Глава 1От автора: я понимаю, что не могу нормально вытянуть сюжет. У меня эта идея "не горит". Может быть, я возьмусь и допишу, но сейчас этот фанфик уже в печенках сидит.
Она смутно понимала, что происходит.
Сначала она увидела руки – серые от пыли, они почти сливались с грязью плит, и длинные покорёженные пальцы были измазаны чем-то алым, липким, блестящим. Потом со всех сторон повалил черный, затхлый дым, и Гермиона вдруг поняла, что кашляла, и как будто что-то огромное вырывалось из её горла, цепляясь острыми ножками за пищевод и легкие; это что-то бежало через рот, с гулким кашлем выползая на свободу, прерываемое только яростными попытками дышать. Гермиона видела капли крови на полу, а потом неожиданно она поняла, что её кофта и брюки – алые, а белые босоножки – розовые, словно их облили марганцовкой.
Она попыталась отряхнуться, но не чувствовала рук. На её голове лежало что-то ледяное, тяжелое, и оно сильно давило на макушку. Она видела дерево, ставшее бордовым, и руки в красных перчатках – они растекались красными разводами, всё отдаляясь.
– Гермиона! – закричали, как будто с того света – пронзительно, но удивительно тихо.
А потом все оборвалось, но тишина почему-то не пришла.
Так бывает, когда переключаешь радио. Сначала слышны отзвуки старой песни, а потом между волнами шуршит и скребется что-то похожее на фольгу – такое же серебряное и пустое.
– Девочка моя, – сказала мать ей на ухо, и прикоснулась мокрой щекой к её щеке, – девочка моя, твои руки…
– Мама, – она попыталась нащупать её в свете, который лился отовсюду. Свет сиял, резал – яркий, как солнце, но белый и снежный. Она могла чувствовать свет пальцами, и локти погружались в него, словно в вязкий, сладкий кисель.
– Я здесь, милая, – ответила мать, и закрыла ей глаза своей мягкой рукой. – Спи.
* * *
Первое, что она увидела – чернота.
Мутная и неясная, покрывшаяся разводами какой-то чуть более светлой краски, она была под веками, как будто глазницы – это баночки для чернил. Но Гермиона ясно чувствовала, что вокруг черноты нет, и где-то рядом – обычный, человеческий свет свечей.
«Наверное, я умерла», – подумала она и вспомнила, как обнималась с мамой несколько минут назад, как холодные руки закрыли глаза. Поэтому стало темно, и обжигающий свет отступил, как отступают морские волны, путаясь в сухом прибрежном песке; рябь пробежала по далекой белой пелене, и пелена, зарастая скверной, зарастала черным.
Она шевельнулась, и вдруг почувствовала, что кто-то пытается выдрать из спины позвоночник.
Ей действительно показалось на секунду, что она попала к Пожирателям Смерти или кому похуже, что Темный Лорд победил, и поэтому так темно, и что она в подземельях, и никто, никто не сможет помочь ей.
А потом поняла: острая боль началась, потому что она попыталась двигаться. Было тяжело дышать, и вместо вздоха получался тонкий свист, который издают слабые, безголосые птицы.
Лучше бы она была птицей с голосом, расправила бы крылья, сломанные ребра, и забилась бы в агонии, катаясь по полу, крича, отбиваясь руками от невидимого врага: тогда бы её заметили. Сейчас она лежала где-то на грязном полу, вся в собственной крови и умирала.
Или нет?
Она не чувствовала, что пахнет кровью, металлом или гнилью. Пахло простынями, свежим ветром, мылом и чистотой.
И зельями. Мучительно-тошно тянуло отовсюду бергамотом, смешанным с цитрусовыми, и вдруг захотелось спать.
Перед глазами зарябили маки, тысячи маков, склонивших свои головы после дождя; светило откуда-то белое солнце, и дул ветер, и красные, алые маки медленно раскачивались, и ветки ив раскачивались вместе с ними.
– Мисс Грейнджер, – чуть слышно позвала её профессор МакГоннагал, – мисс Грейнджер, вы слышите меня?
«Да» получилось каким-то полувздохом.
– Слава Мерлину, – голос декана звучал почти спокойно. – Отдыхайте, скоро придет мистер Уизли.
Как же мои глаза?
Как же мои руки?
Она почувствовала запекшуюся кровь на пальцах и попыталась вытереть их о простыни, но что-то дрожало внутри неё, и она не могла пошевелить рукой. Она вообще не чувствовала ничего, кроме боли в спине, ставшей тупой и пресной.
Гермиона слышала, как рядом всхлипывает миссис Уизли. Скрипела, покачиваясь, кровать, и кто-то еще чуть слышно плакал, уткнувшись в матрас. Целители – теперь она в этом не сомневалась – ходили туда-сюда по Больничному крылу и противно шаркали подошвами, будто с пола содрали дерево и ковры, оставив холодный камень. Трещал в камине огонь, и его мешали кочергой, и слышно было тихое, рыхлое шуршание бумаги и бревен.
– Гермиона.
Рон сел рядом на кровать. Он положил ладони на её колени, стал медленно гладить их, растирая, и что-то невнятно шептал.
– Я не слышу, Рон, – сказала Гермиона, все еще неспособная двигаться. – Что случилось? Как я? Что с Гарри? Как?..
– Всё хорошо, – ответил Рон, – всё будет все хорошо. Все живы. Никто не умер. Тебе нужно поспать.
– Я спала только что, – ответила Гермиона.
– Конечно, – прошептал Рон, касаясь носом её шеи. – Ты выздоровеешь, и мы поженимся, правда?
Его голос звучал надтреснуто, тихо, как будто он видел то, чего не видела она.
Вероятно, подумала Гермиона, это была смерть.
– Я выздоровею, – сказала она и на ощупь сжала его руку.
Рука была ледяной.
* * *
Её разбудило солнце, светящее в глаза. В Больничном крыле было тихо и пусто, настенные часы показывали ровно шесть утра. Через распахнутые окна виднелось озеро и маленькая фигурка возле: волосы, в свете дня блестящие золотом, – Луна Лавгуд.
– Эй, – негромко сказала Гермиона.
Она поднялась, и полы длинной белой ночнушки задели какую-то железку на спинке кровати; Гермиона, присев, отцепила её, и заметила, что пол весь пыльный и грязный.
Она посмотрела на свои руки. Поперек ладони шел длинный, грубый шрам, и было немного сложно шевелить указательным пальцем. На левой руке шрам разветвлялся и опоясывал всю кисть, словно уродливый, безвкусный браслет.
Странно, что руки зажили так быстро, подумала Гермиона.
– О, вы проснулись, – мадам Помфри выглянула из-за угла, вытирая руки белой салфеткой. - Сегодня у вас весь день свободный… мистер Уизли придет только к полудню.
– Руки… быстро зажили, – сказала Гермиона, видя, как губы медика растягиваются в улыбке.
– Прогуляйтесь.
Пока она одевалась, она чувствовала на себе чужой взгляд – наблюдающий, тревожный. Она знала, что мадам Помфри стоит за её спиной, смотрит неотрывно и улыбается, но глаза её остаются пусты и печальны.
Она спускалась по лестнице и кроме своих шагов слышала чужие. Опасливо обернулась, а потом побежала без оглядки – вперед, дальше.
* * *
Было пасмурно. Над озером собирались темные грозовые тучи, и где-то далеко мучительно гремел гром. Череда кроватей перед ней была пуста, и только белые простыни серели в бледном свете факелов.
На соседней кровати спал Рон.
Очень хотелось пить, и она увидела кувшин на прикроватном столике, потянулась к нему рукой – и не поверила своим глазам. Шрам, похожий на свернувшуюся в клубок змею, уродовал её левое запястье, и израненная кожа с трудом позволяла согнуть кулак.
Шрамы так быстро не появляются. А если бы она и порезалась – разве за день бы все зажило?
Воздух был влажный, теплый, какой бывает перед бурей. В комнате было душно, и Гермиона открыла окна; её белая ночнушка взметнулась от порыва ветра, но Гермиона только блаженно прикрыла глаза.
Вдалеке, возле озера все еще мелькала призрачная фигура Луны Лавгуд.
– Рон.
Он не двигался.
– Рон!
Рон приоткрыл глаза, сперва недовольно покривился, но, увидев Гермиону, стоящую возле огромного, нараспашку открытого окна, он подскочил и схватил её за плечи.
- Что? – голос его звучал хрипло ото сна.
- Я не собиралась прыгать, - удивленно ответила Гермиона, разворачиваясь к нему.
С ним было хорошо.
Но вот сейчас она подумала: зачем он мне? У него были опухшие красные глаза, красные уши, растрепанная голова, и она смотрела на него и думала: зачем?
Чтобы через двадцать лет, когда у них будет трое детей, она спросит его: «Дорогой, а помнишь, как мы спасали мир?» А он ответит: «Помню». Ведь он любит разные байки. Он живет мыслями о героях и героинях, и даже когда станет мужем, все равно будет жить тем же.
И не будет сожалений, почему они не попробовали, почему не попытались, хотя бы спьяну, ведь это было так очевидно – Рон Уизли и Гермиона Грейнджер вместе.
А он смотрел на неё, и она чувствовала, что он о чем-то смолчал.
- Что такое, Рон? Сколько я пролежала здесь?
Рон улыбнулся.
- Недолго. Скоро все будет хорошо.
Ей показалось, что она уже слышала эти слова.
Давно.
* * *
- Привет, - Луна подошла к ней со спины и мягко провела рукой по шее. - Хорошо здесь. Прохладно.
Гермиона кивнула, неотрывно глядя на озеро. Вода в нем медленно раскачивалась туда-сюда, словно ртуть в банке, и длинные, поломанные ветви ив скрывали очертания дальнего берега. Под ногами приятно холодила ноги трава, мокрая от росы.
- Скажи мне, Луна, почему мадам Помфри так странно смотрела на меня? – спросила Гермиона, не оборачиваясь.
- Не знаю, - с улыбкой ответила Луна. – Может быть, тебе лучше спросить её саму?
- Она не ответит.
Луна пожала плечами, скинула белые сандалии и вступила пальцами в холодную озерную воду. На её большом пальце было нарисовано желтое сердечко, а чуть ниже колена сиял черный синяк.
- Почему ты не уехала?
- Потому что скоро занятия, - ответила Луна. – Мне некуда уезжать. Мой папа теперь будет работать в Хогсмиде, я могу ходить к нему в гости.
- Здорово.
Гермиона села в траву. Над головой сияло голубое пронзительное небо, и, если бы она не знала, что синий цвет – лишь иллюзия, создаваемая воздухом, то подумала бы, что это – купол, расписанный волшебной краской. Листья ив светились в лучах полуденного солнца, и пели где-то поблизости цикады, захлебываясь своей трелью.
- Я знаю, что ты чувствуешь, - вдруг сказала Луна. - Как будто мир вокруг - это уже что-то другое. Я сама ничего толком не знаю. Может быть, другие знают больше.
- Кто – другие?
Луна опять пожала плечами. А потом вдруг рухнула в кристальную воду и скрылась под водой с головой - только её светлые волосы всплыли на поверхность, как водоросли, растущие на самом глубоком дне. Она вынырнула и поплыла вперед, к берегу, скрытому в ветвях ив и камышей, и её красный сарафан был похож на диковинную рыбу.
* * *
Ей снился сон.
Она опять была в сияющем, режущем глаза свете, но только теперь в нем проявлялись очертания колонн, высоких, словно башни, и мраморного пола.
На скамейке сидела фигура в черном, и карие глаза наблюдали за ней, - те карие глаза, которые наблюдали на лестнице и в Больничном Крыле. Гермиона неловко улыбнулась и села рядом с профессором.
- Вы умерли, - сказал Снейп.
- Нет, - возразила Гермиона, - я сплю.
- Смерть и сон почти одно и то же, - поморщился Снейп и отвернулся. Вдалеке мелькали очертания высоких белых сосен.
- Почему вы здесь? – спросила Гермиона.
- Где ж мне еще быть, - ответил Снейп и вдруг закрыл глаза и опустил голову на ладони.
Они молчали какое-то время. В высоте были слышны пения невидимых птиц, и стук поезда сотрясал белый мраморный пол. Пахло имбирем, сигарами и пивом.
И это было странно, что загробный мир пах так же, как обыкновенный паб в Восточном районе Лондона.
- Но вы умерли, - сказала Гермиона чуть погодя.
- Почему мы все время говорим о смерти? – спросил Снейп и посмотрел на неё сверху вниз. – Вы прокляты. Так что молчите.
- Проклята?
- У вас проблемы с памятью, мисс Грейнджер, - он тихо засмеялся, но потом вдруг посерьезнел. - А каждую ночь вы будете умирать.
- И попадать сюда.
Он кивнул.
- Это лечится?
- Лечится ли смерть?
Гермиона подумала, что Снейп стал похож на профессора Дамблдора своей туманной и призрачной манерой говорить. И потом она заметила, что, несмотря на белизну кожи, у него под глазами залегли глубокие черные тени, и говорил он приглушенно и сорвано, как будто очень, очень долго кричал.
Или плакал.
- Нет, - ответила она. – Но проклятья, как мне известно, излечимы.
Снейп едва-едва улыбнулся кончиками губ.
- Тогда, полагаю, вы должны искать исцеление там же, где искал его Альбус.
* * *
На следующий день она сбежала в лес.
Долго спотыкалась в мокрой после дождя траве - под ногами была серая мутная жижа, и босоножки, её розовые босоножки все были в грязи, и она была по колено в грязи. На голову сыпались сухие елочные иголки, и руки поминутно путались в паутине. После войны здесь был настоящий бурелом. Она перепрыгивала через поваленные стволы, потом оторвала от осины сухую ветку и раздвигала ей заросли крыжовника.
Наконец, она вышла на поляну.
Над головой стонали и скрипели сосны, тихо качаясь, и выл ветер, играя сам с собой в прятки между столами; на земле, покрытой густым зеленым мхом, раскиданы были маленькие голубые цветы, и высокие стебли осоки скрывали их от человеческого взора.
Гермиона встала на колени и начала искать, щупать землю под руками, осматривать каждый комочек земли, каждый камешек, чтобы найти, найти, найти.
Вечерело, и небо было залито красной кровью заходящего солнца. Клубились белоснежные облака близ горизонта, и кричали дурным голосом вороны со своих гнезд.
Гермиона Грейнджер ничего этого не замечала.
* * *
На следующую ночь она узнала его сразу.
Она узнала его сразу.
Он был похож на дементора, только из-под капюшона сверкали зоркие темные глаза.
И ноги – как у человека, серые, покрытые струпьями.
И руки – тонкие, в два раза длиннее её рук, и шрам, опоясывающий запястье – на правой.
Он говорил хрипами, полувздохами, словно всегда вдыхал, но забывал выдохнуть – нелепое подражание человеческой природе.
Он был страшен, но в тоже время как-то странно правилен, ведь кроме него на перроне не было никого – даже Снейп куда-то исчез.
В руках он держал палочку, коричнево-черную, с круглыми бляшками по всей длине ствола.
- Бузинная палочка – это не просто палочка из бузины, - сказал Смерть, медленно раскручивая палочку в руках. - Секрет бузинной палочки в том же, в чем секрет вашего мира – в нем все циклично, и все есть огонь…
- В смысле? – не поняла Гермиона.
- Бузинная палочка не умерла, - сказал Смерть, - и не умрет, пока остальные Дары живы. Камень – ведь у тебя?
Он улыбнулся – она почувствовала это, потому что закололо где-то в шее, побежали мурашки по спине, и хотя у Смерти не было лица, в глазах его плясали смешинки.
- Не время еще, - сказал он. - Спи.
Кто-то закрыл ей глаза мягкой рукой.
А потом Смерть начал исчезать, размываться, словно на него капнули каплю воды, а сам он – клякса чернил или краски. Тонкие сухие руки вытянулись вперед и вдруг превратились в плоские варежки, и капюшон скрыл полностью лицо, и рваная черная мантия взметнулась вверх – и загорелся огонь.
Гермиона смотрела на место, на котором стоял он, и смотрела на палочку, которую он держал в руках.
И достала из заднего кармана джинсов маленький блестящий черный камень.
Она знала теперь, где ключ.
* * *
Вечером она пила с Роном в «Трех Метлах» - в честь помолвки.
Гремела музыка, смеялся Гарри, запрокидывая назад голову, улыбалась пьяная, раскрасневшаяся Джинни, и Гермиона крепче сжимала в руках бокал и тоже улыбалась.
На её шее на грубой веревке висел...
- Это обсидиан, Джинни, такой камень – родители прислали. Талисман.
Джинни подмигнула подруге, прошептала на ухо:
- А я уж было подумала, что это у Рона вкуса нет.
Гермиона стукнула её по руке и залпом выпила бокал шампанского.
