Глава 1Автор терпеть не может дамбигад и мнит А. Дамблдора фигурой сугубо макиавеллевской, за что и любит. В тексте ниже есть легкие намеки на слеш, но автор сам не может понять, что это - чувство интелектуального родства или же зов плоти, потому в рейтинге "джен". Приятного прочтения.
1.
…образы тепла, холода и другие не имеют названия, но в том, что эти образы, несомненно, существуют, нас убеждают чувства и ум. Д. Фракасторо.
Чертов Геллерт улыбается мне в спину.
- Что случилось? – спрашиваю я, чтобы не молчать.
- Ты такой смешной, когда нервничаешь, - признается он. Он ставит себя выше, он думает, что он умней, он считает, что он знает о жизни все.
А я просто единственная опора для своей семьи.
- Что замолчал? – интересуется Геллерт.
- Пытаюсь понять.
- Не думай об этом. Почувствуешь сердцем, о чем я. Думаю, что скоро. Сегодня, например, в тот момент, как зайдешь домой.
- Подрабатываешь предсказаниями? – пытаюсь съязвить я. Слишком дрожащий голос, еще и срывается постоянно – будто бы его солнце заглушает своими лучами.
Геллерт обгоняет меня и становиться напротив, мешая мне идти дальше, желательно – из-под этого палящего солнца.
Обгоняет, смотрит в глаза и молчит.
- Что?
Солнце ощутимо пригревает мою голову и беззащитную шею. Где-то в поле трещит кузнечик. Во рту у Геллерта – травинка, которую он не выпускает даже когда смеется. Он стоит так близко, что еще чуть-чуть, стоит ему только сделать одно движение на встречу - и он пощекочет мне этой травинкой нос. Этого не происходит.
- Ты все поймешь, Альбус. Это невозможно не понять. Просто невозможно, - Гриндевальд так же резко серьезнеет. Этот момент, когда с его лица сползает улыбка и в глазах появляется суровость, распадается в моих наблюдениях на несколько частей. Губы. Глаза. Эхо прошлой реплики. И передо мной совсем другой человек.
- Я постараюсь, - отвечаю я и отвожу взгляд в сторону.
- Ты поймешь, - отвечает мой друг.
2.
… Согласно Арнобию, язычники утверждают, что они не поклоняются ни бронзе, ни золоту, из которых сделаны их идолы, а лишь тем существам, которые вследствие священных заклинаний вселились в эти искусственные изображения и живут там. Э.Б. Тайлор.
- У тебя кто-нибудь дома? – спрашивает Геллерт.
Я молчу, не зная, стоит ли вдаваться в подробности.
- Эй?
- Сестра и брат, думаю, - отвечаю я, с омерзением слыша со стороны свой нерешительный тон.
- Понятно.
Геллерт задумчиво смотрит на речку, перебирая в руке мелкие камешки. Часть из них падает на землю и катиться дальше вниз, после чего с неслышным нам бульканьем идет на дно реки. Но Гриндевальду все равно, он, кажется, даже не замечает, что делает.
- Искупаемся? – предлагает Геллерт.
- Тут мелко.
- Не будет так жарко.
- Я не умею плавать.
- Ты же сам сказал, что тут мелко, - улыбается Гриндевальт. Он встает и стаскивает с себя рубашку и штаны, оставаясь под солнцем беззащитно-обнаженным. Он так хорошо сложен, что я…
- Я не буду купаться. Мне нормально, - отвожу я взгляд и падаю на спину, чтобы смотреть на небо, а не на него. На секунду небо мне загораживает его тень, словно он в нерешительности потянулся ко мне. Но затем я слышу, как шуршит галька, и он входит в воду.
Я закрываю глаза, но все равно в красноватом мареве закрытых век вижу, как Геллерт плещется в воде, и с отвращением представляю себе свое худое, нескладное тело, чувствую каждой мышцей собственное несовершенство.
- Эй, Альбус! – я поднимаю голову. Мокрый Геллерт садиться рядом со мной. – Не так уж там и мелко, так что ты прав, что не пошел. Течение очень быстрое, если плохо плаваешь, то есть чего опасаться, мой рассудительный друг.
Он трясет головой и капли падает на мою ладонь.
Я слизываю ее, не сразу понимая, что творю.
Геллерт опять грызет травинку.
- Жарко сегодня, - говорит он задумчиво.
- Да, - отвечаю послушно я.
3.
Этот паталогический процесс нужно искать в мозге и только в мозге. Ю. Каннабих.
- К тебе можно? – спрашивает Геллерт.
Я обрываю свое «Зачем?» еще в мыслях.
- Не знаю. Ну пойдем, все равно делать нечего.
- Какой ты гостеприимный, - улыбается Гриндевальд.
- Я просто не знаю, как сегодня себя чувствует Ариана, - признаюсь я неохотно. Мысли о сестре выветривают из меня даже возможность радости.
- Ну что мы, вдвоем не справимся с маленькой девочкой? – насмешливо, но с нужной, четко отмеренной долей такта, спрашивает меня он. И мне кажется, что он прав и проблема Арианы сильно преувеличена.
- Втроем, там же еще Аберфорт, - отвечаю я.
- Ну, раз там Аберфорт, то можно не волноваться. Как я понял, он прекрасно держит ситуацию под контролем, не так ли?
Мы вдвоем – и Аберфорт. В этом есть что-то заразительное и неправильное, это странное противопоставление до сих пор никогда не приходило мне в голову. Но я начинаю входить во вкус того, что нас двое.
- Но если хочешь, давай лучше и, правда, я домой пойду.
Солнце скрывает резко набежавшая тучка. Ожог на шее начинает ныть.
- Нет. Ничего страшного не случиться, если ты зайдешь ко мне, - решаюсь я.
Геллерт улыбается.
4.
… начало – это не отталкивающий на вид утробный плод, а начало метафизическое, ясное и ободряющие. Ф. Арьес.
Ариана глядит на Гиндевальда и только что не просит обратить на себя внимание.
- Ты ей нравишься.
- Это привычно, - шепчет в ответ Геллерт.
- Ариане опять было плохо сегодня, - с укором заявляет мне мой брат. Я морщусь. Он мог бы и не посвящать так активно в наши проблемы меня при посторонних. Но разве Геллерт- посторонний?
- Неправда, - краснеет Ариана.
- Что случилось? – спрашивает Гриндевальд.
- Мне просто стало дурно от жары, - краснеет сестра.
- Мы пойдем в мою комнату, - встаю я из-за стола и киваю другу.
Геллерт отстраняет в сторону стакан с молоком и встает со стула, расправляя брючину.
- До встречи, - улыбается он моим родным. Я чувствую это, поднимаясь по лестнице в свой кабинет.
Гриндевальд нагоняет меня на полпути.
- Ты все понял?
Я молчу. Не от того, что мне нечего сказать, а от того, что я слышу вновь и вновь его слова:
«Нужно уметь подчинять свою жизнь лишь тому, что по-настоящему тебе важно и нужно. Нужно не бояться уходить от условностей, от рамок, от кандалов, в которые пытаются заковать человека законы и правила. Все ложь, все это создано для глупых людей, неспособных устроить свою жизнь. Мы жалеем слабых – за это они тянут из нас жизнь. Мы оправдываем убийц – и они снова и снова отнимают жизни, может даже у лучших. Прогибаемся перед всем и вся, стыдясь за то, что мы можем больше. Но мы должны быть не такими жалкими, Альбус. Мы можем стать выше. Мы сможем доказать всем, что нет ничего в этом мире, через что нельзя переступить сильной личности. Общество строиться на подчинение – мы должны стать теми, кто подчиняет, чтобы не стать подчиненными. Пусть иерархия выглядит так – мы-другие маги- магглы. Понимаешь, Альбус?», - Геллерт перед моим внутренним взором улыбчиво-серьезен.
Геллерт передо мной нервно стучит пальцами по перилам.
- Я понял, - отвечаю я, когда вдруг вспоминаю Ариану.
- Я рад, - Гриндевальт облегченно выдыхает.
Я думал иногда, в течение нашего общения, что он просто псих. Но, видимо, он гений. Жестокий и справедливый.
- Я никогда не смогу их покинуть, - говорю я, зная, что он поймет, когда мы заходим в мой кабинет.
- Я не прошу об этом, - отвечает Геллерт, закрывая окно, чтобы, никак не желающие садится за горизонт, солнце не слепило нас хотя бы в доме.
Мы остаемся в негустой темноте.
5.
Перед таким зрелищем легко забыть о времени; только легкий холодок, который всегда таиться, дает знать о приближении ночи. П. Муратов.
- Знаешь, - говорит Геллерт, отпивая из бутылки, которую я взял из еще отцовских запасов, - на самом деле, я не думаю, что есть что-то что может остановить меня.
Я забираю бутылку из его рук.
- Может все-таки спуститься вниз за стаканами? – интересуюсь я.
- Ты вообще слышишь меня? – уточняет Геллерт и смотрит мне в глаза. Стоит ли говорить о том, как у меня перехватывает дыхание?
- Слышу, - отвечаю я хрипло.
- Это хорошо, - Гриндевальд переворачивается на спину и замолкает.
Мы лежим на ковре в библиотеке, она же – кабинет и пьем ньюгранжское красное прямо из горла.
- Альбус?
- Да?
- Мы же всегда будем вместе, да?
- Что? – я отпиваю вино.
- Ты же поддержишь меня? Я клянусь, я изменю этот чертов мир. Дай глотнуть, - он тянется к бутылке.
Я хохочу, облокотившись к стене.
6.
… история тесно связана с решениями и поведением личности, но в то же время скромна и ограничена ролью личности, по сравнению с процессами и силами, определяющими ее ход. К. Мальцужинский.
- Геллерт?
- Ммм?
- Каким ты видишь мир после твоего вмешательства? – спрашиваю я, стараясь говорить ровно.
- Сначала нужно определить, что есть мир до моего вмешательства, - неожиданно трезво говорит Гриндевальд.
- Допустим, клоака, - предполагаю я.
- Знаешь, Альбус, я бы век просто лежал бы с тобой рядом, пил вино и растягивал это вечер, - признается расслабленно мой друг. Ожог у меня на шее начинает покалывать, сбивая с меня блаженство его признаний.
- Геллерт?
- Да? Знаешь, мы бы были с тобой замечательными во всех отношениях, - ухмыляется в потолок Гриндевальд.
- Что? – «О чем он думает?»
- Давай завтра пойдем на рыбалку?
- Хорошо, - соглашаюсь я, распластываясь в своем сидячем положение почти по стене. Геллерт лежит почти у моих ног, но смотрит не на меня, а в потолок, а иногда я вижу, как трепещут его ресницы – это значит, он прикрывает глаза и думает о чем-то, куда мне нет хода.
- Знаешь, Альбус, я сделаю все, чтобы ты был со мной, - улыбается Гриндевальд.
И мне почему-то страшно - смешно.
Я прикрываю глаза и толкаю его ногой. Он уворачивается и хохочет вместе со мной.
7.
Помни: основное – смысл. Если мысль хорошая – ей легко воплотиться в слово. Д. Самойлов.
- Кто тебе мешает?
- Я не знаю.
- Я знаю. Твоя сестра. Ты не сможешь уйти от нее, не так ли? – интересуется Геллерт. В его голосе нет сна.
- Я глава своей семьи.
- Калеки и, мало на что способного, братца?
- Это моя семья.
- Альбус, я хотел бы, чтобы ты был свободен.
- Я тоже, - признаюсь я и открываю глаза. Темнота окружающего пространства манит, оглушает, пока я пытаюсь привыкнуть в ней. Смутный силуэт Гриндевальда рядом отпугивает ночные шорохи.
- Ты плохо засыпаешь, да? – тихо спрашивает Геллерт. Он удивительно умеет перемежать великое и важное, и бытовые мелочи вместе.
- Мне снится мать, - признаюсь я.
- Ты за это ненавидишь свою сестру? – тихо интересуется мой друг.
Я молчу.
Гриндевальд садится рядом.
- Спи, - просит он и клонит мою голову к своему плечу.
- Что ты творишь? – скорее для порядке, чем для возмущения, интересуюсь я.
- Просто закрывай глаза, - мягко просит Геллерт.
Я слушаюсь и послушно кладу голову на его плечо. Вдыхая теплоту его кожи, я думаю о том, насколько все неправильно, насколько неправильно то, что я чувствую и как хорошо, что он не знает всех моих мыслей и не подозревает, какое молчащие чудовище во мне сейчас представляет эту сцену в омерзительно анатомических подробностях.
- Так лучше? – почти на ухо шепчет Геллерт.
Я мычу что-то неразборчивое и притворяюсь спящим.
8.
… он нравственен всего в состояние аффекта; более высокие побуждения дают ему совершено новые мотивы, в которые он, может быть, не способен был даже поверить в своем обычном и холодном настроение. Ф. Ницше.
Если бы я знал, во что превращаются споры после полудня…
Если бы я знал, во что превращаются споры волшебников…
Я ничего не стал бы менять.
Если бы знал, что будет дальше, я бы просто заснул в ту ночь тихо и никогда бы не проснулся, был бы рад и такому.
Но я стою перед могилой сестры, и жесткий августовский ветер бьет наотмашь по моему лицу. Ему вторит Аберфорт и мне остается неприятная роль статиста, меня сгибает от боли, и я рукой нащупываю свою палочку, пока вдруг не понимаю простую истину.
Это лето научило меня, что не в волшебстве счастье.
И я поднимаю сломанный нос выше и сдерживаю с губ, рвущуюся в небо усмешку.
- Спасибо, Геллерт, - сказал бы я, если бы в этом был бы смысл.
- Ты понял, Альбус? – поинтересовался бы мой друг, не отошли его тетка обратно на родину.
Я бы кивнул и перевел бы взгляд на свежий холмик кладбища.
- Конечно, да.
- Скажешь спасибо?
- Скажу – до встречи.
- Я буду ждать.
Я тоже.
Я буду.
- Ты убил ее, - шипит Аберфорт, а мне хочется расхохотаться от легкости во всем теле.
- Я не знаю, - отвечаю я устало и иду к лестнице, чтобы подняться на верх.
- Ты понял, насколько ты неправ? – спрашивает брат?
Я потираю ладонью уже сошедший ожог от солнца и грустно улыбаюсь.
- Да пошел ты, - срывается на крик брат.
- Любовь, - говорю я.
- Что?
- Любовь. Только она может оправдать все, - отвечаю я и мне хочется подняться наверх, словно там я снова увижу Геллерта.
- Иди к черту.
Я поднимаюсь наверх.
