Глава 1“Сказка ложь, да в ней намек,
Добрым молодцам урок”.
А.С. Пушкин
"Tales and dreams are the shadow-truths that will endure when mere facts are dust and ashes, and forgot".
Neil Gaiman "A Midsummer Night's Dream"
Над Москвой всходит полная луна – круглая и яркая, словно прорезь в бархате неба, она почти касается крыш высоток, льёт холодный, неживой свет на улицы и проспекты. Такие ночи всегда волнуют – терзают память, беспокоят душу. В такие ночи плохо спится – и не только одним лишь пациентам спецклиник, поэтам-романтикам или клыкастой нечисти.
Мефодий тоже не любит полнолуние: в такие ночи сон его беспокоен, и его терзают смутные видения – настойчивые и вязкие, – он назвал бы их воспоминаниями, если б не был так уверен в обратном. А ещё он подозревает дом – свой дом, номер тринадцать по Большой Дмитровке, – хоть и знает, что это глупо. Не с руки ему – ему-то! – о таких глупостях думать. А он всё подозревает – и небеспричинно: такие дома, как этот, живут своей собственной жизнью. А раз живут, то и помнят, наверное.
В спальне темно и душно, как в склепе. Плотные бархатные портьеры на окнах, потухшие свечи по периметру, антикварная мебель; пока ночь, и всё кажется одинаково чёрным, но при свете утра можно увидеть, что кругом тёмный пурпур. Им обоим нравится этот цвет, и обоим им он подходит по праву.
В эту ночь Мефодий опять просыпается от кошмара – вскакивает на кровати, волосы на висках влажные, – и едва он открывает глаза, кругом вспыхивают свечи: в такие моменты ему хочется огня – и как можно больше. Много раз уже следом за свечами загоралась и мебель.
Меф садится на постели, ворошит волосы, огонь отражается в глазах. Удивительно: он не помнит, что такого ему снилось, что вообще могло взволновать его так сильно. Он слишком доволен жизнью, чтобы опасаться чего-то. И собой – чтобы о чём-то жалеть.
В открывшееся окно веет свежестью ночи, заглядывает луна.
Спи дальше, владыка. Закрывай глаза.
Прасковья просыпается тоже. Она всегда тонко чувствует его: как он, что он, – идеальная подруга, лучшая пара. Иногда ему кажется, что она читает и его мысли, – он легко поверил бы в это, если б не знал, что это невозможно.
– Снова кошмар?
Голос у неё странный для женщины – неопределённого тона, хрипловатый – словно вот-вот оборвётся. Так, наверное, должен говорить тот, кто долго молчал. Впрочем, Мефодию это нравится. Ему вообще всё в ней нравится.
Она очень красивая сейчас, когда огонь озаряет её лицо: белая кожа, тонкие черты, бруснично-алые припухшие губы и блестящая волна тёмных волос. “Королева Марго”, – сказал как-то один из гостей, склоняясь перед ней в глубоком поклоне. Меф плохо знает историю, но раз ей понравилось – пускай. По королеве и титулы.
– ...Снова кошмар?
Он раздражённо поводит плечом: не любит своей единственной слабости, и она вмиг оказывается рядом, как змея обвивает, кладёт руки на плечи, заглядывает в глаза. Она действительно беспокоится за него, и её б воля – прекратились бы эти сны, да только и она тут бессильна – даже она.
Буслаев откидывается на подушки, ворчит:
– Говорю тебе: здесь мне всегда плохо спится. То ли дело в нижней резиденции: тишина и покой, и никто не тревожит. А тут будто кто на ухо всю ночь шепчет – и ведь знаю, что нет никого. Действительно, проклятый дом.
Прасковья смеётся: влажно взблескивают белые зубы, в глазах – огоньки свечей: в его устах это звучит едва ли не анекдотом.
– Старые дома все такие, – говорит она, кладёт голову ему на плечо. – У каждого своя легенда, Мефодий. Каждому есть что рассказать.
Правда твоя, королева.
Меф смеётся – только чёртики в глазах не прыгают.
– Нижней резиденции тоже есть что порассказать, не находишь? Но она молчит. А тут ведь и дом-то никакой: не такой уж и старый, и не в нижнем мире даже, – а гляди ж ты, разболтался! И ведь ладно бы понятное говорил, а то нет же, не разберёшь ничего!
Просто закрой глаза.
Прасковья не отвечает – гладит его по волосам. Волосы длинные, светлые, идеально ухоженные, так прекрасно с её гармонируют. Чёрное и белое, белое и чёрное. Инь и янь, восхитились бы лопухоиды.
– А зачем разбирать? – отзывается она. – Можно придумать за него.
Буслаев чуть отодвигается, смотрит на неё. Улыбается иронически.
– Ну давай, придумай. Расскажи на ночь сказку.
Если не думать, что она нервничает, – ни за что не увидишь. Да и длится это мгновенье.
– Не поздно тебе любить сказки?
Но Буслаева так просто не поддеть.
– Расскажи легенду. Только придумай поинтересней.
Придумай, придумай, королева. Это совсем не сложно.
Прасковья пожимает плечами. Глаза задумчивые, словно решает чего-то.
И действительно – решает.
– Ладно, – улыбается загадочно, – расскажу сейчас – только не засни.
Меф устраивается поудобнее: вновь откидывается на подушки, напускает на себя серьёзный вид.
– И не надейся.
Прасковья только усмехается. Она очень красивая сейчас: бледная кожа, алые губы, волосы – тёмная ночь. Ну точно колдунья.
Это было бы слишком просто.
– Однажды – давным-давно, никто уже этого не помнит, – жил на свете один король…
– И было у него три сына? – насмешливо перебивает Меф. – Начало уже банальное.
Прасковья улыбается – одними губами.
– Не угадал. Не было у этого короля сыновей, и не могло быть – как не было и братьев, племянников и других родственников. Но в его владениях жил молодой принц, который и должен был однажды унаследовать трон старого короля, и его власть, и всё королевство. И всем хорош был этот принц – и красив, и умён, и силой не обделен, – но юн и неопытен, и меча в руках не держал сроду, – а ведь править королевством, по мнению придворных, должен был именно воин, а не законник.
– Логично, – отзывается Мефодий. – Крючкотворы никому не нужны. Какой от них прок?
Прасковья тонко и согласно усмехается.
– В ту же пору в королевстве жил рыцарь, и не было ему равных в военном деле. Он был лучшим из лучших, и даже сам король втайне опасался и ненавидел его, потому что рыцарь этот, служа короне, никогда не служил самому королю.
Меф уже не комментирует: всё, что касается войн и воинов, завладевает его вниманием сразу и надолго.
– Впрочем, несмотря на это, решено было, что именно он станет учить принца – дабы юный наследник был достоин короны и успешно командовал королевской армией.
Девушка ненадолго замолкает, но Мефодию интересно и ждать он не желает. Он и раньше-то был нетерпелив, а сейчас и подавно.
– И он учил?
Прасковья кивает. Блики света отражаются в её глазах.
– Да. Принц стал его учеником и прекрасным воином.
– А потом он стал королём и правил долго и счастливо, – разочарованно заканчивает Буслаев. – Как скучно.
Она отрицательно качает головой.
– Не торопись. К сожалению, принц влюбился – и избранницей его стала принцесса соседнего королевства, с которым старый король испокон веков вёл войну.
Меф фыркает:
– Так и знал, что без любви не обойдется. Война и любовь, любовь и война!.. Мне казалось, ты не любишь романы!
– Не перебивай, – говорит Прасковья, не обращая внимания на насмешку. – И вот однажды, когда до коронации оставалось совсем немного, принц бросил всё и ушёл, отказавшись от короны и власти, – ушел со своей невестой.
– Вот идиот! – изумляется Мефодий. – Ни один нормальный не бросит всё ради какой-то любви!
Прасковья смотрит мимо него.
– Конечно, – говорит она. – Потому это и сказка.
– И что было дальше? Разве его учитель не был в ярости – получается, он учил его напрасно?
Прасковья, кажется, думает о чём-то своём и отвечает не сразу.
– Вряд ли. Он давно подозревал, что к этому идёт, и даже не препятствовал принцу видеться со своей возлюбленной. Мало того: он всячески потворствовал той девушке и не пожелал убить её, когда старый король отдал такой приказ.
Буслаев сардонически хмыкает:
– Он что, тоже был влюблён в неё? Не многовато ли любовей для одной легенды?
Прасковья отрицательно качает головой.
– Не был. Просто он и так всегда нарушал приказы и редко слушал короля – за то король и ненавидел его. Или же, возможно, он был честен – по-своему, конечно, – и не любил интриги.
Слово “ненависть” не вызывает у Буслаева недоумения – в отличие от "чести".
– Король был прав. Терпеть неповиновение глупо и наивно. Странно, что он не казнил наглеца после первого же ослушания.
– Старый король был хитёр, – отзывается она, – хитёр и практичен: он считал, что рыцарь ему ещё пригодится. А ещё он знал, что лишь учитель сможет уничтожить своего воспитанника, достигшего к той поре небывалого мастерства.
– Всё равно глупец! – презрительно бросает Мефодий. – Всегда проще убить самому!
Глаза его сверкают: чужую слабость он не переносит даже в виде рассказов, а страсти его обуздать не легче, чем остановить реку, прорвавшую плотину.
Всё ещё впереди, повелитель.
Громко хлопает открытое окно, и порыв ветра тушит свечи. Ненадолго тушит, всего лишь на миг.
– И когда король понял, что принц не вернётся, – продолжает она, не глядя на вспыхивающие свечи, – он приказал рыцарю убить принца и назначил время дуэли.
Меф смотрит с интересом и, похоже, уже представляет, как со звоном встречаются мечи, сходятся воины и льется кровь – рекой, как ему привычно. Недаром же он так любит красный цвет – и не только во внешнем убранстве.
Прасковья взглядывает на него, а затем продолжает:
– У принца не было шансов: он был хорошим воином, но всё же хуже учителя. И это знали все, и когда подошло время битвы, в исходе её уже не сомневался никто – даже его невеста, которая всегда верила в него, что бы ни случилось.
– Короче, он проиграл, – констатирует презрительно Буслаев.
– Слушай дальше. В то же время во владениях старого короля жила одинокая королева. И хотя у неё было всё, о чём только можно было мечтать, она не была счастлива…
– И, конечно, она была влюблена в принца, – смеётся Меф. – Этот хлюпик был весьма популярен!
Ветер задувает половину свечей за его спиной.
– Да, она любила принца, – говорит Прасковья, и голос у неё спокойный и равнодушный. – Она очень его любила, и была готова на всё, лишь бы обрести его любовь. Она даже думала отравить его невесту, но так на то и не решилась, думая, что, возможно, принц узнает об этом и возненавидит её. Но когда он ушёл с любимой, она пошла в тайное место – к самому высокому провалу, где таились древние силы, и на крови поклялась отдать им свою душу, если принц будет принадлежать ей – ей одной. И силы эти вняли её призыву, и дали ей совет, как поступить дальше.
– И что случилось? – Мефодий уже не смеётся: он любит такие темы.
– Когда подошёл день битвы, принц очень боялся. Он не подавал виду, но боялся – как боится за свою жизнь каждый смертный. Он не хотел биться с учителем, но должен был, потому что иного пути не было. И он знал, что проиграет, потому что учитель его был величайшим воином из всех, что когда-либо носила земля. И тогда королева пришла к нему и предложила помощь. Она рассказала то, что узнала тогда: что есть один лишь способ победить лучшего из лучших – провести над мечом принца древний магический ритуал, после чего он победит и бессмертного. И ритуал этот требует только крови и веры – и ничего больше. Меч же внешне останется прежним, и никто не узнает тайны его силы.
Глаза Мефа вспыхивают:
– Интересная подлянка! Принц-то был не промах!
– Он очень боялся, – отзывается Прасковья. – Так сильно, что забыл: не бывает услуг, за которые не надо платить. А ещё он поверил, что это лишь сравняет несравнимое – и только.
– Ты же сказала, что королева любила его?
– Любила. Она отдала бы всё, чтобы принц остался в живых и был с нею. И она боялась тоже, так как знала, что древние силы не оказывают услуг просто так, – но когда увидела, что он думает лишь о своей принцессе, забыла обо всём. Она вновь поклялась, что готова заплатить душой, лишь бы принц остался с нею.
– И?
– Они провели ритуал, и принц получил всемогущий меч. И когда настал час сражения, он вышел на поле с ним, и никто о том не узнал, как и было обещано. И он бился со своим учителем, и победил его.
– Убил, конечно? – почти констатирует Буслаев.
Прасковья молчит – несколько секунд.
– Нет. В миг, когда меч рыцаря уступил древней магии и на землю пролилась его кровь, древние силы пожелали платы за свою услугу и завладели душой принца – навсегда.
– Что же случилось дальше?
Прасковья смотрит на Мефодия, и глаза у неё цвета стали и неба. Больше – стали.
Как твой меч, Мефодий.
Наш меч.
– Возлюбленная принца не смогла оставаться с ним, когда его хитрость раскрылась, а принц вместе с душой лишился своей любви к ней. Она помогла его учителю и ушла навеки из владений старого короля. И учитель покинул их тоже. А принц получил корону и королеву, и жили они долго и счастливо.
Меф молчит какое-то время, а потом смеется:
– И закончилось всё как всегда – хэппи-эндом. Очень милая сказка, хотя и недостоверная. Я и вполовину в неё не верю.
– Это всего лишь сказка, – пожимает плечами Прасковья. – Ты же хотел, чтобы я придумала что-то забавное.
– Ты умеешь придумывать, не спорю.
Он пытается обнять её, но она ужом выскальзывает из его рук. – Теперь спи, – говорит она. – Скоро рассвет.
Быстро-быстро она целует его в губы, а когда он откидывается на подушки и прикрывает глаза, соскальзывает с кровати. Опускается тяжёлый прикроватный полог, потухают лишние свечи. Прасковье не нужен свет: ночью она видит так же хорошо, как и днём, – и немудрено: властелин должен знать, с чем имеет дело.
В эту ночь её ждут дела, и пока она идёт к высокому зеркалу, путь её отмечают огни, загорающиеся из ничего во мраке. Резиденция любит её – они вместе дышат одним и тем же.
Прасковья долго смотрит в зеркало – простое, не магическое – и не замечает, как чуткие воздушные руки убирают её волосы, как тело её облекается платьем – простым, алым: помпезность она не любит. Из всех регалий на ней – тонкий венец, загорающийся в волосах. Прасковья равнодушна к украшениям: слишком многое принадлежит ей, чтобы дорожить камнями.
И пока сама тьма – не слуги даже, не духи, – украшает её, она неподвижно смотрит в зеркало. Как забавно, думает она, что из всего, что их окружает – всех чудес, богатства и роскоши, – единственное, что действительно реально, – её сказки.
Она нервно поводит плечом: знать бы, что заставляет её рассказывать их, – любопытство? Желание ли в очередной раз насладиться своей победой? Уверенность, что ничто не изменится?.. В тот роковой день – с той поры утекло уже много времени, – вместе с душой Меф утратил и память, а магия мрака такова, что никто и никогда не донесёт до него всей правды. Она давно поняла это. Что бы ни случилось, он всё равно не догадается, что то, что она, забавляясь, рассказала ему, – больше, чем сказка. Все легенды дома номер тринадцать, всё его прошлое, для Мефодия теперь не более чем сказка. Древняя легенда, придуманная для забавы, страшный сон в ночь полнолуния. И что бы ни случилось, ничего не изменится.
Прасковья иронически усмехается – она давно привыкла к этому, а новый повелитель мрака не интересуется историей: Мефодия привлекает лишь кровь да война. Забавно, думает она, что в этом он превзошёл даже своего учителя. Забавно – но, конечно, не забавней того, что теперь даже встретив их однажды – Арея, Улиту или даже Даф, Мефодий не вспомнит, что те, кто сейчас вне закона мрака, были когда-то столь важны для него.
Прасковья молча касается шеи, трогает цепочку дарха. Её собственный эйдос не принадлежит даже ей самой – пошедший в уплату тьме, он исчез, растворился навеки в глубинах Тартара. Случай уникальный; первый в истории мрака.
С Мефом случилось так же, но всё же иначе: в тот день тьма лишь завладела силами, принадлежавшими ей испокон веков. Но думая об этом, Прасковья мрачнеет: она предпочла бы сама хранить его эйдос – и не ради его силы. В конце концов, она отдала всё ради этого права.
И ведь не жалеешь, не так ли?..
Прасковья идёт по галерее, всей кожей ощущая, как дышит вокруг неё огромная резиденция. Части хаоса, ей действительно есть что рассказать, а все её призраки реальны – и юноша, коим некогда был новый повелитель, и мечник, служивший мраку скорее по привычке, чем по желанию, и светлая, так и не сумевшая изменить предреченного, и ведьма, полюбившая хранителя, и валькирия с некромагом... Резиденция помнит всё и ничего не забывает. И взгляд у неё свой – беспристрастный и равнодушный – от хаоса, верно. Но от мрака жестокость.
Череда призраков на миг выстраивается перед нею, и Прасковья гневно прикусывает губу: какой смысл ворошить глупое прошлое? В настоящем у них лишь война – ещё более жаркая, чем прежде, – потому, вероятно, что никогда ещё в мире не случалось такого, как в последние годы.
Смотри, королева: не имевшая души, обретает её. Нет больше уз прошлого – только настоящее. Видишь, королева, любовь не всегда ведёт к гибели, а один шаг может изменить всё. И это – наш проигрыш, королева.
Взгляни: каменные сердца оживают под вечным светом. И смерть бежит не магии, но иной силы. Взгляни, королева: в тонкой руке звездой сияет копье, и страха больше нет, и сомнений. И это не наша победа, о королева.
Дивись: загорается пепел, и на тёрнах расцветают розы, и боль оживляет сердца. Отвернись, королева, ибо над мраком простираются белые крылья, и свет во тьме светит, и тьма отступает пред ним. Плачь, властительница, ибо нет ничего невозможного – но не для нас. И в этом – наше самое большое поражение.
Прасковья сжимает сосульку дарха так, что кровь течёт по запястью, резко взмахивает рукой, и призраки отступают, развеиваются, исчезают: уходит в лунный свет воин мрака, проигравший битву своему сердцу, и светлый страж, уступивший сочувствию и боли, и хранитель, спасший душу тёмной, и валькирия, оживившая каменное сердце... Всё уходит – до следующего полнолуния. В миг, когда над столицей вновь взойдёт полная луна, резиденция напомнит обо всём – хаос в ней холоден и объективен, а тьма жестока даже к своим повелителям. И так было, и так будет, ибо над светилом Прасковья не властна – и над прошлым, к сожалению, тоже.
Впрочем, ей важней настоящее – то, что строят они сейчас своими руками.
А воспоминания… Что, в сущности, воспоминания? Пепел времени, круги на воде, неизменно исчезающие, сколь бы ни был велик камень, породивший их.
Дела давно минувших дней.
Сказки дома номер тринадцать по Большой Дмитровке.
