Подонок — представитель низшей части общества, черни. Низкий человек, негодяй.
Leave me out with the waste
This is not what I do
It's the wrong kind of place
To be cheating on you
It's the wrong time
She's pulling me through
It's a small crime
And I've got no excuse
Damien Rice - 9 Crimes
Сириус Блэк – подонок. Я видела это в его глазах, и есть ведь разница между человеком, которого называют подонком и человеком, который является им. Такая же разница, как между ханжой-благотворителем и настоящим альтруистом. Но не такая заметная, ведь фальшь в доброте привлекает внимание, а гадкие поступки – они всегда гадкие, совершаешь ли ты их по зову сердца или ради имиджа.
Удивительно, насколько плохо Джим, Пит, Ремус и Сириус знают друг друга, не смотря на то, что неразлучны с первого курса. Если понаблюдать за ними с близкого расстояния, можно заметить, что вся эта компания готова прямо-таки дрочить на Сириуса денно и нощно. Пит почти пищит от восторга, хотя он вообще человек внушаемый.
Знаете когда я впервые начала понимать характер Сириуса? Курсе на пятом, когда уже распоследнему тормозу стало известно, что Джимми Поттер тащится от Эванс, тащится, как три удава, давно, с удовольствием и напрочь. Джим выделывался передо мной, как только мог. То есть, конечно, выделывался он круглосуточно, но для меня он особенно старался. И я чувствовала себя крутой до мозга костей, хотя, в общем-то, плевать мне было на Джима, на все его понты и на все его старания, на его жилистое подростковое тело и на его светлые и прекрасные чувства. Мне было плевать на все это счастье неземное, но я тащилась от того, что он тащился от меня. Вы же понимаете, о чем я. Джеймс Поттер влюблен в Лили Эванс, он наматывает розовые сопли на кулак, горланит идиотские песни в мою честь на пьяную голову и всю школа знает, вся школа слышит эти идиотские песни. Это совсем не то, что Снейп, глазами раненого оленя глядящий на меня через весь Большой зал уже который месяц.
И вот в этот счастливый момент моей жизни Сириус Блэк поймал меня в коридоре, недалеко от женского туалета. Поймал, придержав за плечо, и сказал мне, глядя прямо в глаза: «Какая ж ты у нас шлюха, Эванс…» Он растягивал слова, щурил глаза и улыбался, как довольный жирный кот. Меня тогда покоробило от этой совершенно неправдоподобной рожи, от его дебильного тона, как будто из какого-нибудь фильма про двадцатые извлеченного, ну или, в случае с Блэком, позаимствованного у одного из его многочисленных родственников. Я отмахнулась тогда от него и от этого случая, но с тех пор каждый день ощущала на себе этот взгляд и каждый раз, поднимая глаза или оборачиваясь, видела этот прищур, эту ухмылку хитрую, которую к семнадцати годам Сириус отточил в совершенстве, а тогда, в его пятнадцать, она выглядела как улыбка умалишенного.
Вот тогда я в первый раз столкнулась с настоящим Сириусом Блэком. Поразительно, но он не пытался скрывать свой характер, он жил, думал, действовал и реагировал именно так, как полагается настоящему подонку. Поразительно, но, как я уже говорила, и Джеймс, и Рем, и Пит, да весь Гриффиндор, весь Хогвартс обожали его до умопомрачения, и иногда я даже начинала сомневаться, с кем из нас Джимми хочет пожениться и завести штук пять детей. Поразительно, но к середине последнего нашего года в школе у меня появилось ощущение, что Сириус меня опасается.
- Эванс, - сказал мне он однажды, сидя у моих ног на истертом ковре в гостиной Гриффиндора. – Ты какого черта вообще тут делаешь?
Он задрал голову и оскалился, глядя на меня. И тогда мне показалось, что все мои внутренности одновременно сделали кувырок, потому что улыбка у него была белозубая, волосы у него были блестящие, а глаза у него были черные и злые. Бешеной собаки глаза. Я не нашлась, что ответить на его вопрос, потому что черт его знает, что он имел в виду, и выяснять это мне совершенно не хотелось. Потому что скалился он на меня так, что мне хотелось отпихнуть его ногой и забиться в кресло поглубже. Вместо этого я протянула руку к его голове, чтобы взъерошить отросшие за полгода волосы, а потом усмехнуться и обратить его вопрос в шутку. Он перехватил мою ладонь и крепко, почти любовно, сжал пальцы. Я заглянула ему в глаза и на самом их донышке, в самой черной тени, в самом скользком болотном иле я увидела страх.
С тех пор я даже и не знала, кто из нас кого больше боится. Мне не хотелось думать о Сириусе, о том, что я разглядела в его глазах, о том, что это могло значить. Но он был рядом, каждый божий день он был рядом - подавал тарелку овсянки за завтраком, поднимал упавшие книги, смотрел с усмешкой на мои сюсюканья с Джимом, смахивал снежинки с моего плеча, склонялся надо мной в библиотеке… Он был похож на ворона, на большую черную птицу, кружившую надо мной, как над добычей, размышляя, с какой стороны подступиться. Это длилось уже несколько недель, и наступил холодный и тусклый февраль, а Сириус не отходил от меня ни на шаг. Он улыбался хитро и насмешливо, а я отворачивалась – мне казалось, что он со своими белыми зубами и спадающей на лоб вороной челкой хорош, как молодой бог, и невозможно даже смотреть на него спокойно и без мучений совести.
В начале марта Джеймс оставил на моей шее первый здоровенный засос, а Сириус – первые пять налившихся синевой отпечатков на предплечье. Они как будто ставили свои метки, одну за другой, укус за синяком, засос за царапиной… Джим не замечал следов Сириуса, они выглядели случайными и незначительными. Сириус кривил тонкие аристократичные губы при виде синяков, которые оставлял Джим на моих бедрах и руках. Мое тело стало похоже на странную стратегическую карту, и Сириус читал эту карту, всегда точно различая свои отметины и те, что оставил на мне Джеймс. Теперь я стала замечать, как вслед за рукой одного по моим бедрам неприятно скользит взгляд другого. А вскоре это стал замечать и Рем. Я попросила Джима не прикасаться ко мне так на людях. Он перестал, и ухмылка Сириуса стала еще шире.
Так я начала жить с оглядкой на Блэка. Он ходил за мной по пятам, и только я замечала это. Он смотрел на меня, а я спешно стряхивала с себя руки Джеймса. Блэк устраивался у моих ног, когда я садилась в кресло у камина, клал голову мне на колени, так же, как делал это Джеймс, и лениво травил байки о своей безумной семейке, а вся компания сидела вокруг нас, посмеиваясь над его рассказами. Никто, кроме меня, конечно, не видел, что Сириус потихоньку вытесняет Джима из моей жизни, что почти все отметины, появляющиеся теперь на моей коже – это не засосы и укусы моего парня, а результаты как бы неосторожной помощи его друга. Никого не удивляло, что с недавних пор именно его голова лежала на моих коленях, никто не задавался вопросом, почему именно он, а не Джим, провожает меня до гостиной, если я засижусь в библиотеке допоздна. Сириус был хитер.
Знаете, когда я в первый раз осознала, что Сириус Блэк – настоящий подонок? Что это не имидж, не образ, а то, что есть самое искреннее в нем, идущее глубоко из его сердца? В конце седьмого курса, на вечеринке в честь сдачи экзаменов. Я вышла в коридор – пройтись и отдохнуть от шума, и там, недалеко от душевых, Сириус Блэк поймал меня. Поймал, крепко ухватив за локоть, и прижал к стене. Он был здорово пьян и, как в тот далекий раз, его изящная опасная ухмылка снова стала улыбкой безумца. Трясущимися, как у старика, руками он задрал мне юбку, зашарил ладонями по покрывшимся мурашками ужаса бедрам и, смеясь, прошептал: «Какая ж ты шлюха драная, Эванс…»
