Глава 1Название: «И не введи меня во искушение…»
Авторы: Levian & /Melissa/
Бета: те же
Герои: Андерсон/Пип
Рейтинг: PG-13
Жанр: Humor, Parody, пре-канон
Тип: джен со слэшными эпизодами
Отказ: Все права на персонажей «Хеллсинга» принадлежат Коте Хирано и тем, кому они принадлежат.
Саммари: Рыжие волосы и зеленые глаза — что может быть соблазнительнее?
Предупреждение: в некотором роде кроссдрессинг
Примечание: Написано на Hellsing Fest на заявку: Молодой Пип | Андерсон. "Я на исповедь, святой отец".
На счастье, рыжие девицы в Мексике не пользовались спросом. Чёрт его знает, почему.
После четвёртой рюмки текилы (наливал бармен не скупясь: плати и НАЖ`РАЙСЯ, как гласила вывеска) Пип решил, что это, мать вашу, несправедливо. Рыжие всегда под подозрением.
— Дифференциация общества по цвету волос, как тебе это нравится, приятель? — очень тихо пробормотал он, обращаясь то ли к потолку, то ли к свисающему с паутины дохлому пауку.
Напиться и разговаривать с воображаемым собеседником — это было так по-мужски, чёрт его подери. Мужественность. Вот чего Пипу отчётливо не хватало. Трудно быть мужественным, когда на тебе длинная юбка и дьявольски душная женская кофта с длинными рукавами и высоким стоячим воротом. Ах да, ещё на ободке каждой рюмки оставались следы от алой помады.
Он захихикал, уронив голову на руки. Размалевали как покойничка в похоронном бюро, и всё ради того, чтобы Пип этим самым покойничком не стал. «В размозженной голове пудрить будет нечего», — повторял Белый Джек, потроша подушку, которой в будущем предстояло стать двумя выпуклостями на Пиповой груди. Может быть, кстати, что из-за них к нему и не приставали: ни один уважающий себя мексиканец не подошёл бы к женщине, у которой спереди такое убожество.
Ладно. Он должен был сосредоточиться. Ему и пить-то не следовало. Подумаешь, пришлось бежать и скрываться под женской личиной. Подумаешь, парня с длинной рыжей косой собирались пристрелить в любой подходящей подворотне. Да что там, даже в гостиничном номере могли пристрелить. Или зарезать в ванной. Он поверить не мог, что всё это так серьёзно. Одно дело, когда с девяти до шести ты исправно стоишь под непрерывным огнём, орёшь, удираешь, валяешься на земле, подаёшь патроны, стреляешь, но потом нужно идти домой, пить пиво и смотреть кабельное. Нет, действительно, неужели эти мексиканские психи не знают, что в войне тоже должен быть перерыв? Нельзя всё время убивать, так и чокнуться недолго.
Да, ночная трансляция такой жизни определённо требовала чего-то покрепче пива.
Пип подозревал, что ребята просто пошутили. Ха. На самом деле смешно — заставьте Бернадотте побегать в юбке. Такой вот андеграунд.
Несмотря на завлекательную вывеску, бар оказался на удивление приличным. В худшем смысле этого слова, на взгляд Пипа. Просто библиотека, а не бар. Бармен смотрел с укоризной. Кажется, вот-вот готов был протянуть руку, похлопать Пипа по плечу и сказать: «Шла бы ты домой, девочка, он тебя не стоит».
О, ради бога, в углу целенаправленно напивался священник. Хотя этому бугаю лучше было бы пойти рекламировать дубовую мебель, чем слово божье. Бутылка текилы перед ним — и та была прямоугольной, как гроб. И почти пустой.
Пип тоскливо взглянул на убогую вереницу рюмок перед собой. Да, пить он не умел, но оставлять это просто так не собирался. Он уже открыл было рот, чтобы жеманным женским (он так на это надеялся!) голоском попросить ещё порцию, как входная дверь хлопнула. Прозвучало это просто оглушительно. Лицо бармена вытянулось. Пип бросил осторожный взгляд через плечо и остолбенел, впервые за двадцать лет жизни поняв, что значит в мгновение ока протрезветь.
***
Поднеся стакан к губам, Александр запоздало сообразил, что тот пуст. Снова пуст. А в бутылке — он мрачно смерил взглядом — осталось рюмки на две. Это когда он успел? А хотя было уже неважно, задание и так было провалено. Конечно, фактически оно было выполнено, но вот он так не думал.
Контролировать силу ему всегда было тяжело, а уж следить в горячке боя за чем-то, кроме штыков, и вовсе сложно. Потому Палач всегда работал один, потому начальство и закрывало глаза на некоторые огрехи. Но не факт, что в этот раз ему всё простят. Пробить штыком ларец с мощами Иакова-мавроборца — хуже не придумаешь. Отдельно не радовала интонация, с какой его поблагодарили за возвращение непонятно зачем выкраденной местной мафией святыни, и уверение, что его работа самым подробнейшим образом будет описана в докладе. Уже отметивший свой семидесятый день рожденья отец Рауль терпеть не мог, когда на его сотрудников, желая побыстрее спровадить на «более спокойную должность» засидевшегося главу «Тринадцатого отдела», писали кляузы. А в последнее время писали часто, на Александра так особенно. Будто он мог знать — разве он мог знать? — что ковчег будет спрятан на объемистом животе, под толстой кожаной курткой.
Меланхолично проводив взглядом последние капли, падающие в стакан, он уже было собрался и его выпить залпом, как вдруг кто-то сильно толкнул столик. Но не успел он возмутиться, вскочить, сорвать свою злость на этом «ком-то», ему на колени плюхнулось теплое тело.
— А?..
На более внятный вопрос его не хватило: рыжеволосая шлюха, которая весь вечер, видимо, в ожидании клиента, просидела у стойки, подмигнула ему и, уткнувшись лицом в шею, что-то жарко прошептала. «Возьми меня»?
Андерсон поперхнулся. Он не был настолько пьян, чтобы посчитать девушку своей фантазией, но и гневно возопить, как смеет она приставать к служителю Божьему, не хотелось. По крайней мере, сейчас Александру, до сих пор вспоминающему треск дерева и хруст расколотых мощей, было почти всё равно. Села ему на колени девушка, ну и ладно — всякое бывает. Как села, так и уйдет.
Опомнился он, когда девица прижалась к нему теснее и зашарила ладонями под плащом, будто пытаясь обнять или же в поисках кошелька.
— Ты что творишь?..
«Дитя моё» так и осталось в мыслях, потому что стоило ему на миг отстраниться, как он увидел шальные, поблескивающие в полумраке зеленые глаза «таинственной» незнакомки. Таких, прости Господи, блядских глаз он не видел никогда. Захоти Дьявол совратить его — да что его? самого стойкого из святых! — он бы не смог выбрать более развратные и искушающие. А кто он, Александр Андерсон, против происков Врага Божьего?
Он и сам не заметил, когда ладонь, поднявшаяся для того, чтобы оттолкнуть, закопалась в густые рыжие волосы, а он сам, открывший было рот, чтобы прогнать искусительницу, припал губами к её губам, мягким и тёплым. Зеленоглазый порок пах табаком и на вкус был как текила, будто на коленях у него елозила замена последней пролитой рюмке.
Вера верой, но грешки водились у всех. И все — без исключения — старательно делали вид, что уж они-то никогда и ни за что. Искариотам в этом плане было проще, совсем немного, но проще: они и так несли на себе печать греха. Так что раскаиваться и за выпивку, и за блуд он будет завтра.
***
Пип дёрнулся и затрепыхался: у священника в родне точно были медведи. Если вас обнял медведь, расслабьтесь и получайте удовольствие.
Рёбра затрещали, точно. И кулаки зачесались — врезать служителю божьему по греховному сосуду.
А Пип думал, что тот нормальный — пил-то как мужик! С другой стороны, падре и был нормальным, насколько вообще нормален священник, лапающий девицу.
Эта мысль показалась Пипу такой смешной, что он залился хриплым каркающим смехом, уткнувшись священнику в плечо. Чёрт. Он же просил прикрыть себя, а не покрыть!
— Э-эй, ну ты это! Прия… — прошипел Пип и прикусил язык, потому что священник совсем уж крепко сжал его затылок и снова попытался притянуть к себе. Спиной Пип почуял направленные на них взгляды типов из банды наркоторговцев.
Передислоцируемся, сказал он себе. Срочно.
Осталось только направить двухметровую тушу к выходу.
«Я буду презирать себя за это, сопьюсь и кончу в притоне, — решил Пип. — Но только в возрасте восьмидесяти девяти лет, окруженный лучшими девицами Старого света».
— Эй, сладкий, — кокетливо прошептал он как можно более тонким голоском, — у меня тут комната неподалёку. Ты же у нас не любитель групповых забав, правда?
Священник ухватил его за подбородок, ладонью другой руки скользнув по шее и к ключицам (только бы спустился ниже и не начал щупать вату, о Дева Мария!), и несколько секунд смотрел ему в глаза. А затем — Пип чуть под стол не свалился от неожиданности — падре мучительно покраснел, вспыхнул, словно спичечная головка, как краснеют только светловолосые, и буркнул: «Веди».
Молча встал, даже не покачнувшись, чего о самом Пипе, которого он дёрнул вверх, обхватив за пояс, было не сказать.
А лицо у падре было как у обдолбанного. Левой рукой он бестолково шарил по Пиповой спине, словно ожидал найти там ангельские крылья. Однако нащупывать хвост ещё не спешил. «О, девственник, — покровительственно (и с некоторой долей облегчения) отметил Пип. — Если выведет меня отсюда — свожу его в бордель».
У Пипа было одно отличное свойство. Все ребята говорили. Он умел собираться, когда нужно. И хоть перед дьяволом смог бы станцевать рок-н-ролл, ни разу не сбившись с ритма. Правда, всё всегда упиралось в достойный стимул. Сейчас он был, да ещё какой: под рубашками навыпуск у наркоторговцев угадывались заткнутые за пояс пистолеты.
Потому он приобнял святого (вот это святость, это я понимаю, подумал он) отца и принялся подталкивать его к выходу, раздражающе медленно, пока дверь наконец не захлопнулась за их спинами.
С полквартала они прошли в мучительном единоборстве: священник всё пытался развернуть его к себе и поцеловать, что-то невнятно бурча. Свежий ночной воздух его не отрезвил; падре избегал смотреть Пипу в лицо, только пониже шеи (да, это была отличная подушка, приятель!), а его щёки полыхали. Движения были дёрганые, как у тарантулом укушенного, короткие волосы стояли дыбом, воротничок сбился. «Вымуштровали вас, парни, — сочувственно думал Пип, — девицу снять боитесь». Если уж этот шкаф так стесняется, то точно обрадуется, когда узнает, что коррида отменяется.
Наконец они дошли до грязного тупика, где даже окна домов были заколочены грязными досками.
***
«Господи, что я делаю? — уже в который раз спросил себя падре и уже в который раз сам себе ответил: — Грешу. И мне это нравится».
Он понимал, что это неправильно, что не на задании — пусть и завершенном — должен он думать о потребностях тела, но он тоже человек. Правда ведь, Господи, всего лишь человек? Да и сложно было ему устоять перед соблазном, который дразнил его и вел его во тьму. Вёл и в переносном смысле, и в прямом: глухие, тёмные проулки всё сильнее наводили на мысль, что его хотят просто ограбить. А оттого ему — чисто по-мужски — хотелось бы успеть получить своё: как можно быстрее забыться, пусть и всего минут на пять-десять. А дальше пусть убивают (пробуют убить) — ему, право, не привыкать.
Однако рыжеволосый и так и не назвавший своего имени порок норовил выскользнуть из осторожного объятья. Наверное, слишком осторожного.
Заметив, что они оказались в тупике, падре криво улыбнулся. Скоро, совсем скоро узкую улочку перегородят несколько фигур, а девица метнется к стене, предоставив своим подельникам разбираться с ним. Но, судя по тому, как озиралась и косилась через плечо шлюха, они задерживаются. Тем лучше.
Она задушенно выдохнула, когда Александр уже более крепко обнял её и шагнул к ближайшей стене. Может, стоило подождать и сбросить накопившуюся злость и досаду, как обычно, в бою, но шальные зеленые глаза — которые, казалось, сияли даже в неярком свете луны — он забыть просто не мог. Да и аккуратная, невинно прикрытая грудь девушки волновала его много больше, чем развратно оголенные прелести других «дам».
— Здесь, — приказывающе произнес он и, не давая шлюхе возразить, одной ладонью, прижимая к себе за бедра, сгрёб её пониже поясницы, а другой — скользнул под кофточку, задирая ту вверх и предвкушая ощущение мягкой теплой груди в своей ладони. И удивленно моргнул, почувствовав что-то шершавое и…
Вата?
— Э-э-э, — на большее ему слов не хватило.
***
— Когда-то это была отличная подушка, — сообщил Пип, уже не таясь — обычным своим, мужским голосом. Правда, не сказать, что у него был такой уж грубый голос. Скорее, звонкий и потому бесящий Пипа просто до невероятности. С другой стороны, какая внешность — такой и голос. Вот священника того же никто бы не додумался переодеть женщиной — семифутовых валькирий в природе не бывает. Даже в опере.
— Что?! — падре отшатнулся, гадливо вытирая рот. Руки от Пипа он наконец-то убрал, зато по-прежнему своим телом перекрывал единственный выход из тупичка, и Пип забеспокоился: выглядел священник не только обескураженным, но и очень разозлённым. Может, впрочем, всё дело было в окружающей темноте, и на самом деле он всепрощающе улыбался, скаля зубы, но тогда Пип не позавидовал бы его прихожанам.
И стоял священник очень странно. Подобравшись, сжав огромные кулаки, слегка наклонив голову. Как боец, неожиданно осенило Пипа. И как он раньше не понял? Наверняка это и не священник вовсе. Патерский воротничок и сутана под плащом — маскировка, такая же, как дамские шмотки самого Пипа. Ну конечно, достаточно было только взглянуть на движения рук — как у наёмников, только что вернувшихся из «горячих точек», на пересечённую давним шрамом щёку и на холодные, опасно поблёскивающие глаза убийцы.
Зато, кем бы он ни был, белобрысый помог выбраться из чёртова бара, который чуть не стал ловушкой.
— Э, приятель, — осторожно начал Пип, — это не то, что ты думаешь. Серьёзно. Между нами всё равно ничего не могло быть, сладкий мой, ты слишком уж горячий, — он осторожно, по стенке, шагнул в сторону, не сводя с собеседника глаз. — Спасибо, что проводил, а теперь я, пожалуй, пойду, мама заждалась.
Священник отступил, брезгливо выругавшись себе под нос. Подумаешь, чистоплюй чёртов. Когда думал, что Пип — девица, лапал его крайне охотно.
По крайней мере, у него не было пистолета, Пип бы нащупал. Но такой и голыми руками мог свернуть шею! Пип надеялся, что побрезгует. А он-то его за девственную овечку принял!
— Убирайся, погань, — резко бросил падре. Пип в стимуле не нуждался, но наёмничья честь требовала оставить последнее слово за собой. Ну и он был всё ещё прилично пьян — не то от текилы, не то от адреналина — и слегка обижен, поэтому развернулся и бросил:
— Думал, бесплатно дадут? Только в раю! В среду приходи, священникам скидки! — Он был уже у выхода из тупичка, священник же до сих пор стоял у стены, будто думал, что та выплюнет ему новую проститутку взамен «утерянной». Или просто собирался проблеваться от брезгливости. Пип вздохнул с облегчением, но тут нечто — обычно он называл это «радаром» — заставило отпрыгнуть в сторону и прижаться к стене.
В кирпичи в нескольких дюймах от его лица вонзилось лезвие. И закачалось, опасно вибрируя, длинное и острое, больше всего похожее на гигантскую лопаточку для торта.
Штык. Штык?!
Если жизнь чему и научила Пипа Бернадотте, так это тому, что мироздание два раза не предупреждает. Он подобрал юбки и драпанул со всех ног, ни на секунду не задумываясь и не оборачиваясь.
***
— Я на исповедь, святой отец, — негромко проговорил Александр и неосознанно провел ладонью по губам. Те, казалось, всё еще горели, хотя прошло уже почти двенадцать часов. А до его рейса еще часов восемь, а значит, почти сутки до исповеди у отца Рауля.
Конечно, никто не обязывал искариотов каяться обязательно у главы отдела, но Андерсон предпочитал именно его: даже не видя взгляда начальника, он легко мог представить, с какой укоризной тот смотрит на него, и от этого раскаиваться в нечестивых мыслях и действиях было проще. Однако в этот раз он ждать не мог, казалось, что совершенный грех сжигает душу изнутри: такой мерзкий, такой постыдный. Даже убийства не заставляли его так презирать себя.
— В чем грешен ты, сын мой?
Александр захотел переспросить: так тихо и неуверенно прозвучал вопрос, — но потом просто кашлянул, прочищая горло.
— Я ваш брат по сану, падре. И вчера поддался соблазну и зашел в бар, где, желая забыться, пил неумеренно, в чем каюсь. Я знал, что не должен, что черню я этим свой сан, но лишь усугублял свой грех, потому что в гордыне своей планировал отмолить этот грех сегодня. Грешен, что хулил в мыслях других служителей господних, винил их в собственных неудачах, чернил имя Господне…
Сидящему по ту сторону деревянной решётки Пипу захотелось побиться об неё головой, и удерживало только понимание того, что тогда уж белобрысый падре (всё-таки падре!) точно его узнает.
Подумать только, стоило несколько часов назад наконец-то через весь этот чёртов замызганный городишко добраться до церкви, где поджидал связной — по совместительству местный капеллан, — так ещё и этот медведь сюда притащился, будто его не хватало.
Ну да, конечно, в бар идти не следовало, в этом падре Мартино был прав, но какая, к дьяволу, разница, ведь Пип всё равно добрался до места, пусть на рассвете и грязный, как танк времён Второй Мировой.
Зато целый и невредимый. Ему говорили, что удача не будет вечно раздвигать перед ним ноги, он отвечал, что и не нужно — он довольствуется только протянутой рукой. Фортуна любит, когда её дразнят.
Зато этого не любил Мартино — чуть ли не силой заставил Пипа надеть сутану (а грязную женскую одежду выкинул на помойку в соседнем квартале) и велел не высовываться. А в церквушке была такая скука — даже и не покурить. Правда зашедшие с утра хорошенькие смуглые мексиканочки заглядывались на «святого отца» с длинной рыжей косой, но всё равно упорхнули как пташки господни, только цветастые юбки мелькнули в дверях. Пип уже решил, что в жизни наступило затишье, как совершенно неожиданно зашёл этот белобрысый. Бледный, с синяками под глазами и мрачной мордой.
Пип не успел придумать ничего лучше, как спрятаться в исповедальне, — не хотелось связываться с типом, который, похоже, подрабатывал в цирке метателем ножей. А тот возьми и направься туда же. Похоже, всё-таки совесть мучила, а не похмелье.
…А уж собственные грехи он перечислял с нудностью кладовщика.
— …чернил имя Господне, — уже во второй раз повторил он.
Пип решил вмешаться, а то этот тип с его молчаливого согласия будет бичевать себя до Судного Дня. Он как следует прочистил горло и вставил:
— Э, и где тут гре… То есть Господь любит и прощает всех кающихся, сын мой!
— Аминь, — перекрестившись, проговорил Александр и выдохнул. Стало чуть легче, но теперь была очередь самого страшного греха. — Но это еще не всё, святой отец. Грешно мне об этом вас спрашивать, но вам нравятся рыжеволосые женщины?
За стенкой закашлялись, будто подавились.
«Как непрофессионально», — подумал было с досадой Андерсон, но тут же устыдился. Не за тем он сюда пришел, чтобы оценивать, как другие проводят таинство исповеди.
— Простите, — продолжил он, — не должен я был вас спрашивать об этом.
— Продолжай, сын мой, — уже приноровившись, милостиво разрешил Пип, а сам подумал, что блондинки всяко лучше.
— Там была женщина, рыжеволосая и очень красивая. Глаза, видели бы вы, падре, эти глаза — Вавилонская блудница, такие глаза, прости Господи, подошли бы именно ей. И я не сдержался. Она сказала, что живет неподалеку, и я пошел за ней, за падшей женщиной, думая, что допустимо мне поддаться соблазну, ибо в этот вечер мои помыслы и так нечисты. Грешен я в унынии и хуле на себя и тех, кому я должен был помогать. В том и каюсь.
— Господь простит, — машинально откликнулся Пип, прикидывая, что с бутылки провалов в памяти, случаться, вроде бы не должно. И что же на самом деле было в этой бутылке, что его, Пипову, рожу назвали красивой? Или падре, что называется, изгнал из сознания всё, что произошло после того, как он дожал несчастную подушку? — И что же рыж… И что же ты, сын мой, — согрешил? — не в силах удержаться, азартно поинтересовался он. За решёткой надолго замолчали. Пип забеспокоился, не случилось ли чего у падре с сердцем.
— Хотел согрешить, святой отец, очень хотел. Мне показалось, что девушка ведет меня, чтобы ограбить и я, пользуясь физической силой, собирался принудить её, чтобы успеть насладиться её телом, пока не подоспели её сообщники. Это неподобающе для меня, я понимаю, но разум мой был затуманен алкоголем и унынием.
Александр запнулся, задумавшись, а так ли был затуманен его разум, как он хотел бы?
— Продолжай, сын мой.
— А потом, когда я её обнял, то… — он снова замолчал, но все-таки пробормотал, сжав кулаки: — она оказалась мужчиной.
— Что-что?
— Она оказалась переодетым мужчиной, — громко заявил Александр, опустив голову и краснея от стыда.
— Не повезло, — искренне посочувствовал Пип. Потом сообразил, что это как-то… непрофессионально: раз уж надел сутану, надо исполнять обязанности. Да и немаловажно, что в роли «блудницы Вавилонской» (вспомнить бы ещё, кто это такая) выступал он сам. Падре следовало стать шпионом или писать романы — информации он выдавал в час по унции, а интригу сохранял до последнего. Спросить бы про штыки, из чего они и зачем, размечтался Пип, но тут же одёрнул себя: уже давно уяснил, что много знать могут себе позволить только магистры наук. А он даже колледж бросил. — И что же? — поинтересовался он сухим тоном, в который добавил толику священного ужаса (падре должно было пробрать!): — Так ты согрешил с этой рыжеволосой… этим мужчиной, сын мой?
На сей раз за стенкой молчали немного дольше. Вспоминал, что ли?
— Нет, конечно, — не сдержал возмущения Андерсон. — Грешен я, ибо поддался гневу, и чуть не убил эту… этого. И грешен, что, не зная, кто она, судил её, обвинял её в мыслях, что хочет она… он, — с досадой прорычал он, — обокрасть меня. И грешен, что хочу и сейчас найти его и оторвать эту проклятущую косу! — взревел он. — Чтобы эта паскуда рыжая, прости Господи сквернословие моё, не смел и дальше путать честных людей! И грешен, что не раскаиваюсь я в гневе своём. Что делать мне, святой отец, если считаю я себе вправе наказывать ближнего своего?
— Господь простит, — в который раз повторил Пип, похолодев. Узнай падре, что «блудница» сейчас сидит в двух футах от него… Ребята из отряда всегда шутили, что если Пип не будет осторожнее, то у кого-нибудь на стенке будет висеть рыжий скальп. Трофейный. Хорошо на такой смотреть, протянув ноги к камину и потягивая виски. Или Библию почитывая. — То есть не простит! Не простит, что считаешь ты, сын мой, — возвысил он голос, — себя правым убивать мирное население… чёр… карать невинные заблудшие души, что могли бы придти в лоно матери-церкви и покаяться, и обрести Царствие Небесное! Что, если бы рука твоя не дрогнула, — он начинал понимать, почему священник немного «того» — ещё бы, постоянно так выражаться, — и…
Александр нахмурился. Да что ж за капеллан служит здесь, что не может толком исповедь провести и в словах путается? Поговорить, что ли, с ним потом и посоветовать, как должно увещевать прихожан и как правильно вести беседу? Не каждый ведь может признать свои прегрешения и понять, в чем грешен и за что именно должен смиренно просить прощения у Всевышнего.
— Я понимаю, святой отец, что, не дрогни рука моя, принял бы я грех…
Кто-то подошел к исповедальне, и Андерсон привычно замолчал. Конечно, это нарушение таинства, но уж он-то может понять, если вдруг срочное… Стоп, а откуда исповедник узнал, что рука Александра, когда он метнул штык в спину убегающему извращенцу, в последний момент дрогнула? Разве он говорил об этом?
Возня за стенкой напоминала стычку в тесном помещении, что-то — похоже чья-то нога — сильно ударило о стенку. Да что там творится такое? Андерсон прислушался и с трудом, но различил возмущенный шепот:
— С ума сошел, исповедь принимать? Что ты вообще тут делаешь, если твою косищу каждая собака…
Что? «Твою косищу»?
Наплевав на сохранение тайны личности (ну кто его может знать в этой части света?), Александр выглянул из-за шторки и обомлел, увидев — уже при свете дня, а не в полумраке бара или под луной — такие памятные зеленые глаза. Только если вчера они были воплощенным соблазном, то теперь в них было ошеломление и страх.
— Ах ты!.. — зарычал он и, присовокупив к фразе пару совсем не подходящих к храму Божьему словечек, вскочил на ноги. Распутник и к тому же богохульник, путаясь в полах сутаны, уже бежал к выходу. Но недостаточно быстро: кончик рыжей косы Александр ухватить успел.
В первую секунду Пип вообразил, что вот-вот всё-таки расстанется со скальпом. Во вторую — зашипел от боли, грохнулся на пол и на автомате проехался на спине с пару футов. Принесли же черти Мартино! Приди он на десять минут позже, сумасшедший падре уже был бы далеко отсюда, а Пип закончил отличное развлечение. Сейчас же его могли спасти только громы небесные среди ясного неба и грозный глас господень.
Гласа не прозвучало, зато через мучительно долгую третью секунду зажмурившийся Пип услышал звук падения тяжёлого тела. Просто райский звук.
Он открыл один глаз и обернулся: неизвестный священник валялся на полу, над ним же стоял с видом средневекового святого разозлённый Мартино, похоже, подставивший ему подножку.
— Богохульники! Что вы делаете, брат мой?!
Белобрысый падре, не отвечая, попытался подняться. К счастью, при падении косу он отпустил, зато потянулся ко внутреннему карману своего белого плаща. Пип сидел как кролик перед удавом.
— Вали отсюда, Бернадотте! — лаконично крикнул капеллан, наступая священнику на полу.
Даже пинка не понадобилось — Пип подскочил как на мине подорванный, уже привычно подхватил длинные полы сутаны и бросился к двери.
И, на самом пороге, не смог отказать себе в удовольствии обернуться на секунду и послать изумлённым святым отцам воздушный поцелуй.
«А косу, — весело подумал он, — косу буду обматывать вокруг шеи. Обойдётесь без трофея!»
