Fever

Глава 1

"Я вдыхаю твои вздохи, я глотаю твои крики."
(Фредерик Бегбедер)

«Невероятно! Ты до сих пор не проснулся...»

Так говорила моя бабушка всякий раз, когда что-то шло не так, имея в виду именно то, что я до сих пор не удосужился открыть глаза для жизни. Мне это казалось странным. В конце концов, я все же на удивление неплохо окончил школу и уже в семнадцать стал одним из героев войны - не главным, конечно, но это было и не важно. Если честно, я очень надеялся, что этот факт все изменит - на меня посмотрят другими глазами. Так оно и вышло в какой-то степени, но, видимо, проявить храбрость было недостаточно. Нет, мною очень гордились... Однако спустя некоторое время я вновь начал слышать из знакомых уст эти же самые слова.

Собственно говоря, меня зовут Невилл. Невилл Лонгботтом, если это кому-то интересно. Многие меня знают и помнят, хотя от последнего я бы с радостью отказался. И дело, скорее, во мне, нежели в чем-то другом. В последние годы я делал все, чтобы оставить прошлое за спиной - того юного, неуверенного в себе паренька, который вечно что-нибудь путал и был знаменит на весь Хогвартс лишь в качестве худшего зельевара за всю историю школы. Пора умнеть, в конце концов. Сейчас мне уже стукнуло тридцать один, и я, кажется, могу сказать, что изменился. Нет, я - увы - не начал лучше варить зелья, превосходно летать на метле или что-то в таком духе. Я к этому и не стремился, на самом-то деле. Да и зачем? Но в одном я был уверен на сто процентов: это была уже совсем иная жизнь.

К слову, текла она довольно размеренно, хоть и суетливо. После войны изменилось многое - наверное, даже слишком... Не уверен, что все это к лучшему. Что касается Пожирателей Смерти, Министерство наконец-то отнеслось к делу серьезно - большинство до сих пор за решеткой. А те немногие, кому удалось сохранить свободу, платили за нее очень дорого... Мы же, герои войны, жили тихо и вполне спокойно, безо всяких почестей, словно ничего не было. Нет, конечно, мне этого и не нужно, но порой все-таки кажется, что все произошло слишком быстро. Словно люди забыли - просто поменяли свои жизни, как пластинки в граммофоне. Гарри, Рон, Гермиона, Луна и другие - мы давно не виделись, знаете... Грустно? Но, в конце концов, у каждого своя дорога, и никто не виноват. К новой жизни сложно привыкнуть. Но мне хочется думать, что у них получается.

А что до меня... Мое давнее увлечение травологией (пожалуй, единственное, что напоминало мне о прошлом) постепенно все-таки переросло в профессию. Не сказал бы, что теперь мне это уж очень нравилось, однако, став неплохим специалистом, я работал с магическими заповедниками и больницами по всему миру - в основном, в области фармацевтики. А это означало постоянные поездки, встречи, конференции, лекции, снова поездки... и так без конца. Было совсем не до экскурсий, прогулок, праздных вечеров и прочих увеселений - у меня даже не было никакого хобби. Но меня все устраивало. Если честно, я даже находил некоторое удовольствие, загружая себя делами по горло. Мне говорили, я растрачиваю себя впустую. Мне же казалось, что так легче. Я просто не оставлял себе времени на то, чтобы остановиться и подумать: а зачем? Меня действительно устраивала эта жизнь, и незачем было вдаваться в подробности.

Возможно, это что-то вроде самоиронии, но я всегда вставал очень рано. Поэтому когда я уже пересекал пустынный вестибюль небольшой гостиницы, мир вокруг только-только протирал глаза. Звонко брякнул дверной колокольчик, прорезав утреннюю тишину. Я неожиданно замер: день будет не такой, как все. И дело даже не в том, что до начала ежегодной Французской Конференции Целителей оставалось еще несколько часов, и едва ли не впервые у меня впереди было целое свободное утро. Не такой еще и потому, что бывают дни, когда ты словно заново родился: все привычное вдруг становится чем-то невероятно новым и необычным, и тебе кажется, что с каждым вдохом ты вбираешь в себя эти удивительные ощущения. Да что там - весь мир...

Сделав решительный шаг, я позволил себе укутаться в розовато-сиреневый шарф сумерек, которые, к слову, уже начинали медленно таять. Бесцельно бродя по извилистым мощеным улочкам Парижа, я с интересом наблюдал, как просыпается город. Распахивались окна, отворяли свои двери бесчисленные магазинчики, раскрывались пестрые зонтики уличных кафе, а по-весеннему прозрачный воздух уже успел насквозь пропитаться пряным запахом кофе и свежеиспеченных булочек. И так - поворот за поворотом, от просторной улицы к узкому кривому переулку, далее - к одному из мостов, что резными гирляндами развешаны над Сеной, а оттуда... оттуда уже виден Нотр-Дам де Пари, раскинувшийся подобно гигантскому шатру на самом краешке острова Сите.

...Не знаю, что меня вдруг потянуло туда. Наверное, виной было все то же предчувствие, что руководило мной целый день. Нерешительно замерев у порога на секунду, я молча снял свою любимую шляпу, с которой в последнее время не расставался, и осторожно прошел внутрь. Я направился вдоль широких рядов узеньких скамеек, по длинному проходу, очерченному высокой колоннадой, уносившейся куда-то в темноту так, что уже нет сил задирать голову. Здесь было заметно прохладней, серый и торжественный полумрак нарушали лишь разноцветные пятна солнца, лужицами проливавшиеся на каменный пол сквозь узорные витражи.

Пожилой священник возник рядом так неожиданно, что это вполне могло сойти за мастерски выполненную трансгрессию.

- Простите, - машинально пробормотал я, отстранившись.

- Собор нуждается в помощи, - мигом откликнулся тот.

Повисла пауза. Я лишь непонимающе моргнул. Из меня вообще дурной знаток французского, так что пришлось изрядно напрячь слух.

- Сделайте пожертвование, месье, и Бог не останется равнодушным, - пояснил священник, указав узловатым пальцем в сторону небольшого ящика, косо прибитого к стене.

- А... конечно, - я сунул руку в карман.

Одно неосторожное движение - и медная монета, весело звякнув, отскочила от пыльного башмака, спрыгнула на пол и покатилась вдоль по проходу.

- Минутку...

Тяжело вздохнув, я пошел следом. Буквально несколько шагов - я уже потянулся, чтобы поднять ее, но кто-то оказался быстрее.

- Ваше?

Я поднял голову и замер в удивлении.

- Паркинсон?

Женщина вопросительно изогнула бровь. Я замер в ожидании. Узнает?

- Лонгботтом, - наконец, нараспев проговорила она, скорее утвердительно, словно ничего необычного в этой встрече не было. Темные глаза скользнули по мне изучающим взглядом.

Сразу стало как-то непривычно и странно. Наверное, оттого, что мы никогда толком не общались - нам вполне хватало просто знать о существовании друг друга. Я был для нее простодушным неудачником, который едва ли мог отличить правый ботинок от левого, хотя, подозреваю, что Невилл Лонгботтом был неплохой приправой для скучных уроков зельеварения - разве что ленивый не веселился над моими выходками... Она же являлась для меня весьма невыразительной девочкой-подпевалой Драко Малфоя. Нет, ничего личного против Паркинсон у меня никогда не было - едва ли мы хоть раз перекидывались и парой слов - но все-таки, как и многие подростки, в юности я имел свойство вешать ярлыки на всех, кого встречал... Хотя некоторые из них мне и теперь казались вполне справедливыми.

Теперь же Пэнси предстала передо мной с таким видом, словно и не было этих четырнадцати лет. Если бы не одно «но»: мы стали слишком другими. Вы, конечно, возразите: люди не меняются кардинально. И знаете... я согласен. Потом я это понял. Просто мне очень хотелось, чтобы так было с нами. Я даже почти смог себя убедить, а Пэнси вначале подыграла, спрятав себя под маской равнодушия.

Она сидела с самого края у прохода, полубоком ко мне. И если когда-то я хоть что-то знал об этой девушке, то в тот момент она показалась мне совершенно незнакомым человеком.

Из того немногого, что я слышал - Паркинсон все так же чертовски богата (хотя я понятия не имею, откуда она умудрялась доставать деньги). Так и не добившись расположения юного Малфоя, она довольно быстро выскочила замуж, а потом, кажется, развелась - об этом еще писали в «Пророке»... Вообще, я был изрядно удивлен встретить ее здесь: насколько мне помнилось, ей запрещено покидать Лондон, где она всегда находилась под надзором Министерства. Ведь Пэнси была как раз из тех, кому позволили остаться на свободе - среди этих сомнительных «счастливчиков» была едва ли не половина моих бывших однокурсников. Их не посадили в Азкабан только потому, что прямых обвинений против них не было. Да, они бывшие Пожиратели. А убивали ли они? Участвовали в нападениях? Едва ли это кто-то докажет теперь... Но Министерство не желает повторять своих ошибок и подвергать себя риску. Поэтому вполне естественно, что свобода была весьма относительной. Их лишили всего: влияния, имущества - вообще каких-либо прав в волшебном сообществе... Этим людям запрещено пользоваться магией и появляться в волшебной части города. Все, что им оставили - подписку на «Ежедневный Пророк» и возможность пользования услугами больницы Святого Мунго. Словно в насмешку...

Возвращаясь к Паркинсон, могу сказать, что ее вряд ли можно назвать красавицей, ведь таковой она не была никогда, но слово «очаровательная» теперь, пожалуй, подошло бы. Черные волосы были аккуратно уложены в замысловатую прическу. Идеально ровная челка доходила почти до самых глаз, в которых сверкало какое-то странное выражение: несколько задумчиво-растерянное, словно она была где-то далеко. На фоне светлой кожи ярким пятном выделялись губы, накрашенные красной помадой. Пэнси постоянно их кусала.

- Что ты делаешь в Париже? - сглотнув комок в горле, проговорил я.

Паркинсон криво улыбнулась, задумчиво провела пальчиком по спинке скамьи и, не глядя на меня, ответила:

- Я живу в Париже. Уже пять лет. Пришлось кое-кому заплатить, но оно того стоило, - с мрачной усмешкой добавила она, словно читая мои мысли.

На этом все. Она не спросила, что здесь делал я, а я не решился поинтересоваться ее жизнью. Может, оно и к лучшему: нет ничего хуже вежливой банальности.

- Ну что ж... - «было приятно тебя видеть?» - Удачи.

Она коротко улыбнулась в ответ, а я повернулся и направился к выходу, кляня себя на чем свет стоит. Рядом со старыми знакомыми я снова превращался в глуповатого мальчишку...

- Лонгботтом!

Я остановился и в удивлении повернулся.

Послышалось? Нет. Пэнси стояла в паре шагов от меня, а на лице ее играла странная полуулыбка.

- Ты любишь луковый суп?

* * *
Вообще-то я, мягко говоря, не выносил луковый суп. Нужно было сказать, но тогда не было бы повода сидеть сейчас в машине. Именно так: в самом обычном маггловском автомобиле. Впрочем, нет, не самом...

Я всегда любил магглов и с интересом изучал их жизнь, а потому был вполне просвещен в этой области. К тому же стоит понять, что времена давно уже были не те, что в годы моей юности. Не считаю себя стариком, однако порой довольно сложно свыкнуться со всем тем, что происходит сейчас. Наверное, с этого и нужно было начать, поскольку в итоге это сыграло немаловажную роль. После войны маггловский мир начал потихоньку проникать в волшебный. Мы, сами не слишком отдавая себе отчет, начали пользоваться многими бытовыми вещами: электричеством, простой бумагой, а не пергаментами, маггловским спиртным и одеждой - и так вплоть до авторучек и зажигалок, пусть и волшебных, но притом все же маггловских. Все происходило незаметно и было так же неумолимо, как течение времени. Другое дело, что приживалось не все и не везде: чистокровные семьи принципиально сохраняли «независимость», хотя и им были свойственны некоторые «нововведения». Это было нормальным, думаю, и даже в какой-то степени необходимым: ведь до того момента волшебное сообщество, по моему мнению, застряло посреди эволюции, не желая двигаться вперед и потихоньку вымирая.

Итак, это был темно-зеленый, отполированный до зеркального блеска кабриолет середины двадцатого века - точнее сказать не могу. Машина наверняка была очень дорогой, но поражало другое. Конечно, я помнил о запретах, но все же... как-то слишком легко и непринужденно она впускала в себя новый мир - эта мысль мгновенно угнездилась в моей голове и не давала покоя. Проведя рукой по мягкому сидению, обшитому кремовой кожей, я поднял голову. Моя спутница с прежней странноватой полуулыбкой наблюдала за прохожими, но при этом словно не замечала их.

- Автомобиль?

Она вздрогнула и обернулась, улыбка стала еще шире.

- А почему нет? Предлагаешь ходить пешком?

- Ты изменила свое отношение к магглам?

- Мне все равно.

Пэнси пожала плечами, и я понял, что эту тему можно закрыть. Она же, порывшись в сумочке, вдруг вынула тонкую сигарету с мундштуком и, немного повозившись, закурила. На этот раз я промолчал, решив, что все равно не добьюсь правдивого ответа. В том, что до этого Паркинсон врала, я не сомневался.

- Куда мы едем?

- Ко мне.

Я почему-то кивнул и уставился на свои ладони, лежащие на коленях. Повисла пауза. Водитель-сквиб тем временем резко крутанул руль, и автомобиль втиснулся в очередной узкий переулок, какими богат Париж.

- Ты изменилась, - тихо протянул я, не поднимая головы.

- Вряд ли в лучшую сторону, - заметила она.

Я удивленно глянул на нее. Самокритика со стороны юной девочки-слизеринки, которую я когда-то знал - что-то поистине невероятное. Но, видимо, не для этой женщины.

- Расскажи о себе, - вдруг потребовала Пэнси, даже не взглянув на меня.

- Это вряд ли интересно, - начал было я, однако Паркинсон меня перебила.

- Это уж мне решать.

И я начал рассказывать. Никогда не умел говорить о себе, если честно, и не любил односторонние разговоры - почему-то всегда начинал нервничать, словно я опять на уроке, пытаюсь ответить на простейший вопрос, но вместо этого мямлю что-то маловразумительное в полной тишине класса. Однако Пэнси явно не была настроена на конструктивный диалог. Говорить о себе быстро надоело, и чтобы как-то заполнить неловкое молчание, я даже начал высказываться на тему последних событий - уже было все равно, о чем. Едва ли она вообще слушала мое нестройное повествование - все это время совершенно пустым взглядом провожала одну за другой улицы. Я неожиданно осознал, что говорю сам с собой.

Вдруг Пэнси с интересом посмотрела на мою шляпу и, кивнув на нее, с какой-то досадой в голосе проговорила:

- Ты тоже.

- Что, прости? - от неожиданности я даже вздрогнул.

- Изменился.

- В худшую сторону?

- Да, - просто ответила она и легким движением стряхнула пепел с сигареты. Возможность выдавить из нее больше трех слов за раз начинала казаться нереальной. И это ужасно действовало на нервы.

Оставшееся время мы ехали молча, пока автомобиль, тихо шаркнув шинами по мостовой, не затормозил напротив небольшого (по мерке богатого аристократа) особняка. Признаться, я ожидал чего-то иного. Не знаю, может, многочисленных зеленых красок, серебра, роскоши и полумрака, а оказалось... Дом был очень просторным, все сделано довольно незамысловато, без особенного шика. Сквозь большие, настежь открытые окна сплошным потоком лился солнечный свет, желтыми пятнами падая на светлые стены цвета кофе с молоком и бликами играя на зеркальных полированных поверхностях. Мебели было не слишком много - в основном светлого дерева. И не было ни одного намека на зеленый - нигде, если не вспоминать об автомобиле. Здесь было множество ваз самой разной формы, а в них - везде - желтые тюльпаны.

Я неуверенно замер в просторном холле, сминая шляпу в руках и оглядываясь.

- Ты любишь желтый?

- Да, - ответила она, не обернувшись, и скрылась в дверях, ни одна из которых, кстати, как и окна, почему-то не была заперта. Во всем доме царила солнечная прохлада и пахло мятой.

...Я не любил луковый суп. Но когда тарелка опустилась на стол передо мной, что-то вдруг заставило меня взять ложку в руку и подвинуться ближе.

Она села напротив. Ее внимательный взгляд с жадностью поглощал меня так, словно этим супом был я. Повисла пауза, и мне вновь стало неуютно. Я медленно поднес ложку к тарелке, отстраненно думая о том, как она научилась готовить.

- Ты ведь ненавидишь луковый суп, верно... Невилл? - вдруг тихо проговорила она и сощурилась, наблюдая за моими действиями.

При звуках собственного имени я вздрогнул и непонимающе посмотрел на нее. Знаете, в тот момент Пэнси неожиданно превратилась в семнадцатилетнюю себя. Все эти жесты, мимика... Сложенные на груди руки, поджатые губы и чуть склоненная набок голова - почти как Макгонагалл, только вот ощущения всегда разные. А когда она щурила глаза, всегда морщила немного курносый нос - наверное, поэтому в школе ее и прозвали мопсом...

- Зачем тогда все это? - Паркинсон уперлась руками в стол и наклонилась вперед, не сводя с меня глаз. - К чему эта ложь?

Я молчал. Пэнси горько усмехнулась, глядя на меня. И вдруг - громкий звон бьющегося фарфора, заставивший меня вздрогнуть: Паркинсон одним резким движением смела тарелку со стола. Я отпрянул от неожиданности, ножки стула с неприятным скрежетом скользнули по гладкой поверхности пола.

Я не понимал. Все было как-то глупо: сама встреча, этот ее внимательный взгляд, словно на допросе, разговоры ни о чем - ведь мы даже не знали друг друга! Даже этот дурацкий суп, размеренно капавший теперь с деревянной поверхности на пол, растекаясь на нем темной жирной лужицей... ведь только предлог. Было что-то еще. Действительно важное, что могло бы все объяснить.

Она вышла, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Я застал ее в гостиной. Пэнси стояла босиком у зеркала, задумчиво разглядывая свое отражение.

- Тебе нравится это платье? - она провела ладонями по светлой кружевной ткани.

- Да, оно тебе идет.

- Опять врешь, - отрезала она, резко поворачиваясь и глядя мне в глаза.

- Вру, - вдруг согласился я.

Пэнси усмехнулась.

- Все равно.

Она сдула назойливую челку с глаз и отвернулась к распахнутому окну.

- Я не понимаю, - тихо проговорил я, подойдя ближе и не сводя глаз с темной фигуры, застывшей в ярком солнечном пятне. Пэнси крепко обнимала себя руками и кусала губы, ее взгляд был направлен куда-то в пустоту. Ветер трепал темные локоны, выбившиеся из сложной прически, а я почему-то не мог оторвать от этого зрелища глаз.

- А помнишь, как на втором курсе взорвался котел Гойла? - неожиданно резко сменила тему Паркинсон. - Я тогда еще решила, что это вновь была твоя вина, и накричала на тебя... Сейчас это кажется ужасно смешным: я кричала, а у тебя так раздулись губы, что ты даже слова в ответ не мог сказать, только бубнил...

Пэнси говорила и говорила так быстро, что казалось, в предложениях не было места для точек. Она просто не могла остановиться. А я... даже почти не слушал. Все смотрел, как движутся ее алые губы и шевелится легкая кружевная ткань платья. Пэнси по-прежнему смотрела в окно, и в карих глазах голубыми каплями отражалось весеннее небо - только в это время оно бывает таким ярким и широким. Мне все казалось, что вот-вот Паркинсон моргнет, а краски смешаются. И было во всем этом нечто настолько упоительно сумасшедшее, что мне не хватало легких, чтобы нормально дышать.

- Кажется, это единственный раз, когда мы говорили друг с другом. Странно, что Поттер за тебя не вступился, вы вроде как друзья или что-то в этом роде... А ты был таким глупым в тот момент. Я бы посмеялась, но выглядела не лучше, и было не до этого... Но ведь смеяться никогда не поздно, правда?

Я помнил этот случай. Помнил, как это было неприятно и обидно, а ведь я всегда зависел от чужого мнения, пусть это и были люди, которым, по сути, плевать.

- Не теперь, - неожиданно вырвалось у меня.

Пэнси сразу как-то странно напряглась. Вдруг повернулась ко мне и коротко улыбнулась. Проведя ладонью по резному комоду, стоявшему рядом, она потянула за ручку и, вытащив из ящика небольшой сверток, прошла к одному из кресел. Присев, Паркинсон все с той же улыбкой развернула шелковый платок и бросила его на круглый стеклянный столик поблизости. В ее руках сверкнуло что-то смутно знакомое, что навевало тревогу. В памяти вдруг всплыла страница учебника по маггловедению. Я в ужасе замер: это был револьвер.

- Знаешь, что это такое? - Пэнси провела бледными пальцами по холодному металлу.

- Прекрати... - прошептал я, боясь даже шевельнуться.

- Маггловское оружие, - нараспев протянула она, а дуло пистолета скользнуло к шее. - Это вроде «Авады»... только мне говорили, что это больно. Сказали, стоит лишь нажать этот рычажок и...

- Хватит!

Я почувствовал, как меня охватила дрожь. Нервное напряжение росло, а карие глаза Паркинсон лишь насмешливо глядели на меня.

- А что ты сделаешь, Невилл?

Мои кулаки непроизвольно сжались.

- Это не смешно.

Она мрачно усмехнулась.

- Нет, смешно. Даже очень. Только представь, - Пэнси чуть подалась вперед, не моргая глядя на меня и не отнимая револьвера от шеи. - Наследница одного из уважаемых чистокровных семейств застрелилась в собственном доме, как паршивая маггла... Позор на все поколения Паркинсон. Здорово, правда?

Казалось, ей нравилось это все. Она говорила очень тихо, немного растягивая слова, ее глаза лукаво сверкали.

- Хотя куда дальше - все и так по колено в дерьме, правда, Невилл? Но откуда тебе знать, герой? Этот мир - он как коробка. У нее может быть много красивых сторон, но... Как узнать, что внутри, если ты снаружи? Ты ведь не приподнимешь крышку, чтобы посмотреть - любуешься со стороны. А таким, как я, известно, что там...

- Хватит! - упрямо и громко повторил я, не имея ни малейшего представления, что мне делать. Я ни черта не понимал, и это бесило меня все больше. - Сейчас же прекрати весь этот дешевый цирк! Не то...

- Не то - что? - Пэнси тоже повысила голос. Видимо, она уже доходила «до точки».

- Я...

- Что, Невилл?! - она сорвалась на крик. - Неужели ты остановишь меня? Вызовешь целителей, упечешь меня в Мунго? Какая тебе разница?

И тут я буквально взорвался.

- А зачем ты меня сюда привела? Устроила весь этот бред - зачем? Чего ты хочешь от меня?!

Паркинсон будто прорвало. Словно вся та грязь, что скопилась в ней за последнее время, бурными потоками изливалась теперь мне в лицо.

- Я думала, ты выше всего этого дерьма! Что хотя бы ты - настоящий, как раньше! Но ты же, как все остальные. Врешь всем - и себе в частности, намеренно закрывая глаза на то, что происходит. Теперь носишь шляпу, радуешься магглам, как братьям, говоришь о том, о чем понятия не имеешь - думаешь, взрослый? Как же! Все ложь, внутри ты тот же недотепа Лонгботтом из Гриффиндора и таким будешь всегда. Самое смешное здесь то, что тебе с этим ничего не поделать, какую маску ни надень. Я же не хочу всего этого, прости. Я не хочу этого вашего вонючего «нового мира» с его чертовыми правилами и запретами, не хочу делать вид, что все прошло и все замечательно! Так что прости, Невилл...

Все произошло очень быстро. Я кинулся вперед, послышался крик, громкий хлопок выстрела и звон разбитого стекла.

...Я сидел на полу, прислонившись спиной к комоду, и невидяще глядел в окно. Там, где темные ветки деревьев вплетались в светло-голубое небо, царила весна, и все было просто. Здесь же... Прохладный ветер влетал через открытую раму, вздувал легкие паруса занавесок и мягко трепал мои волосы, принося с собой такие французские запахи кофе и свежего хлеба. Пэнси лежала, прижавшись к моему боку: карие глаза широко открыты, по бледным щекам протянулись мокрые дорожки, а ярко-красные губы беззвучно шевелились. Револьвер валялся в стороне среди разноцветных осколков, оставшихся от кофейного столика. Промазала.

- Ты сумасшедшая... - шептал я. - Чокнутая... шизофреничка...

Меня все еще трясло, как в лихорадке, а она... она вдруг засмеялась. Таким тихим и немного сумасшедшим смехом, постепенно переходящим в истеричный хохот - нормальные так не смеются, можете мне поверить. Мне же было не до этого. Меня словно окатили ушатом ледяной воды - без предупреждений и объяснений, что делать дальше.

Пэнси вдруг приподнялась на руках, и ее лицо оказалось близко-близко: я мог разглядеть себя в глазах цвета крепкого коньяка, а теперь - и цвета сумасшествия. Я затаил дыхание.

- Обещай, - тихо прошептала она, не отрывая от меня взгляд, - что выбросишь эту чертову шляпу и когда-нибудь все-таки заглянешь в коробку. Там нечем восхищаться, поверь.

И ее алые губы осторожно коснулись моих, а запах кофе смешался с мятой. Казалось, внутри словно стало больше воздуха, а я сам - такое странное чувство - будто превратился в один большой сгусток ощущений и эмоций. Я помню прерывистое дыхание, тихий звон разбросанных осколков, ее холодные пальцы на моей коже... Казалось, я начинал понимать. Она просто искала во мне прошлое. Настоящее же ненавидела и не принимала. И не находила ничего лучшего, чем презирать весь мир, сошедший после войны с ума, и саму себя, неспособную избавиться от злобы, засевшей внутри. Наверное, потому и отравляла ставшую вдруг никчемной жизнь, с готовностью привнося в нее все то маггловское, что было так ей противно. Я знал: она не изменится. Не станет вливаться в этот мир только потому, что остальные делают это. Возможно, поэтому Паркинсон разорвала все отношения с друзьями и родными - просто привычное ей чувство презрения оказалось сильнее привязанности.

А что касается меня... «Не старайся быть чем-то, Невилл, - сказала она мне тогда. - Потому что я знаю: быть чем-то - еще не значит быть кем-то». Может быть, Пэнси была права? И может, мне просто необходима была эта весна, это утро и сумасшедшая слизеринка с лукавым взглядом. Глупо, но так оно было.

* * *
Торжественный серый полумрак нарушали лишь разноцветные пятна солнца, пролившиеся на каменный пол сквозь узорные витражи. Служба только-только окончилась, и звуки старого органа все еще носились под сводами Нотр-Дама. Я медленно поднялся и направился к выходу, лишь на миг задержавшись у побитого ящика для пожертвований. Сунув руку в карман, я вынул монетку и, тихо усмехнувшись воспоминаниям, без сомнений кинул ее в тонкую щель и толкнул входные двери.

- Молодой человек! Вы забыли...

В руки мне сунули мою любимую шляпу - главный признак взрослого человека, как я по глупости считал в детстве. У каждого она должна быть своя - так мне казалось - и я мечтал, что у меня тоже будет, обязательно. Смешно, в самом деле.

- Да-да, спасибо.

Забавно: некоторые вещи все-таки не меняются. Я вновь не сдержал усмешки и, немного подумав, бросил ее на ближайшую скамейку и пошел прочь...

Наверняка кто-нибудь да назовет меня глупцом. Но в одном я был уверен на сто процентов: я начинал просыпаться.

__________________
* fever - с англ. "лихорадка"