Глава 1Люди считают, что мы делаем это от скуки. Нам, честно говоря, плевать. Мы ни с кем не обсуждаем то, что происходит за закрытыми дверьми одной из комнат Малфой-мэнора каждый вторник на протяжении трех недель. Об этом вообще никто не должен был знать.
Сегодня четвертый вторник. Аппарирую к имению, вхожу в дверь и отдаю волшебную палочку домовику. Я уже успел выучить дорогу к той самой комнате. Голые серые стены, ни одного окна, круглый стол в центре и шесть стульев вокруг.
Захожу в комнату, сажусь на свое место напротив Панси Паркинсон. Револьвер лежит в центре стола, но это не так пугает как в первый раз. Оглядываю комнату: не хватает Рона и Забини.
Мы никогда не разговариваем здесь. Позволяем себе светскую беседу в гостиной, когда все уже кончено. А здесь нельзя. Потому что голос обязательно будет хриплый и дрожащий, а показать слабость равносильно смерти.
Люди говорят, что мы не имеем право делать это. Они считают, что мы должны строить для общества новую жизнь. Мы и строим. Шесть дней в неделю мотаемся по миру, пытаясь отловить пожирателей и помочь тем, кто пострадал от них.
Никому нет дела до Паркинсон, Малфоя, Забини и Нотта. Многие были бы не против, если бы они погибли. Но не мы. Мы опора волшебного сообщества. Так говорит, пытаясь наставить нас на путь истинный, Министр Магии.
Скрипит дверь и на стул рядом со мной падает Рон. Он выглядит измотанным. Впрочем, это не удивительно. Насколько я знаю, он только пару часов назад вернулся из очередного рейда. Хочется спросить об успехах, но здесь нельзя. Гермиона недовольно смотрит на место Забини. Он всегда заставляет ждать, хотя до начала игры еще минут пять.
Русская рулетка. Люди говорят, что это вовсе не игра, а самоубийство. Но ведь никто не умер, а прошло уже три вторника. Мы крутим барабан револьвера, приставляем пистолет к виску и спускаем курок.
У нас есть несколько особых правил.
Во-первых, мы оставляем палочки у домовика при входе в имение.
Во-вторых, не ставим ментальные барьеры. Каждый может спокойно влезть в голову к другому и узнать о том, что волнует его в этот момент. Мы тренировались и теперь для этого нам не нужны палочки.
Самое страшное правило, конечно же, третье. Домовик закрывает дверь за последним игроком и открывает только через двадцать минут после восьмого выстрела. Чтобы не было соблазна спасти того кому однажды не повезет.
Наконец Забини занимает свое место. Сегодня очередь Рона начинать игру.
Он медленно берет револьвер и, прокрутив барабан, приставляет его к виску. Я сижу справа от него, мне не видно выражения глаз, но я слышу тяжелое дыхание, слышу, как он судорожно сглатывает. Мы все хотим казаться равнодушными, но получается разве что у Нотта.
Полтора месяца назад совершенно случайно я, Рон, Гермиона и Гарри оказались в том же баре где напивались Нотт, Паркинсон, Забини и Малфой. Победители и проигравшие, ничем не отличающиеся друг от друга.
А вот теперь мы здесь. Рон никогда не действовал так быстро. Никто из нас никогда не делал так. Мы сидели, наслаждаясь дулом револьвера, холодящим висок. Звучит странно? Ну, никто уже и не сомневается, что мы сходим с ума. Глупые люди. Они просто завидуют, что мы не пригласили их поиграть с нами.
Я быстро проникаю в мысли Рона и вместе с ним ощущаю его усталость и немного разочарования. Мы пришли сюда играть по крупному. До первой смерти. И каждый, стыдясь этого, мечтает, чтобы тем, кому не повезет, оказался именно он.
Моя очередь. Сжимаю оружие в руке и кручу барабан. Вряд ли родственники гордились бы мной сейчас, но мне плевать. Дуло упирается в висок. О чем думают самоубийцы перед последним шагом? Наверное, просят у всех прощения, но мне не перед кем извиняться. Я не сделал ничего такого ужасного, а про мелочи и вспоминать не стоит.
Война закончилась два с половиной месяца назад. Мы ловим Пожирателей и отстраиваем заново Хогвартс. Зачем? Чтобы вырастить нового темного лорда, разумеется. Ведь никто не собирается отменять распределение по факультетам. По-прежнему будут слизеринцы и грффиндорцы и еще не известно, откуда придет беда: то ли от униженных обитателей подземелий, то ли от возомнивших себя невесть кем гриффов.
Я никогда не задумывался о таких вещах раньше. Спасибо война, что научила думать. Или за это нужно наоборот послать куда подальше? Но что-то я отвлекся.
Судя по глазам, Панси копается в моей голове. Даже чуть заметно кивает моим мыслям. Мы с ними не подружились. Просто сошлись во мнении о ценности жизни. Спускаю курок. Ничего. Я жив в четвертый раз. Везунчик или нет?
Гарри подтягивает к себе револьвер. Он никогда не крутит барабан, сразу прижимает дуло к виску. В его голове пусто. Я имею ввиду в мыслях. У него нет барьеров, он просто не думает ни о чем. Я так не умею. Даже Гермиона не умеет.
Он сидит слева, и я опять не могу увидеть глаза, потому что
оборачиваться и смотреть в наглую не хочется. Все-таки самоубийство дело личное. Вдруг я улавливаю нечеткую мысль Гарри. Она проскальзывает на краю его сознания и повергает меня в шок. Я не знаю, кто еще проник в его голову и услышал ли кто-то этот шепот отчаяния.
Гарри Поттер думает, что не имеет права быть здесь. Он очень хочет, но тогда получается что люди, защищавшие его, умирали на войне зря. Он не уверен, имеет ли право распоряжаться своей жизнью. Гарри спускает курок.
Ничего. Я даже разочарован и ругаю себя за это. Он же мой друг! Но честно говоря мне уже надоедает играть впустую. Я не желаю смерти никому из них, мне просто нужна смерть. Хоть чья-то. Пусть даже моя.
Я пропускаю момент, когда револьвер оказывается у виска Гермионы. Она не хотела играть с нами, не хотела умирать. Она пришла сюда в первый вторник только чтобы проследить за Роном и Гарри, а теперь она не может остановиться.
В ее мыслях множество образов: от родителей до Волан-де-Морта. Думаю, это типичное поведение для самоубийцы – вспоминать все что было. Над верхней губой проступают капельки пота. Она хочет не бояться, хочет также равнодушно как Нотт спускать курок, но единственное, что она еще контролирует, так это дрожь в руках. Точнее ее отсутствие.
Погружаюсь в мысли Рона и закрываю глаза. В его голове самая настоящая паника. Он боится потерять Гермиону. Я восхищаюсь его верностью и поражаюсь глупости. Неужели он не понимает, что именно его смерть причинит Гермионе больше боли. Они есть друг у друга, и я не понимаю, зачем они играют. Вместе справились бы, я уверен.
Опять пропускаю щелчок. Чувствую облегчение Рона и истеричное веселье Гермионы. Может я еще не самый сумасшедший здесь?
Все, победители отстрелялись. И мы снова проиграли. Ведь главный приз смерть, а не жизнь. Забини словно нехотя тянется к револьверу. Пальцы стискивают рукоятку так, что побелели костяшки. Не трус, нет. Просто любит жизнь. Тогда почему он здесь? Потому что ему никто не даст жить в новом мире. Сын Пожирателя, у самого метка, к тому же слизеринец – какое при таких характеристиках у него может быть будущее? К тому же всем имеющим метку запрещен выезд за пределы страны. Забини плотно сжимает губы и закрывает глаза. Загнанный в угол зверь, но мне его не жалко. Пожиратель при любых обстоятельствах остается Пожирателем. Память некстати предлагает историю Снейпа.
Мы стараемся о нем не вспоминать. Ошибки не исправить, а зачем просто так травить душу? Мы думаем, что если не думать о погибших, то боль и чувство вины станет меньше. Конечно, знаем, что это не так, но почему бы и нет? Герои тоже сходят с ума.
Забини наконец-то спускает курок. Глаза распахиваются в удивлении. Он был уверен, что сегодня его черед. Револьвер ложится на стол перед Паркинсон. Смотрю ей прямо в глаза, но ничего не могу прочесть, поэтому проникаю в ее мысли. В них нет ничего кроме картины ее предстоящей свадьбы с Малфоем. Она раздумывает приглашать ли нас на церемонию и вспоминает, у кого можно занять денег, ведь счета семьи заблокированы. Думает, не будет ли сквозь тонкую ткань маминого свадебного платья просвечивать метка.
Паркинсон единственная из нас не думает о смерти. Она здесь просто за компанию. Успела найти смысл своей жизни. По закону подлости умереть должна она…
Я не успеваю додумать свою мысль, оглушенный выстрелом. На лице Забини капельки крови, а Панси откинулась на спинку стула. На лице кровавые полосы. Мы сидим не шевелясь. Неужели мы хотели вот этого?
Я по-прежнему в ее мыслях. Она еще жива, но там нет ничего кроме боли и легкого замешательства. Драко поднимает с пола револьвер и, достав из кармана пулю, заряжает его. Я завороженно смотрю, как он прокручивает барабан и спускает курок. Ничего.
Теодор забирает у него оружие, крутит барабан. Игра должна быть доиграна несмотря ни на что. Никто не смеет сдвинуться с места, пока курок не спущен в восьмой раз. Щелчок.
Как по сигналу все срываются со своих мест. Гарри с Роном пытаются выбить дверь, Драко и Блейз опускают Панси на пол, Гермиона тщетно пытается применить беспалочковую магию, Теодор методично бьет кулаком в стену, а я копаюсь в угасающих мыслях слизеринки, встав в стороне.
Я надеялся на пафосные извинения и стенания о том, сколько она не успела, но нахожу только желание поднять руку и в последний раз дотронуться до Малфоя. Но силы утекают слишком быстро. Вдруг поняв, что это уже не игра, подскакиваю к Гарри и Рону и помогаю им выбивать дверь. Мы должны успеть. Малфой охрипшим голосом пытается докричаться до домовика, но у того четкий приказ не отзываться и не открывать дверь раньше установленного времени. Теодор и Блейз вместе с нами кидаются на дверь. Драко в перерывах между именем домовика шепчет что-то успокаивающее Панси, Гермиона выкрикивает лечебные заклинания, но у нее ничего не выходит.
Так не бывает. Она не должна умереть. Мы называли тех, кто нас осуждал глупцами и завистниками, а оказывается, они были правы. Азарт игры исчез напуганный громким выстрелом и видом крови.
Дверь все не поддается, Драко больше не кричит, а Гермиона не пытается залечить рану. Она смотрит на свои наручные часы и сорванным от крика голосом произносит:
- Время смерти два часа тридцать семь минут.
Мы возвращаемся за стол. Рубашка Драко испачкана кровью, на ладони Гермионы коричневатое пятно, правая рука Теодора залита его собственной кровью, у остальных ноют плечи. Что мы наделали? Что делать дальше?
Это было много лет назад. Победители не общаются с проигравшими, имя Панси Паркинсон под строжайшим запретом и у нас и у них. Люди не напоминают нам о том, что было, мы продолжаем строить новую жизнь. Меня зовут Невилл Лонгботтом, мне двадцать восемь лет и я больше не играю в игры.
