Между прошлым и будущим

Между прошлым и будущим

Автор: Georgie Alisa Black
Название: Между прошлым и будущим
Тип: джен
Рейтинг: G
Размер: мини
Жанр: POV
Саммари: нарнийское прошлое и английское настоящее.
Персонажи: Эдмунд, Питер, Люси, Сьюзен
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат К.С. Льюису и наследникам
Размещение: с разрешения автора
___

Люси когда-то говорила мне, что может закрыть глаза и представить себя в Нарнии, раз уж нельзя попасть туда по-настоящему. А у меня никогда не получалось. Интересно, в чём тут дело: то ли у девчонок фантазия лучше, то ли сама Лю настолько срослась с Нарнией, что у неё всё просто. Но, думаю, я не очень старался, потому что не хотел бывать там понарошку.

Прошло семь лет с тех пор, как мы с Люси покинули Нарнию навсегда. Грустно это, что ещё скажешь. Но если сравнивать с тем, как мы уходили в первый раз… Тогда мы даже не понимали, что уходим. Или, точнее сказать, возвращаемся, потому что именно Англия — наша родина, но мы успели забыть, что жили раньше как-то иначе, настолько естественным было править в Нарнии. В Англии всё казалось знакомым, но в тоже время — чужим. Когда выходишь из кинотеатра после захватывающего фильма, то не сразу привыкаешь к окружающей действительности, и мы испытывали нечто подобное, с той лишь разницей, что провели в Нарнии не два часа, а пятнадцать лет. Мы выросли, а потом снова стали детьми.

Знаете, как это странно — возвращаться в детство? Когда-то давно я читал книжку, в которой отец и сын поменялись телами*. Я ухохатывался над приключениями отца, вынужденного ехать в школу и общаться с малолетними друзьями сына. Но когда я оказался в похожей ситуации, то не смеялся вовсе. Ещё не так давно мне исполнилось двадцать пять, и вдруг снова — неполные десять, и самое неприятное, что я даже не чувствовал себя взрослым. Всё накопленное ранее — ум, сила, храбрость, знания и попытки исправиться — осталось в Нарнии.

И в свой день рождения я сидел за столом, хмуро глядя на торт с десятью свечками.

— Торт вкусный, Эд, — поджав губы, сказала Сьюзен, которая всё утро пекла его вместе с миссис Макриди. Конечно, не мне одному приходилось привыкать быть ребенком, но я ничего не мог поделать с собой в тот день.

И вдруг в комнату тихо вошла Люси, что-то пряча за спиной. Моя младшая сестра, к слову, легче приняла перемену возраста, потому что всегда любила видеть во всём хорошую сторону.

— С днём рождения, Эдмунд, — она протянула мне альбомный листочек, на котором попыталась изобразить Аслана. — Может, угостишь тортиком?

Рисунок был, конечно, неумелым, но при взгляде на него казалось, что Аслан — словно живой: вот-вот сойдёт с листа и зарычит. Я не очень удивился: Люси всегда любила его больше всех. Но если честно, в те годы я очень редко смотрел на этот рисунок, так как каждый раз вспоминал, что вернулся в мир без Аслана. Позже мы узнали, что он есть во всех мирах, но тогда, после первого возвращения, чувствовали себя словно осиротевшими. Конечно, в Нарнии Великий Лев тоже появлялся нечасто, но мы всегда ощущали на себе его дыхание. В Англии же ничего подобного не было.

И я плохо представлял, как мне быть дальше, особенно когда подошло время ехать в школу. Я вернулся в Англию в тот момент, когда ещё не стал предателем, но уже превратился в порядочную свинью, и мне предстояло пройти весь путь к исправлению снова и на этот раз без помощи Аслана. В Нарнии наши подданные в большинстве своём верили, что мы «хорошие», а здесь я вынужден был доказывать, что я изменился. Одно дело — родители и другие взлослые, они только радовались, но вот одноклассники… С ними оказалось намного сложнее. Я не мог вести себя как два месяца назад — или пятнадцать лет назад, если хотите, — когда мы с друзьями любили поиздеваться над кем-нибудь помладше или над тем, кто не сможет ответить. Стыдно признаться, мне это развлечение нравилось. К тому же я боялся сам превратиться в жертву, а так — казался себе очень «важным». Сейчас я не могу назвать это только низостью, но перед поездкой в школу я беспокоился, смогу ли вести себя достойно или снова вернусь к тому, что было.

— У тебя всё получится. Если что, я помогу, — сказал мне на перроне Питер и похлопал меня по плечу. Не представляю, как он понял — я никому об этом не говорил.

— Всё в порядке, — ответил я, вовсе не собираясь прибегать к помощи брата, но чувствовал, что его поддержка мне очень важна.

От нарнийского Эдмунда мне осталась лишь память, но, как выяснилось, и это немало. Память о том, к чему могут приводить сделки с совестью, придала мне такую твёрдость, что я всё же выдержал это сражение с самим собой. И хотя подраться со своими, уже бывшими, друзьями пришлось в первый же вечер, я был рад, что не предал свои убеждения.

Несмотря на то, что я и Питер снова стали обычными школьниками, мы часто вспоминали Нарнию и наших подданных.

— Хорошо, что я успел разобраться с великанами и оставить королевство в порядке, — повторял время от времени Питер.

— Да и тархистанцы к нам приблизятся очень нескоро, — добавлял я.

Меня и Питера волновало, как нарнийцы будут без нас. Правда, мы думали, что через пару месяцев или лет вернёмся и наведём порядок. Но вышло совсем по-другому.

Мы появились в Нарнии тринадцать веков спустя, и за это время там всё изменилось так, что мы не сразу поняли, куда попали. Странным казалось встретить гнома, узнавшего нас, но усомнившегося, что мы сможем помочь. Тогда, помню, я очень возмущался: как можно не верить в силу Верховного Короля? Конечно, с учётом обстоятельств сомневаться было простительно, но в тот момент меня сильно задели его колебания.

Когда ДМД потом рассказал об этом случае Боровику, славный барсук ответил ему:

— А чего ты ждал? Он же Справедливый.

Едва ли возмущение — это лучшая иллюстрация моей, так называемой, справедливости, но меня поразило другое: оказалось, что нарнийцы, даже пройдя сквозь века угнетений, всё время помнили нас и наши прозвища.

Прозвище Питера я всегда считал правильным и самым подходящим: он действительно был великим королём, и это не подлежало сомнению. А вот мы? Почему нарнийцы выделяли в нас именно эти качества? И Лю часто проявляла великодушие, и я, хочется думать, был отважным. И, конечно, мы все старались быть справедливыми — а как иначе могут править короли в Нарнии? Мы отвечали за неё перед самим Асланом.

Но я до сих пор не забыл, как мне пришлось судить кого-то в первый раз — не прошло и недели, как я стал королём. Нам доложили, что пойман гном, служивший Колдунье, и Питер, занятый приветственным посланием Тисроку, отправил разобраться с этим меня.

Я спустился в темницу и тут же вспомнил этого гнома — именно он кормил меня засохшим хлебом в замке Джадис. Само собой, воспоминания об этом не вызывали у меня сочувствия к участи гнома. Не подумайте, что я знал точно, какой будет его участь. Это-то мне как раз и нужно было выяснить, но я не имел представления, что должен делать или говорить. Я увидел в его глазах страх и потому растерялся. Я ожидал, что он будет упрашивать меня, умолять пощадить его, но гном просто молчал. Молчал и смотрел исподлобья, ожидая моих действий.

— Эй ты, гном, эм-м, то есть, Сын Земли, — поправился я, досадуя, что звучит не так решительно, как у Питера. — Как твоё имя?

— Витабрик, — гаркнул он, прибавляя с усмешкой: — Ваше Величество.

— Отвечай, почему ты служил Колдунье? — спросил я первое и единственное, что пришло в голову.

— А выбор был невелик, сэр, — отозвался он. — Вам ли не знать?

Хмуро глянув на него, я задумался.

Мысль о том, что он служил Колдунье, приводила меня в негодование, так как я видел её злые деяния и хотел уничтожить всех её сторонников. Кроме того, я не мог забыть, как гномы — и этот в частности — относились ко мне. Но когда я вспоминал о самом себе, то ещё больше недоумевал, как я, предатель, могу судить кого-либо. В последних словах гнома, безусловно, угадывалась насмешка: я точно так же пошел за Колдуньей, когда попал в Нарнию. С той лишь разницей, что у меня выбор — был. Но меня никто не спрашивал о причинах, меня просто приняли, простили, дважды спасли и предоставили возможность исправиться. Это для меня решило всё: я не мог казнить его. Конечно, мне приходило в голову и другое: король обязан думать о безопасности своих подданных. И имел ли я право отпускать бывшего приверженца Колдуньи? Таких задачек мне ещё решать не приходилось.

— Ну, и как казнят новые короли? — Витабрик совсем не ждал помилования: насмотрелся, значит, как Колдунья карает. Я пару раз видел — и то хватило.

— Вот что, Витабрик. Ты, наверное, хорошо ладишь с другими гномами?

— Неплохо, Ваше Величество, во всяком случае, с чёрными, — осторожно ответил он. — Но не надейтесь, что я кого-нибудь выдам…

— Я не об этом. Будешь советником моего брата, — выпалил я. Это прозвучало совсем не по-королевски.

— То есть… Ваше Величество не казнят меня?

— Нет. — Я вышел, чтобы не слушать его благодарности.
Тем более что я и сам сомневался.

— Что? Ты назначил его моим советником? — возмутился, узнав обо всём, Питер. Он даже не заметил, что поставил кляксу на послание Тисроку. — Знаешь, мог хотя бы спросить у меня.

Конечно, он был прав, и мне не стоило самому принимать такие решения. Но досада из-за совершённого промаха сменилась внезапным озарением:

— А ты придумал, как не допустить восстания гномов?

— Это здесь при чём? — пытаясь не раздражаться, спросил Питер.

— Казни его и увидишь. Простишь — докажешь гномам, что они нам друзья.

— Одно дело — простить, но делать его советником? Он же служил Колдунье.

— Не он один, — тихо сказал я и оставил брата.

Когда Питер всё спокойно обдумал, то согласился со мной, и назначение Витабрика состоялось. Но несмотря на то, что он стал одним из самых верных подданных, я ещё долго не знал, правильный ли выбор я сделал. Разумеется, подобные суды часто проходили в первые годы нашего правления — Джадис имела немало сторонников. И очень сложно было при этом понять, где проходит грань между милостью и безответственностью. Но чаще я предпочитал ошибиться и отпустить, чем казнить кого-то незаслуженно. Может, поэтому мне и дали такое прозвище, может, ещё по какой причине. Но я сам никогда не считал это справедливостью, скорее — просто осмотрительностью. Я только прислушивался к своей совести.

Мы иногда спорили с Питером из-за этой моей «справедливости». Он всегда судил с вершины собственного благородства, а я помнил, как легко оступиться. Он никогда не мог понять чувства вины, которое меня терзало все эти годы — не только в Нарнии, но и в Англии.

— Мы же тебе всё простили, Эд, — говорил он, но я знал, что не простил сам себе.

Питер и представить не мог, каково это — быть предателем. То есть предать, разумеется, легко, а как потом с этим жить?

Я мог когда-то до бесконечности гадать, почему Колдунья встретила именно меня. Думаю, это стало для неё большой удачей: эгоистичный и мстительный мальчишка, готовый на любую низость за сладости. Но эта удача никак не могла помочь ей победить Аслана, куда уж. Она даже понять его была неспособна. Действительно, зачем умирать ради предателя, у которого сердце такое же каменное, как у любой из её статуй? Стыдно сказать, я и сам до конца не понял. Но поначалу я вообще об этом не знал.

Мы четыре года царствовали в Нарнии, и за это время я, как мог, старался исправиться, чтобы оправдать доверие Аслана, брата, сестёр и наших подданных. Приближалась четвертая Годовщина Коронации, а мне было не по себе, и это ещё мягко сказано. Меня терзало какое-то необъяснимое беспокойство. Поначалу я старался делать вид, что со мной ничего не происходит, но в какой-то момент не выдержал. Бросив всё, я оседлал коня и помчался во весь опор к Каменному столу в надежде на разговор с Асланом, а именно там мы встретились в первый раз.

Я прискакал посреди ночи, но, увидев разведенный костёр и пасущегося неподалеку коня, понял, что меня опередили. Люси сидела на земле, прислонившись к Столу спиной.

— Лю, что с тобой? — я заметил на её щеках слёзы.

— Ах, Эдмунд, — вздохнула Люси.

— Расскажи мне всё, — попросил я её, садясь рядом. — Ты вся дрожишь!

И Люси рассказала. Каждое её слово дышало искренней любовью и состраданием к Аслану, о каких я мог только мечтать. Я, который стольким ему обязан! Но как я мог принять такую жертву? Неужели я стоил хоть каплю крови Аслана, даже если бы был в миллион раз лучше?

— Нет, — печально ответила Люси. — Никто не стоит.
Не помню, я действительно спросил это вслух или она как-то сама догадалась?

— Я ничем не смогу…

— Не будь таким глупым, Эд. Это не сделка, — возразила она.

Конечно, Люси говорила правильно, но… Я не понимал, как жить со знанием, что из-за меня пошёл на смерть Аслан. Если бы она рассказала мне об этом тогда, сразу после предательства, полагаю, это бы меня просто раздавило. Но и спустя четыре года мне было очень сложно это принять. Меня душили слёзы от осознания собственной ничтожности — да, я всё ещё не мог перестать думать о себе. Мы просидели весь остаток ночи молча — я слишком погрузился в тягостные размышления, а Люси, казалось, чего-то ждала. Я не спрашивал, чего именно, только не хотел оставлять её одну в таком состоянии.

Всё изменилось, когда забрезжил рассвет. Лицо сестры вдруг преобразилось и засияло. Она смотрела в арку так, как будто действительно видела там Великого Льва. И от этой её радости было так тепло, что я тоже — хоть и совсем невольно — начал чувствовать необъяснимое счастье. Незаслуженное счастье — и оттого ещё более дорогое. А Люси каждый год приезжала сюда, плакала об убитом Аслане и ждала момента воскресения.

— Он ожил, Эдмунд! — радостно воскликнула она. — Верь в это, помни об этом!

Думаете, можно забыть — такое?

— Он и ради нас это сделал. Мы же просили тебя спасти, — сказал потом Питер, когда узнал обо всём. Мне нечего было на это ответить: я всегда хотел особенного к себе отношения, хотел, чтобы любили меня, но не знал, что и впрямь любят. И Пит, и Лю, и Сью. Но больше всех — Аслан. И только той ночью я понял насколько.

— Нужно, чтобы об этом знали все нарнийцы, — сказал я.

— Мы учредим новый праздник, — предложил Питер. И мы в самом деле каждый год вчетвером ездили к Каменному столу почтить Воскресение Аслана.

Мы были счастливы в Нарнии. Теперь — это только воспоминания. В том числе и о нас самих.

Я иногда задаюсь вопросом: почему в Нарнии мы выросли совсем другими? Конечно, сказывалось незримое присутствие Аслана рядом, и у наших подданных было чему поучиться. А ещё — это, конечно, только моя теория — у нас все пятнадцать лет правления оставались всё те же детские сердца. Мне сложно это объяснить, но мы вернулись потом в тот же самый английский день, как будто и не уходили. Мы действительно снова стали детьми, хотя и пережили удивительные приключения. Пережили, думаю, именно для того, чтобы здесь, в своем мире, нам было проще, как бы парадоксально это ни звучало, потому что мы получили много полезных уроков. Но всё равно мы, когда потеряли Нарнию, словно сбились с пути. И не всегда походили на нас самих в "прошлой юности", как я её называл.

Я не был здесь таким же храбрым, рассудительным, дружелюбным и справедливым, как Король Эдмунд. Люси ссорилась со Сьюзен и иногда казалась совершенно невыносимой в своих нравоучениях. А однажды мне пришлось услышать: «Нарния? Это детская игра нашей младшей сестры, мэм». От таких слов почва уходит из-под ног, потому что Питер не мог сказать такого. И всё же — сказал. Мы оба тогда гостили у профессора Кёрка и как-то встретили на улице пожилую женщину, спросившую нас: «Это вы те дети, что бывали в Нарнии?» И Питер действительно так ответил, а потом долго казнился из-за этого.

— У меня такое чувство, что я отрёкся тогда от самого Аслана, — сказал он с горечью.

— Аслан прощал и большее, — возразил ему я.

Позднее что-то похожее произошло со Сьюзен, которая искренне поверила, что ничего на самом деле не было, а Нарния стала для неё всего лишь забавной детской игрой. Но я очень хорошо помнил ту нарнийскую ночь, когда мы сидели плечом к плечу с Люси, и она рассказывала о самопожертвовании Аслана. Мог ли я после этого соглашаться с тем, что Нарния — игра? Нет, наоборот, я всегда считал, что Нарния — это самое настоящее из того, что происходило в моей жизни.

Так же думали и все Друзья Нарнии. Профессор Кёрк, мисс Полли (это она нас тогда спрашивала о Нарнии), Питер, Люси, Юстес, Джил и я стали собираться и говорить о нашей благословенной стране и обо всём, что с ней связано, раз не могли попасть туда. Но эти встречи случались так редко, что нам и этого казалось мало.

Мы довольствовались жизнью в Англии.

Я надеялся стать адвокатом и учился на юридическом. Но, штудируя толстенные своды законов, я часто ворчал — среди своих, разумеется, — что в Нарнии всё было проще.

— Ещё бы, мы же сами сочиняли законы, — соглашался Питер.

— Ты просто не изучал английскую медицину! – восклицала, смеясь, Люси. — Это куда сложнее, чем лечить волшебным бальзамом.

Верно, у меня ни одного шрама не осталось от раны, нанесённой Колдуньей. Мы очень жалели потом, что бальзам остался в Нарнии, когда отец после войны был ранен и долго лечился в госпитале.

Всё-таки сложно любить свой мир, когда узнал более совершенный.

Мы не можем ещё раз попасть в Нарнию, но приняли это потому, что не забываем Аслана и особенно его слова: — «В мою страну вы попадёте из своего мира». Когда-то я, Люси и Юстес стояли так близко к ней, что только руку протянуть, но тогда было рано. Может быть, и сейчас ещё очень рано, хотя что такое для Аслана время? Я помню, с каким рвением Рипичип стремился туда. Храбрый, верный Мыш, он тоже искал что-то, чего ему недоставало, и никак не мог найти — даже в Нарнии. Уверен, он нашёл, что искал, в Стране Аслана.

Мы же пока только мечтаем о ней.

«Путь пересекает реку, но не бойтесь, я умею строить мосты».
Мы верим, мы ждём, мы стремимся. Мы знаем, что Аслан ждёт нас.

Но мы ещё не догадываемся, что в Стране Аслана есть Настоящая Нарния и Настоящая Англия. И единственное, что будет нас огорчать, насколько Там вообще можно огорчаться, — это отсутствие Королевы Сьюзен. Но мы будем верить, что однажды Питер откроет дверь и ей. Потому что Аслан любит её, как умеет любить только он — тот, кто однажды пожертвовал собой ради ничтожного предателя.

---
Примечания:
* Речь идёт о повести «Шиворот-навыворот» Ф. Энсти;

Курсивом - слова Аслана из "Покорителя Зари"