь, он снимает плащ – алый бархат кровавой лужей растекается по асфальту – закутывает безвольное тело в ткань и, подхватив её на руки, телепортирует.
***
Резиденция затихает, едва Мефодий, жаждущий мести валькирии, ранившей Дафну, скрывается за дверью. Исчезает, покоряясь приказу шефа, из поля зрения взволнованная Улита, ученики мрака расходятся по комнатам, Тухломон отбывает ещё раньше. В доме номер тринадцать по Большой Дмитровке вновь становится тихо – насколько тихо может быть в месте, живущем собственной жизнью, – но шагов мечника всё равно не слышно – Арей умеет быть бесшумным даже когда взволнован, и поверить в это трудно лишь тому, кто наивно делает выводы, исходя из одного лишь первого впечатления.
Светлая по-прежнему в бессознательном состоянии. По алому бархату – плащ барона всё ещё служит ей и ложем, и покрывалом – разметались светлые волосы, глаза полузакрыты, но дыхание уже чуть ровнее, и жар почти спал – мечник чувствует это, когда вновь касается её лба. Теперь жизнь Даф зависит лишь от расторопности Мефодия – и, конечно, от её собственных сил. А это, уверен Арей, лишь вопрос времени.
Он не желает сейчас ни о чём думать – и меньше всего о том, почему, когда он второй раз прикоснулся к ней, крылья отреагировали так слабо.
В конце концов, в ней ведь уже был мрак, пусть и не так много.
Он бросает на неё взгляд, прежде чем уйти, и ненавидит себя за это. Жалость и сострадание – бредни для глупцов, для наивных и слабых смертных. Иллюзия тех, кто, говоря о прощении, карает не только виновных – это было б понятно, – но и невинных.
Он ненавидит свет.
Он, барон Арей, бог войны, первый мечник мрака.
Искра, потухшая слишком давно.
И всё же он смотрит на неё перед тем, как уйти, и лишь после исчезает в темноте коридоров.
***
Дафна приходит в себя на следующий день после того, как Мефодий возвращается после битвы с полуночными ведьмами, а Улита и – подумать только! – валькирия лунного копья приносят драгоценное лекарство – осколок копья холода. Когда сознание её полностью восстанавливается, первое, что попадается ей на глаза, – плащ барона мрака.
Даф смотрит изумлённо: из прошедшего она почти ничего не помнит – ни своих поисков Мефодия, ни нападения неожиданно возникшей рядом Сэнры, ни того, что было потом, – только боль. Боль жестокую, леденящую – словно тысячи ледяных иголок разом вонзались в тело в попытке добраться до сердца. А ещё – жар, жар не менее мучительный, но всё же помогавший ей противиться холоду.
Огонь всегда побеждает лёд, думает она, несмело касаясь бархатистой материи.
Никто не может рассказать ей больше, чем есть в её памяти, но Даф довольно и этого: она ещё не настолько растеряла дар, чтобы не распознать чужую магию или знакомую силу.
И, не смея подойти к мечнику с вопросом или словами благодарности, наедине с собой она всё же светло улыбается.
Пусть она и неправильный страж, но она всё ещё верит в свет и в то, что даже самая кромешная тьма не преграда для него.
