Глава 1Голова гудит, кружится, перед глазами расплывается знакомая обстановка. Разум, остро отточенный и привыкший просчитывать на десяток ходов вперед, планировать, выстраивать и контролировать любую ситуацию, сейчас пуст. Пуст? Нет. Не то слово. Даже сейчас, даже в состоянии полного нервного истощения, близкого к обмороку, Лелуш не может ни о чем не думать.
Его разум — хрупкий заиндевевший витраж, выходящий в ночь. Никому не дано различить ни рисунка, ни цветов, надежно скрытых под коркой льда. Солнце, чьи лучи пронзали тонкое разноцветное стекло и рисовали на гладком мраморе плит красочные картины, погасло много лет назад. Лелуш и сам не знает, куда сбегаются холодные узоры, вычерчивающие полупрозрачные спирали и завитки, что заставляет крохотные ледяные крупицы сиять изнутри ярким солнцем и теплым пламенем.
Не знает и, более того, не хочет знать. Потому что стоит подойти ближе, коснуться холодной узорчатой поверхности, гладкой, острой и царапающей ладонь, и стекло разлетится с едва слышным хрустальным перезвоном. И тогда уже ничто не помешает морозному воздуху, колючему звездному свету и ночным теням влиться в привычный мир и затопить его. Лелушу жалко не себя. Ему уже давно — возможно, с самого рождения, — не дает покоя желание разбить эту тонкую преграду. Но не сейчас. Не сейчас, когда это опасно для Нанналли.
Нанналли… Он чувствует, как губы помимо воли расползаются в теплой, ласковой улыбке. Искренней улыбке, а не усмешке, что то и дело мелькает на тонких губах опального принца. Изредка видеть ее позволялось лишь матери и младшей сестре. Вернее, некогда позволялось. Теперь же… Как знать, имей он дар заглядывать в будущее, может, улыбался бы немного чаще. Не для себя, для них.
Но сейчас — поздно. Королева Марианна давно мертва, а Нанналли… Помнит ли она его лицо, его улыбку? Нет, конечно же, нет. И, как назло, когда сестренка еле ощутимо пробегает пальцами по родному лицу в жесте здравствуй-ты-вернулся-как-у-тебя-дела, оно застывает привычной бесстрастной маской. Никому, даже младшей сестре нельзя знать о его потаенных страхах, неосуществленных желаниях, болезненно-ярких грезах и строящихся планах. Особенно ей.
А вот Нанналли улыбаться не разучилась. Мягко, чуть застенчиво, но неизменно тепло и дружелюбно, словно во сне. Девочка-калека, лишенная прошлого и будущего, научилась жить и радоваться настоящему. Лелуш не сумел, не смирился.
Тяжело привалившись к дверному проему, Лелуш смотрит, как она, светлая, искренняя, улыбается во сне. Падающего из коридора света хватает, чтобы различить тонкие аристократические черты, безмятежно гладкую кожу и спутанные светлые волосы. Надо же, ему не хватило сил бросить взгляд на часы и увидеть, когда он вернулся домой — в три, в четыре? — но подняться на второй этаж и приоткрыть дверь спальни Нанналли он сумел. Что ж, если жизнь и в самом деле складывается из маленьких привычек, среди них должны быть и такие, от которых можно отказаться только вместе с самой жизнью. Знать точное время возвращения — несущественно; убедиться, что с ней все в порядке — несказанно важно.
Тело словно налито тяжестью, будто совсем недавно Зеро, выбравшись из кабины найтмера, прихватил его с собой и теперь пытается на веревочке втащить по лестнице. Даже молчаливой груде металла становится холодно и страшно под выжидающе-злыми оскалами городских огней. Пусть орудие войны увидит хоть маленький кусочек того мира, за который обречено бороться. Еще немного, и Лелуш уснет у порога комнаты сестры, даже не озаботившись принять удобное положение, не догадавшись достать плед из шкафа.
Где же С.С.? Сейчас она бесшумно вынырнет из-за спины, овеянная запахами ночных цветов, прохладной воды и лесной тени, окутанная своей ни на что непохожей магией. Мягко возьмет за руку, подтолкнет в сторону спальни и скажет: «Идем, Кай. Все хорошо». В такие моменты она всегда зовет его Каем. Он не знает почему, не помнит, кто такой Кай, хоть какая-то часть памяти, принадлежащая еще беззаботному маленькому принцу, а не юному изгою с задумчивым, слегка отстраненным взглядом, смутно откликается на это имя. Но Лелуш никогда не спрашивал, кто такой Кай. Ему и без того было о чем подумать, а С.С., видимо, не считала нужным развивать тему.
Это ведь тоже своего рода привычка, традиция — разговаривать только о важном и ловить взаимные настороженные, предупреждающие взгляды, жесты, принимать напряженно-оборонительные позы, стоит речи зайти о личном. О постороннем они тоже не заговаривают. Не видят нужды в том, чтобы обмениваться друг с другом кусочками души.
— Идем, Кай. Ты должен поспать.
Кай. Еще одна маленькая привычка, короткое слово, содержащее слишком много смысла, чтобы быть однозначно истолкованным. Еще один кусочек-паззл в картину его бытия.
Только гордость не позволяет Лелушу обессилено повиснуть на обманчиво-молодой девушке, уткнуться лицом в изумрудные пряди и уснуть на месте. Остается лишь упрямо переставлять ноги по бесконечному коридору, по толстому ковру, заглушающему шаги. Он слишком устал, чтобы осознать, как близко ее тело, как кружит голову аромат нежной кожи, и струятся по плечам необычайного цвета волосы. Она же чересчур многое повидала и пережила, чтобы всерьез задуматься о чем-то.
* * *
Девять ноль три. Если немедленно соскочить с кровати, торопливо натянуть школьную форму и метнуться за дверь без завтрака, можно успеть на алгебру. Но лабораторная по физике осталась в прошлом, где-то между восемью и девятью часами. Между сном о том, как он вышел к доске в маске Зеро, и коротким кошмаром, в котором Корнелия устроила Черным рыцарям экзамен по истории и культуре Британии непосредственно во время боя. Немыслимый, невообразимый бред.
Лелуш откидывает одеяло, чувствуя, как две его жизни постепенно сливаются в фантасмагорический полусон-полуявь. На прошлой контрольной он набросал схему расположения найтмеров в бою с превосходящим количеством противником прямо на листе с тестовым заданием. Вовремя опомнился и стер понятные лишь профессиональным тактикам точки, черточки и обозначения. А на прошлой неделе чуть не забыл в кабине найтмера учебник по литературе. Проверь Ракшата его машину, что конструктор и делала после каждого вылета, и настоящее имя лидера и идейного вдохновителя в буквальном смысле слова предстало бы перед ней словно открытая книга.
Слишком плотный, выматывающий, убийственный график. Сколько еще он выдержит, прежде чем начнет сходить с ума? Сколько еще надо времени, чтобы Орден стал достаточно серьезной, влиятельной военной и политической силой, способной работать автономно и нуждающейся не в постоянном контроле, а лишь в редких коррекциях? Неважно. Он должен успеть. Успеть завершить начатое до того, как разобьется хрупкое стекло, впуская в мир извечную тьму.
С.С. сидит в гостиной. Руки обнимают прижатые к груди колени, на которых покоится подбородок, светло-изумрудные пряди скрывают лицо. За диваном валяется пустая коробка из-под пиццы. Лелуш привычным механическим жестом отправляет ее в мусор. С.С. не поднимает головы, но успевает отметить, что он умылся холодной водой и вытерся довольно небрежно. С темных волос медленно капает вода, пропитывая воротник рубашки.
Вряд ли раньше он позволял себе нечто подобное, скорее наоборот: тщательно следил за собственной внешностью, старался сохранить хоть какую-то иллюзию власти над собой и окружающей реальностью. Долго старался, ведь раС.С.таваться с детскими сказками сложнее всего. А затем — затем постепенно и почти незаметно отбросил старую шелуху никому ненужных убеждений, слился с толпой беззаботно-счастливых одноклассников в элитной британской академии. Спрятал собственное «Я», интеллект, упорство и силу воли, не желая растрачивать их попусту, и принялся выжидать… чего? Подходящего момента? Нет. Лелушу легче было бы сотворить нужную обстановку, скоординировать действия ничего не подозревающей толпы, ярче раздуть пламя межрасовой вражды. Но человек, умеющий вращать мир вокруг себя, а не покорно следовать общепринятым нормам и паттернам поведения, ждал. Не ее, нет, даже он не мог предсказать вмешательство Серой ведьмы. Ждал, когда мир будет готов к его появлению, когда надежды и чаяния Японии достигнут максимально пика и смогут воплотиться в одном-единственном человеке — Зеро.
— В школу не пойдешь?
— Нет. Не сегодня. Надо послать Оги с седьмой группой в заброшенный южный туннель под Токио, пусть подежурят пару дней. Третья группа уже должна была закончить исследование северо-восточного склона горы Миямото. Судя по картам, которые принес Дитхард, там должен быть секретный проход на базу.
Лелуш неспешно подносит к губам чашку горячего кофе. Греет тонкие пальцы о хрупкий белоснежный фарфор.
— Неужели Орден стал достаточно многочислен для того, чтобы искать невесть что в давно заброшенных туннелях метро? — С.С. насмешливо щурит раскосые темно-золотые глаза.
По-девичьи длинные, густые ресницы вздрагивают, в уголках тонких губ мелькает слабая усмешка. Прекрасный укол, жаль, что мимо. В гневе и растерянности Лелуш кажется человечнее. По его лицу пробегает солнечный зайчик, рисует румянец на светлой коже, подсвечивает лиловые глаза ярким всплеском фиалкового и золотистыми искорками.
— Металл все еще не подвергся коррозии. Вполне возможно, что южный туннель до сих пор используется для секретных перевозок. К примеру, для поставок армии оборудования или нового вооружения.
Какое-то время слышно, как настенные часы четко и ритмично отсчитывают секунды, а за окном весело чирикают воробьи. Нанналли любит сидеть на крыльце и бросать им крошки, любит слушать их незатейливое щебетание. И неизменно отказывается от предложений завести соловья или канарейку. Не желает сажать в клетку и лишать неба вольное существо.
— Кто такой Кай?
Вопрос лишь слегка оттенен любопытством, словно Лелуша не интересует ответ. Так спрашивают разве что о погоде за окном или о самочувствии малознакомого человека. Девушка медленно поводит плечами, заправляет за ухо длинную прядь. Ответ очевиден. С каких это пор его интересуют такие абстрактно-философские вещи, неспособные помочь в достижении цели или хотя бы оправдать ее?
— Кай — это ты, — судя по ее голосу, другой ответ невозможен.
Лелуш хмурится. Кажется, еще немного и он вспомнит, кто такой Кай, вспомнит, почему это имя звенит и тает в воздухе, словно первый снег. Но нет. Память молчит. Он слишком далеко ушел от того ребенка, которым был когда-то, чтобы услышать его тихий голос.
— Меня зовут Лелуш.
— Я знаю. Знаю имя, которым тебя нарекли при рождении, знаю то, что ты дал себе сам, когда отрекся от собственной крови. И, конечно, мне известно имя, вдохновляющее покоренную, сломленную страну поднять голову и взяться за оружие. Но все это не имеет значения. Для меня ты Кай, и навсегда им останешься.
— Почему? — пустая чашка бесшумно опускается на полированную дубовую поверхность.
— Ты совсем не помнишь эту сказку, да, Лелуш? — ведьма неожиданно горько улыбается. — А не у тебя ли в глазу и в сердце застряли осколки волшебного зеркала Снежной Королевы?
Лелуш неосознанно вскидывает руку к глазам и, словно опомнившись, касается не тонких век, а влажных после душа прядей. Волшебное зеркало, дарующее знания и власть. Острые, колючие, леденящие душу и сердце, но такие желанные, такие необходимые для исполнения его планов кусочки драгоценного льда.
— Не ты ли из мерцающих в воздухе льдинок составляешь слово «счастье»? — размеренно продолжает С.С.. — Не у тебя ли…
— Ясно, — перебивает он. — Боюсь, я не успею сделать все, что запланировал на сегодня без твоей помощи. Ты не могла бы просмотреть анкеты желающих к нам присоединиться? Их становится все больше и больше, идеи и слова Зеро находят отклик во всей Японии.
Вот так. Что угодно, лишь бы не слышать старую сказку о маленьком мальчике, на северном краю мира в ледяном дворце, полном несказанных слов и кристальной чистоты северного сияния, складывающем счастье из хрупких, колких льдинок и затейливых снежных узоров, разлетающихся под морозными порывами ветра. Снежинки тают, касаясь теплых человеческих пальцев. Но ему все равно, ведь их так много вокруг… Так много тех, из которых можно построить новый мир, составить свое маленькое личное счастье. Свое, и своей маленькой сестренки Герды… Герды, которая и без того была счастлива, находясь рядом с братом.
Каю не дано было понять, что недостающие осколки волшебного зеркала, без которых работа никогда не будет завершена, хранятся в его душе. Что еле гнущиеся от холода пальцы будут раз разом перебирать всевозможные сочетания, пока он не догадается пожертвовать тем, что стало его жизнью, его сутью и смыслом.
Но Лелуш понимает. Ему бы только успеть закончить все до того, как яркий, звенящий витраж разлетится миллионом сверкающих осколков и вихрем закружится в воздухе, уносимый ветром…
