Убить ПожирателяЧеловек в черном плаще бежит, перепрыгивая через завалы щебня и покореженные бетонные плиты. Старая брошенная маггловская фабрика вспыхивает, облитая белыми языками лунного пламени. А он – догоняет.
- Стой, тварь! Мерзавец!
Человек в черном прибавляет ходу, спотыкается, падает. Доносятся ругательства – испуганно-нервные, сдавленные, похожие на причитания. Человек поднимается и, прихрамывая, торопливо ковыляет дальше – неровная дрожащая фигура, вычерченная ночным сумраком и лучами луны. Он не аппарирует, он просто бежит – как маггл, как загнанная охотниками лиса. Не аппарирует – почему? Слишком слаб, слишком молод, не умеет, боится расщепа, ранен... Он один. Его приятели мертвы. Он даже не заметил, что потерял свою маску. Она в руках у старого аврора. Серебристо-белая, с черненым окружением глаз и рта – словно лицо грустного мима, только на щеке не хватает гротескно-большой темной слезы.
- Стой, ублюдок!
У него еще есть шанс спастись. Спастись? Вынести допрос авроров, предстать перед судом, сесть в Азкабан сроком на всю оставшуюся жизнь... Да, неважное спасение. Но все же лучше, чем смерть.
- Стой!
Человек в черном плаще оглядывается. На лицо падает тень, и невозможно точно сказать, сколько тому лет. Не имеет значения. Главное – он враг.
Внутренний двор фабрики выгибается буквой «П». Тяжелые стальные решетки стянуты огромными ржавыми замками. Выхода нет. И черная фигура, вместо того, чтобы кинуть в осыпающиеся стены Бомбарду, резко оборачивается к своему преследователю.
- Круцио! – выкрикивает ломающийся мальчишеский голос.
Ах, какой же ты глупец, парень. Думаешь, что когда-нибудь будешь вознагражден? Борешься за идею, не имеющую почвы, борешься за своего Лорда, для которого ты, да и десятки таких же, как ты – просто пушечное мясо... А есть у тебя родители, парень? Отец, мать, братья, сестры? Есть у тебя дом, который ты любишь? Тогда почему ты и такие как ты сжигаете другие дома, почему убиваете других отцов, матерей, братьев и сестер? Оттого ли, что прозываете их грубым словом «грязнокровки», оттого ли, что относитесь как к скоту? Или – хуже того – считаете грязью под своими ногтями, расплодившимися микробами? А магглы – кто они для вас? Предмет ненависти? Скорее, игрушки, к которым вы, однако, прикасаетесь с брезгливым отвращением. Игрушки для отрабатывания проклятий, безмолвные куклы, не имеющие права выбора, а, по вашему поверью, и права на существование... Вы считаете огонь, горящий в своем сердце, священной реликвией, очищающим потоком, что возвысил вас над всем миром. Ценя кровь по ее чистоте – на каких критериях вы основываете это? Поколениями породистых предком, богатством, знатностью... А что, что тогда с того, что кровь у вас – красная, как кровь и магглов, как и кровь «грязнокровок»? Красная, яркая, красивая, становящаяся на воздухе совсем-совсем черной, блестящая, как темные рубины?
Парень, парень... Я бы хотел тебе помочь. Я бы мог тебе помочь, да, мог бы! Но душа твоя отравлена, и сердце – тоже, оно бьется отныне в железном ритме военного марша... Признайся, ты убиваешь под бравурные звуки труб? Оркестр грохочет в твоей голове, приветствуя новую жертву – женщину, старика, ребенка... Мы ведь с тобой даже в чем-то схожи, парень... Мы схожи тем духом войны, что вселился в нас. Да вот только я – солдат, а ты – убийца...
Старый аврор легко уходит от пущенной стрелы проклятья. Следующее, уже не Непростительное, а Режущее, ударяет в прочный переплетенный щит.
- Сектумсемпра! – молодой Пожиратель яростно машет палочкой, а в голосе сквозит неприкрытое отчаяние.
Что мне сказать тебе, мальчик? Сдавайся? Перестань? И, даже если ты остановишься, и бросишь свое оружие, и выйдешь из прыгающих теней на лунную площадку, и поднимешь руки тем жестом, что сотнями и сотнями тысяч повторяли все воины по всему миру и во все времена, это не вернет жизней той маггловской семьи, жилище которой ты со своими приятелями превратил в погребальный костер. Ты еще не забыл крики той женщины и то, что вы с ней сделали, прежде чем убить? Ты не забыл, как плакала от боли светловолосая девочка, когда колючей проволокой вы прикручивали ее руки и ноги к колонне? Или пятилетнего мальчишку, вздернутого за шею на телеграфном столбе? А их отца – ты не задумывался, что будет с тобой, если вбить тебе в пятки гвозди, отрезать уши и губы, а глазные яблоки проткнуть иглой? А дом – дом, наверное, очень весело поджигать, да? Смотреть, как огонь грызет беленые стены, как скукоживаются яркие занавески, как лопаются от жара оконные стекла, как слетает с крыши прогоревшая черепица, как вьется густой жирный дым, как жадно ухмыляется в небе Метка? Почему ты так поступил, парень? Что тебе сделали эти люди? Оскорбили тебя, унизили, мешали жить, за что ты приговорил их к смерти, за что... Во имя ненависти, во имя нетерпимости, во имя крови и породы, которые должны оставаться чистыми. Вырежи тогда весь мир, мальчик! Этого ты ведь хочешь?! Это твое подспудное желание? Мир, который по твоим законам грязен и подлежит смертной казни? А ты не думал, где ты тогда будешь жить? С кем? Неужели же настолько далеко заходит это ваше безумие? Парень, парень...
Аврор швыряет в противника полосу огня. Тот прикрывается слабым Протего, но жгучая оранжево-желтая лента чиркает по правой руке и стене, оставляя после себя черный след сажи и запах обожженной плоти. Раненая рука роняет палочку.
И ты смотришь на меня, как на злейшего врага. Взгляд твой полон горячего презрения, поделенного на страх и боль. Ты пытаешься придать своему лицу выражение заносчивой гордости, самоуверенности, наглой злобы. Но я не смотрю на маску – не на ту, что держу в руках, а на маску твоего лица. Я смотрю в глаза и вижу вывернутую наизнанку душу.
Ты отравлен, мальчик. Тебя не спасти. Идеология, вдалбливаемая в тебя с самого детства и поддерживаемая восторженным поклонением, заморозила твой рассудок. Отличишь ли ты черное от белого, пустыню от океана, лед ночного горизонта от пламени восходящей зари? Нет... Чужие рассуждения отныне ведут тебя... Чужой голос учит тебя, что зло –это добро, а дважды два – пять. Ты хороший ученик, не спорю. Поэтому тебя и не переучить...
Аластор Хмури поднимает палочку.
- Авада Кедавра!
Лунный луч золотит обращенное к небу мертвое лицо. Гладкая, не знавшая бритвы кожа, сомкнутые светлые ресницы, сжатые зубы... Сколько же лет тебе было, мальчик? Но, видит Бог, ты умер задолго до того, как зеленая вспышка швырнула тебя о кирпичную стену и оставила, бездыханного, под этим равнодушным тяжелым небом. Ты умер тогда, когда закричала распятая тобой на столбе маленькая девочка. Ты умер тогда, когда на глаза твои опустилась серебряная маска, являя собой торжественное единение с миром благородных и чистокровных убийц. Ты умер тогда, когда впервые произнес слово «грязнокровка».
- Нечего топтать трансцендентальное своими грязными солдатскими сапогами, - возможно, скажет ему Альбус Дамблдор, когда Аластор Хмури однажды поведает ему о сегодняшней ночи.
Скажет в шутку, не всерьез, но шутка эта оскорбит старого аврора сильнее, чем пощечина.
А хватит ли у него когда-нибудь смелости спросить:
- Вот только объясни мне, Альбус, почему так случается, что я убиваю Пожирателя Смерти, а на земле остается лежать мертвый двадцатилетний мальчишка?
Хватит ли смелости? Этого Аластор не знает...
