Глава 1...Дракон закрыл глаза, исчез, а ты остался жив.
Но не нужна тебе вся жизнь – ты видел мир чужих…
– Драконов не бывает! – заявила пухленькая пятилетка, взбираясь к деду на руки. Тот закряхтел, притворяясь, что внучку ему ну никак не удержать, покачнулся – вот-вот уронит! – и вдруг подкинул едва ли не до потолка. Девчонка заверещала, испуганная и довольная одновременно, для порядка ухватилась за волнистую черную бороду и повторила:
– Не бывает драконов, деда!
– Это с чего же ты так решила? – нахмурил такие же черные, густые брови… стариком его назвал бы разве что безусый юнец, только-только надевший штаны. Был это крепкий мужчина, которому еще и молодую жену взять не поздно, чтобы своих детей рожать. – Это кто тебе такое сказал, Леюшка?
Внучка хихикнула, потянула к себе дедову голову, шепнула на ухо: «Мама!» – и соскочила на пол. Мига не прошло, как ее и след простыл, только за окном взвился детский беззаботный смех. Дед выпрямился, усмехнулся. Не бывает, значит? Тридцать лет – срок немалый, но думал ли кто из горных, что уже их дети посчитают выдумкой виденное отцами?
Невестка – умная, спорая девка – обеих дочерей воспитывала в строгости, не оставляла времени на пустые забавы и все пилила мужа: скажи да скажи отцу, чтобы не забивал им головы небылицами. Свекор не держал на нее обиды. Разве судят осину за то, что березой не уродилась? Если кровь в жилах течет равнинная, если за всю жизнь человек гор не видел, не прикипал взглядом к белым верхушкам, окрашенным от закатного солнца в багровый цвет, не искал верный путь среди множества одинаковых с виду тропок…
В груди заныло привычно, противно. Не стоило ему покидать горы. Хотя…
Тридцать лет – срок немалый.
Его тогда называли Мурашом. Ростом похвастаться он и в самом деле не мог, но имя получил за другое – никто не взбирался быстрее него по отвесным скалам. Еще он был очень силен и, прямо как муравей, поднимал вес вдвое тяжелее себя.
В драконье лето ему исполнилось пятнадцать, и среди мужчин, отряженных к потайному озеру, он оказался младшим, потому из кожи вон лез, чтобы никому и ни в чем не уступить. Это и подвело. На последнем спуске он поспешил перебраться на уступ, показавшийся надежным, а тот хрустнул прямо под ногой. Мураш еще запомнил, как натянулась веревка, перехлестнув тело поперек – больно! – и как его бросило на горячую поверхность скалы в темно-серых прожилках.
Он очнулся внезапно, будто пробирался сквозь толщу воды и наконец достиг поверхности, вдохнул полной грудью... но вместо привычной свежести гор хлебнул сладкий аромат священных трав. И когда он хрипел и задыхался, пытаясь прочистить легкие и содрогаясь от боли в перебитых ребрах, на его лоб легла холодная, как нетающие ледники вершин, ладонь, и чей-то голос нараспев произнес несколько непонятных слов.
Так Мураш впервые увидел дракона, и стыд за несуразность этой встречи еще долго сжигал его изнутри.
* * *
Спустя неделю он хмуро строгал доску для бабкиной прялки, а рябой Корчень по десятому разу рассказывал собравшимся в общинном доме, как встречали благородных гостей. Как огромные существа слетали по одному вниз, долго кружили над черной гладью озера, стрелой взмывали вверх, чтобы с немыслимой высоты рухнуть в воду – и выйти на берег уже в человеческом обличии. Всегда немногословный парень теперь разливался соловьем, а Мураш скрипел зубами, завидуя, ведь в то самое время он лежал без памяти. Сорвался со скалы – вот уж посмешище всей деревне!
Одно только его и утешало: пройдет пять лет, и благородные гости вернутся к озеру, чтобы в его водах снова принять драконий облик. И уж он позаботится, чтобы его не забыли назначить в число провожатых!
А пока Мураш остервенело мучил ни в чем не повинное дерево и все старался не смотреть, как юная дочка старейшины, распахнув от восторга лучистые глаза, в который раз расспрашивала Корчня об одном и том же.
* * *
Драконов было семеро: трое мужчин, четыре женщины, с виду люди как люди, разве что от их взглядов холодело в затылке. Они поселились вне селения в отведенном для них доме и готовились вскоре уйти на равнины. Старики говорили, вроде как искали они что-то в человеческом мире, да так, видно, и не нашли, раз снова и снова приходилось возвращаться.
Еще рассказывали, что раньше их было больше, но, сказать по правде, Мураш особо этих речей не слушал. Дед его подхватил горную хворь, смотреть за ним больше некому было. Раньше хоть Ивка, та самая девчонка, приходила звать в лес или к ручьям просила проводить, донести корзинку с одеждой для стирки. Теперь же она с утра до ночи крутилась среди гостей, а старых друзей и знать забыла.
Он понимал свою неправду и что сам недавно только о походе к озеру и думал... но стыд все еще мучил, да вдобавок мешался с ревностью, страхом и со злыми, дерзкими мыслями: «Все из-за них! И сорвался тоже – из-за них!» Ох, знал бы дед, о чем думает внук, – мигом бы встал на ноги, чтобы поймать и отстегать неразумного.
Но дед не знал. Да и подняться уже не мог – хворь оказалась цепкой и понемногу превозмогала.
* * *
Сначала Мурашу показалось, что из спины у нее росли крылья, огромные и белые, словно сплетенные из лунного света. Он ущипнул себя, думая проснуться, – не вышло; на его счастье, прянул ветер, и клок тумана сдвинулся с места, прогоняя наваждение.
Внутри кто-то незнакомый... нет, знакомый, но неприятный... исходил желчной ненавистью – это всегда было его место,
только его, потайное, никто больше не знал, да как она могла, да что им – все теперь можно?! Он пришел сюда, потому что в доме стоял неистребимый запах болезни и сварливое бормотание бабки преследовало даже во сне. А если посмотреть вниз с утеса, селение виделось маленьким, игрушечным, далеким. Зато небо было так близко, что, казалось, сделай шаг – и взлетишь…
Словно в ответ на его мысли, женщина-дракон качнулась вперед, раскинув руки. Он закричал непонятное, рванул вперед, надеясь перехватить – и замер, ударившись о прямой внимательный взгляд точно о стенку.
Она вовсе не собиралась прыгать.
Тогда Мураш подумал: ведь ей лет сто, не меньше, и она, конечно, уже бывала человеком, а место это могла знать до его рождения. Это привело его в чувство, помогло согнать с лица и ушей краску и промычать что-то невнятное, схожее с извинением.
Женщина нахмурилась, отчего снова противно похолодел затылок, но вдруг улыбнулась и проговорила – осторожно, будто каждое слово было острым кусочком льда:
– Ты – тот странный мальчик. Так хотел нас увидеть, что упал. А теперь не хочешь говорить с нами. Почему?
Голос у нее был… До селения порой доносился рокот обвалов, сходивших где-то очень далеко. Вот такой и был этот голос – мягкий, негромкий, но древняя сила отчетливо слышалась в нем; проступала в ее глазах, в движениях ее рук и даже в том, как ветер играл ее волосами – белыми, точно выпавший с вечера снег.
Мураш не знал, что ему делать дальше – невозможно было ни солгать, ни ответить правдиво – а она просто ждала, смотрела фиолетовыми глазами, смеялась, видать, над деревенским дурнем, не умевшим слагать красивые речи. Он уже готов был развернуться и бежать, бежать подальше от этого взгляда и от нее самой – и тогда она, наконец, сжалилась. Или, может, прочитала у него в сердце все, что хотела знать.
– Я услышала, в твоем доме болезнь, – сказала женщина-дракон и подошла ближе. – Буду лечить. Пойдем.
И они пошли.
* * *
Ее звали Белой Госпожой, потому что нельзя услышать имя дракона и остаться человеком, – так говорили старики. Мураш провел немало времени, слушая их, а чтобы не гнали работать, одному обновил перекошенный забор, другому ставни покрасил... Об этом немедля прознали, зашептались, а уж когда старый Чубруй обмолвился, чье л
екарство поставило его на ноги, парня начали донимать расспросами.
Остальные драконы спустились с гор, чтобы смешаться с равнинными людьми, эта же отчего-то осталась. Много говорила с Ивкой, со взрослыми женщинами, училась печь хлеб и даже волосы убирала по-горному, в высокий затейливый узел. Мураш почти не видел ее, а если и встречал – кланялся и спешил дальше, ведь перед зимой работы всегда становилось больше, а дед был еще слишком слаб, чтобы справляться одному.
Его страшно тянуло на заповедный утес, но он старался не думать об этом – к чему? Она была старше, сильнее, даже выше его. Она была слишком другая, разве мог это скрыть небрежно надетый человеческий облик? И все-таки по ночам Мурашу снилась женщина с белыми крыльями, женщина-дракон, залитая светом луны; она шагала в пустоту, но не падала, а взмывала ввысь, куда человеку было не дотянуться.
* * *
Только на третье лето он решился спросить:
– Почему ты не ушла с другими?
Она по обыкновению сидела на самом краю и болтала ногами над пропастью. Мураш поежился: знал уже, что летать драконы могут только в истинном облике, а значит, падение будет смертельным. И все-таки высоты она совсем не боялась, говорила – привычка. Вот и сейчас, прежде чем ответить, не поднялась, а неосторожно подскочила, да еще и пошатнулась... притворялась, конечно.
Смотреть на нее можно было бесконечно, так часто она менялась: только казалась беззаботной девчонкой, едва ли не сверстницей, а вот встала рядом, задумалась – и в глазах поселилась ни много ни мало вечность. Одно хорошо – ему больше не приходилось смотреть на нее снизу вверх.
Голос у нее тоже менялся.
– Знаешь, сколько лет нужно, чтобы вырастить детенышей? – так и сказала – «детенышей», даже не запнулась, и слово это проросло между ними непроходимой чащобой.
Мураш, конечно, не знал. Оказалось – много; почти полвека только чтобы выносить и высидеть кладку.
– Нам позволено принимать истинный облик лишь на три десятка лет, а потом ненадолго надо стать людьми – или погибнуть. Нас прокляли… – он переспросил, она задумалась. – Зачаровали, вы так говорите? Никто из людей не помнит этих легенд. Была война. Много крови, много убитых. Мир стал весь в дырах, как сеть. Боги сказали – виноваты драконы, – она волновалась и потому снова говорила странно, как в первый год. – Нас было очень много тогда. Больше, чем три такие деревни! А теперь? Нет детенышей. Больше не будет драконов.
Она закрыла глаза и стала как неживая без их густого цвета.
– Нельзя вечно метаться между землей и небом, – продолжила женщина уже как будто спокойно. – Я решила так: если сородичи вернутся ни с чем, останусь человеком. Хочу, чтобы у меня были дети, пусть даже они никогда не узнают, что значит летать.
Такой тишины он прежде не слышал. Молчал… а она повернулась и сказала то, о чем он даже думать боялся:
– Если не будет способа снять чары, я стану твоей женой.
* * *
Бежали последние дни пятого лета. Мураш возводил себе избу и надеялся, что войдет туда не один, а женщина, имени которой он пока не знал, почти перестала говорить и едва ли не каждую ночь проводила на утесе, с которого небо казалось таким близким. То давнее обещание они не вспоминали даже между собой.
Последний из ее сородичей вернулся ровно в тот день, когда старейшины освящали новый дом. Всех более старался отец ясноглазой Ивы; людская молва только ее и сулила в жены ладному, на любое дело спорому парню, еще и особо отмеченному драконами. На этот же вечер пришелся прощальный пир, а утром гости и провожатые из числа лучших мужчин селения отправились к потайному озеру.
На этот раз он не спешил – куда бы? – и не отвечал на подначки друзей, припоминавших ему давний позор. Драконы держались вместе и тихо переговаривались на своем наречии. В его сторону они не смотрели, и Мураш все думал, хорошо это или плохо? Он до сих пор не знал, с чем вернулся последний из них, высокий и смуглый – тот самый, что когда-то вылечил его.
* * *
Когда шестая тень взмыла в ночное небо, окатив восторженно орущих людей веером брызг, женщина с белыми волосами встала у самой воды и подняла руку в знак того, что будет говорить.
Мужчины притихли.
Она прожила в их селении целых пять лет. Готовила им еду, чинила одежду, грелась у того же огня, дружила с их женами, сестрами и дочерьми. Они забыли, из какого она рода, начали считать своей – считать ее человеком. Мураш слушал, как она говорила, и думал, удивляясь сам себе: можно ли было представить, что сила более древняя, чем горы вокруг, умалится до этакой песчинки и будет хоть чуточку счастлива?
Она все-таки подошла к нему и посмотрела, по-настоящему посмотрела, как давней лунной ночью, когда он рванулся спасать ее непонятно от чего. Теперь-то он мог ответить, но молчал, позволяя ей самой прочитать все, что нужно – и когда ледяная игла в затылке стала совсем уж невыносимой, протянул руку и впервые коснулся ее волос, лица, тонких пальцев.
И отвернулся, когда она пошла к воде. Потому что единственное, что на прощанье сказала женщина-дракон, было ее имя, и Мураш понял: никогда больше ему не стать прежним.
* * *
Драконы смогли снять проклятье – вот о чем говорила людям Белая Госпожа.
«Мы не вернемся больше, но запомним все, что вы сделали. Вы остались верными, но стали не слугами, а друзьями. Прощайте».
* * *
Драконы ушли, и горному племени настало время искать новое место и новые пути. В конце осени Мураш женился на Иве, а когда умерли его дед и бабка, собрал нажитое и объявил, что уходит жить на равнины. За ними последовали многие; через несколько лет, как рассказывали, селение вовсе опустело.
Годы шли, Мураша стали звать иначе. Он был отмечен драконами, ни в чем не знал неудачи и в деревне, что приняла их, скоро стал старостой. В год черной лихорадки похоронил жену и сына растил в одиночку… а так – хорошая была жизнь, завидная многим. Но женщина с белыми крыльями, женщина-дракон, залитая светом луны, в его снах все так же шагала в пустоту, но не падала, а взмывала ввысь, куда человеку было не дотянуться.
– Дееееееедааааааааа!!!
Испуганный детский крик еще висел над крышами, а он уже выскочил во двор, по пути прихватив топор, для таких случаев как раз у порога поставленный. Слетел с крыльца, оглянулся, успел только заметить обеих девчонок… и замер, ударившись о прямой внимательный взгляд точно о стенку.
Внучки, надо сказать, вовсе не казались перепуганными насмерть, хотя и подходить к невиданному зверю, глядевшему на них через высокий забор, не спешили. Сидели себе на поленнице, куда чудом влезли, когда с неба упала слишком большая для птицы тень. Что-то стукнуло, покатилось со ступенек – наверняка невестка кинулась на крик, да замерла на крыльце, пороняв все, что оказалось в руках.
А он стоял, стоял и смотрел и не закрывал глаза, хотя солнце слепило их, отражаясь от белоснежной шкуры. Она была именно такой, как он думал, разве что чуточку больше, и тоже смотрела, косила фиолетовым глазом. Ему показалось – виновато.
– Вернулась, значит? – глухо спросил он, роняя в траву ненужный топор. Она рассмеялась – впервые, кажется? Было не вспомнить. – Я думал, вы сняли чары.
«А мы и сняли, – ответила она прямо у него в голове. – Но одной в небе скучно. То озеро действует, я знаю. Летим?»
И они полетели.
