На всю жизнь

Глава 1

Люди не умеют быть одни. Чуждые потребности в духовном одиночестве, они боятся его, цепляясь хоть за какую-то одностороннюю любовь или ненависть, которая в непостижимой приверженности к схематизму очень скоро превращается в привычку…
(Э.М. Ремарк)



Какие же они мрачные, эти слизеринские подземелья... Факелы горят меркло, холод суровее, чем в башне Райвенкло, а статуи-стражники зорко отслеживают ее маршрут – такие же молчаливо-угрюмые, как студенты, прячущиеся в глубине коридоров. Впрочем, нет – слизеринцы не любят гулять по вечерам: Луна много раз здесь бывала и редко сталкивалась с однокашниками, одетыми в зеленую форму. Наверно, они предпочитают собираться в гостиной, где и проводят свои страшные темномагические ритуалы: по крайней мере, так считают многие с ее факультета – да и с других факультетов тоже.

Ей страшно – это верно, и по странной причуде она оказалась здесь именно потому, что не хотела бояться. Ночные прогулки по замку, наверно, не лучший способ избавиться от страха, но ничего другого не оставалось: и собственная тень, ползущая за ней по древним стенам, постепенно перестала казаться чудовищем – как и те, что встречались по дороге. Тени...

Гул часов толкает вперед, как чья-то тяжелая рука – уже семь, надо торопиться: профессор Снейп не терпит опозданий.

Сейчас, вот только... немного помедлив, Луна подходит к статуе – самой пугающей из всех – и тянется рукой к лицу, облеченному в камень. Повлажневшие пальцы несмелым жестом огибают холодную гладь, замирают на рытвине рта, но грозное изваяние не шевелится, позволяя пройтись ладонью дальше – до скрошившегося уха. Минутное касание – маленький ритуал Луны – чтобы не бояться, а вовсе не затем, чтобы отыскать в нише гнездо мозгошмыгов, как ехидно предположила однажды встреченная однокурсница. Правда, это случилось не здесь, и та статуя выглядела добрее. В башне Райвенкло бояться особо нечего – возможно потому, что каждый угол и камень уже давно изучен. И Чжоу Чанг в безопасности: мозгошмыги – которых там все равно не было – предпочитают умы, отяжеленные горестными мыслями. Чжоу не похожа на человека, которому есть о чем волноваться – во всяком случае, в последнее время.

Луна подходит к кабинету, готовясь постучаться, но дверь открывается сама – неожиданным рывком, резким до петельного скрипа. Неужели хозяин подслушивал, дожидаясь приближения ее шагов?..

Он отходит в сторону, позволяя Луне пройти внутрь, и бледное лицо – впрочем, при таком освещении вполне можно ошибиться – выглядит по обыкновению бесстрастным.

– Все котлы в вашем распоряжении, мисс Лавгуд. Времени у вас до десяти.

– Хорошо, профессор, – Луна кивает, провожая взглядом взметнувшуюся мантию – черные полы по-змеиному ловко вползают в лабораторию. Снейп мрачен – но не больше обычного. Указал подбородком в сторону сдвинутых парт – спасибо, профессор, что вся посуда уже собрана в одном месте, – и молча покинул класс, наверно, решив, что на сегодня с нее довольно.

Утренняя речь в адрес ее безнадежности, судя по сочувствующим взглядам с соседних парт, была разгромной – но она прослушала эти обвинения, снова и снова возвращаясь мыслями к бледному силуэту на полу и страшной фигуре, казавшейся не более живой. Луна все равно не сильна в зельеварении, и вряд ли слова профессора стали бы для нее новым откровением...

После занятия Луна первой выбежала вон, отправившись на поиски Гарри – если профессор так боится, может, есть повод?..
Настигла у входа в гриффиндорскую башню: Гарри – с виду здоровый – оживленно разговаривал с друзьями, и Луна, не сдержавшись, схватила его за рукав... «Как ты себя чувствуешь? Ничем не болеешь?»
Вопросы ввели Поттера в ступор и дали Гермионе повод презрительно усмехнуться, а Рону – покрутить пальцем у виска...

Ну и пускай, ничего. Главное, что все в порядке – но разве такой страх может быть необоснованным?..

Луна перебирает губки, выбирая ту, что получше: интересно, почему профессор ее не запер? Наверно, сейчас вернется, чтобы исправить оплошность.

Он действительно возвращается – и вслед за ним в кабинет всплывает дым, темным облаком клубясь у стены.

– Профессор, у вас что-то горит... – начинает Луна, и Снейп одним движением палочки убирает дым, а вместе с ним – и горклый, противный запах гари.

– Мисс Лавгуд, вы превосходно ориентируетесь в запахах: если бы на моем предмете вы с таким же успехом справлялись с элементарными зельями, вас бы здесь не было.

– Тогда почему...

– А если бы не совали нос в то, что вас не касается, – и подавно, – цедит Снейп и сощуренные глаза кажутся похожими на змеиные. Как внимательно он смотрит на Луну – может, читает мысли? Но она не собирается их прятать – всего лишь ждет, когда лицо, сейчас сведенное презрительной миной, опять... А может, ей вчера просто показалось?..

– Мисс Лавгуд, – Снейп мрачной тенью нависает над ней – выглядит он и вправду грозно, но испугаться сильнее, чем тогда?.. Нет. – Надеюсь, вы не забыли о том, что магией пользоваться нельзя. Чистите котлы вручную. Вашу палочку.

– Я ее и не взяла, профессор Снейп, – говорит Луна, закатывая рукава: вид дюжины грязных котлов удручающий, но привычный. Снейп неспешно проходится вдоль сдвинутых на сторону парт и смотрит на нее с каким-то – теперь она почти уверена – мрачным торжеством. Думаете, так уж неприятно драить котлы – пусть даже неделю подряд? Здесь не так уж и плохо, ночные вылазки в замок, – которые ее сюда и привели, – на самом деле в разы страшнее.

Она не винит Снейпа – так поступил бы любой преподаватель, заставший студента за ночной прогулкой. Профессор мог бы оставить ее там, наедине с боггартом – в качестве наказания, которое отбило бы всякую охоту полуночничать, тем более – у слизеринских пенат. Но ведь не оставил же... Вместо этого вышел навстречу неведомому монстру, а потом, когда обернулся...

Когда Снейп обернулся, Луне показалось, что рядом с ней двое мертвецов.

– Что ж, хорошо, – отзывается профессор и, равнодушно отвернувшись, возвращается обратно в лабораторию. Луна уже начинает работать над первым котлом, и ржавчина, облепившая днище, обретает контуры доселе невиданного лица. Нет, это не равнодушный скепсис, с которым Снейп пропустил ее в свой кабинет, а та предсмертная маска, испугавшая ее сильнее, чем сам боггарт... А не был ли такой Снейп ее боггартом?

Перед глазами темнеет, и, подхваченная временем, она снова возвращается в коридор и прижимается спиной к холодной стене. Слышит эхо собственных шагов – с какой неожиданной для себя прытью она убежала прочь! И голос Снейпа, догнавший ее быстрее обладателя – впрочем, профессору незачем за ней бежать – бросает что-то про снятые баллы и отработку, о которой на следующий день напомнил при всем классе – только заявленная причина была другой. Если бы дело было в испорченном зелье...

«Мерзавец», – буркнула Джинни, так и не дождалась согласного кивка соседки по парте. Наверно, однокурсница хотела ее подбодрить, но Луна молчала, не желая присоединяться к общему негодованию – безмолвному до окончания урока и по дороге в башню вылившемуся в ругательства.

Луна откладывает тряпку в сторону и тянет руку в карман.

***

– Ты прекрасно справляешься, Северус, – голос Дамблдора тверд и нарочито бодр, но дрогнувшие губы – никто и не говорил, что вкус будет приятным, директор! – выдают терпкую горечь, и Снейп догадывается: дело вовсе не в зелье.

– Делаю, что могу, – отвечает он и, решив, что с церемониалом пора заканчивать, продолжает: – Альбус, не волнуйтесь за зелье. Ингредиентов хватит вплоть до...

– До конца года? Думаешь, я успею выпустить еще один курс? – во взгляде директора нет страха – только странно мерцающий огонек любопытства. Как будто они говорят о чем-то захватывающем – интересно, директор так расценивает перспективу собственной смерти?

– Все зависит от того, будете ли вы принимать лекарство, – отвечает Снейп, жестом отклоняя предложенный чай. Можно подумать, это ему скоро умирать – ему, а не старику, с таким воодушевлением продолжающему разговор.

Снейп молчит, задержавшись взглядом на очернелых пальцах. Дамблдор обычно прячет исковерканную проклятьем руку под кожаной толщей перчатки, но сегодня – уж не для Северуса ли? – сделал исключение. И с каждым разом пальцы кажутся Северусу все чернее – будто перчатка изнутри перемазана сажей.

Сажа. Если бы.

– Ты хороший человек, Северус. Я тебе говорил об этом? Жаль, что...

– Это придется сделать мне? Довольно жалеть, Дамблдор.

Все как обычно. С чего бы ни началась беседа, они все равно возвращаются на эту дорожку – истоптанную, но скользкую, – по которой совсем не хочется больше ходить. Наверно, директор чувствует приближение смерти – и хочет убедиться, что уговор в силе. Конечно, не напрямую – это же Дамблдор, от которого никогда не дождешься фактов, – только подменяющие их недосказанности и метафоры.

Северус приносит ему зелье, но мог бы этого не делать – хватает и того, сколько сил уходит на приготовление и сколько настороженности во взглядах тех, кто иной раз заходит в его лабораторию, учуяв подозрительный запах...

А что если разок отправить к Дамблдору посыльного – к примеру, Поттера: тот привязан к старику настолько, что ради него не откажет ненавистному преподавателю... Зная его любопытство, можно не сомневаться: мальчишка обязательно спросит, что за странно пахнущая жидкость плещется в склянке. И какую ложь приготовит для него Дамблдор на этот раз?

– Забавная вещь старость, Северус, – продолжает директор, и Снейп понимает – этого Дамблдор не сказал бы больше никому. Непохоже на обычные предсмертные откровения – что-то глубже, закопанное на дне души и с таким трудом теперь извлекаемое наружу. – В твои годы я отчаянно не любил этот замок – наверно, был уверен, что, став директором, сделаю его совершенным – как и мир, простирающийся за этими стенами. Я был зол и тщеславен, думая, что смогу с легкостью сотворить то, над чем люди бились веками – что мне уж точно хватит на это сил... И сев в это кресло, тоже так думал – по крайней мере, первые несколько лет. А теперь понимаю: здесь и только здесь я был счастлив, даже будучи еще более никчемным, чем сейчас. И очень жаль, – добавляет он, – что ты не можешь сказать о себе того же.

Вот здесь вы не правы, директор. И ему судьбой были уготованы несколько незаслуженно счастливых лет, за которые он – наверно, до сих пор – продолжает расплачиваться. Целых пять лет в Хогвартсе и еще три года перед школой... Этого достаточно – особенно для его прогнившей душонки – и он благословляет память, которая щедрится на яркие картинки: во время подобных разговоров это помогает не сорваться и молча проглотить застрявшие в горле комки обид.

Благословляет, но чаще все-таки клянет. Клянет, когда в каждом яростном выкрике Поттера ему чудится эхо совсем другого голоса...

– Северус?

Силуэт меркнет, тая, словно дымка. Надо же, он задумался, унесся в прошлое, из которого Дамблдор с таким упорством каждый раз вытягивает его, снова и снова тыча носом в предназначенное.

– К чему эти разговоры, Альбус? Боитесь, что я не сдержу слова?

Связанный Непреложным Обетом и обещанием?.. Забавно, а что бы сделал Дамблдор, вздумай Северус оборвать эти тяжелые путы? Смерть – да, конечно, но неужели после всего, что было, Снейп испугается смерти?

– А, прости, у тебя, кажется, была другая тема, – словно опомнившись, говорит Дамблдор, чуть-чуть нагибается вперед и заговорщицки шепчет: – Чем же провинился сегодня Райвенкло?

– С чего вы взяли... – Северус не договаривает: зачем корчить из себя идиота? Наверно, директор мельком глянул на факультетские часы, в которых убавилось баллов, а может, встретил студента по дороге в свой кабинет и подслушал яростно кричащие мысли... – Как обычно, Альбус: никто из них не смог сварить даже элементарной перечной настойки. Видели бы вы, чем молодежь сегодня забила свои котлы...

– А ты никогда не думал, что они тебя просто боятся? Может, твоя резкость, – последнее слово Дамблдор выделяет, четко разделяя слоги, – по отношению к ним обусловлена... завистью?

– Вы полагаете, есть повод завидовать подобной бездарности? – усмехается Северус, в котором наконец просыпается интерес к разговору.

– Почему же: я, к примеру, всегда завидовал молодым. У них впереди жизнь, а значит, шанс исправить то, что было попрано их предшественниками.

– Уж не о себе ли вы говорите?

Дамблдор наклоняется еще ниже, и Северус, – сидящий напротив, – тоже невольно подается вперед.

– Мы оба знаем ответ.

Конечно, Дамблдор, как всегда, говорит об ошибках – его это излюбленная тема. Наверно, вспоминает что-то свое, возвращаясь к неисправленному, несделанному, но не переусердствовал ли он в своем стремлении сбросить груз вины на бывшего ученика – задолго до того, как ноша стала невыносимой?

В случае Снейпа старик тоже просчитался – Северус уже давно сдает позиции. Интересно, а кого бы он сам попросил избавить мир от своего существования, если бы оказался на месте Дамблдора?

Не переживай, усмехается внутренний голос, время скоро займется этим вопросом. А после того, что придется сделать в конце года, будь уверен: найдется очень много желающих тебе помочь.

– Ты многое мог бы передать детям, если бы не был так предвзят, – в голосе Дамблдора появляется давно забытая суровость, но Северус не по этой причине недовольно кривит губы: просто сразу за этим суровость сменяется тоской. – Они возненавидят тебя, Северус.

– Это вас удивляет?

– Нет, печалит.

Возненавидят... Разве он не привык к ненависти за столько-то лет? Конечно, привык, смирился – и не давал детям повода относиться к себе... нет, не с любовью – смешно такое предположить – просто как-то иначе. Терпеть ненависть сложнее, если есть, с чем сравнивать.

– Вы же не считаете, что это меня сломает? – спрашивает Северус, и он почти уверен, что получилось скептически.

– Я не попросил бы тебя, если бы не был уверен в обратном. Ты справишься.

Дамблдор хочет что-то добавить, но Снейп – с неожиданной для него самого резкостью – бросает в старческое лицо, внезапно сделавшееся ненавистным:

– Можно подумать, вас очень заботит моя судьба, Альбус, раз даже то, что предначертано мальчику...

Договорить не удается – взгляды сталкиваются в молчаливом поединке, и Северус отступает, признавая поражение.

Да, вы правы, директор: не стоит. Все уже решено, распланировано и обговорено – интересно, а как бы отреагировал сам мальчик, узнав, что ему уготовано? Что бы он сказал, поняв, кто все эти годы вел его по наезженной колее, которая на самом деле упиралась в обрыв?

Да, Северус справится – старик отлично знает, на что он способен. Время зарубцевало, сгладило, стянуло уродливым шрамом кровоточащие края – по крайней мере, Дамблдор думает так. Иногда кажется, что прошлое вот-вот отпустит, и, может, вскоре он получит второй шанс – хотя бы на что-то...

Но стоить слегка задеть, сковырнуть ногтем присохшую корку – и затянувшийся было шрам опять кровоточит. Почему-то Дамблдору нравится экспериментировать подобным образом, пролистывая при нем школьный колдоальбом и останавливаясь на цветастых изображениях счастливой пары, танцующей на выпускном: наверно, он так тренирует его перед будущим, оправдываясь тем, что любит смотреть на смеющиеся лица.

Но пятый курс и семьдесят шестой, а за ним и восемьдесят первый год – будь он проклят – и так обеспечил ему отличную закалку. Пожалуй, на всю жизнь.

– Простите меня, Альбус, я должен идти, – Снейп встает и быстрым шагом покидает кабинет, гадая, почему эти разговоры стали для него такими выматывающими.

– Не я должен просить прощения, Северус, – тихо говорит директор, позволяя ему сделать вид, что тот его не расслышал.

***

– Вы вчера забыли свои вещи, мисс Лавгуд.

Значит, все-таки нашел... Она и не пыталась спрятать оберег в укромное место, надеясь в глубине души, что профессор увидит и поймет, что с этим делать. Грязный булыжник – пусть остальные считают так, но что они знают о свойствах морского нефрита? Камень не избавит от страха, но даст возможность легче его переносить – только по этой причине Луна тогда не закричала, увидев боггарта.

– Я оставила это для вас, профессор. Боггарты... это помогает их не бояться.

Поняв, что вздернутая бровь не сойдет за ответ, Снейп продолжает – и голос с каждым словом становится жестче и холоднее:

– Если думаете, что подобные подарки могут кого-то тронуть, то вы глубоко заблуждаетесь. И такое пристальное внимание с вашей стороны мне нисколько не льстит. У вас еще дюжина котлов – не забудьте забрать свои вещи, когда закончите.

Луна кивает вслед взметнувшейся мантии, и во рту почему-то становится горько – но хозяину кабинета, конечно, нет до этого дела.

Сегодняшний урок прошел по прежней схеме, и Луна снова не вняла злости, разгоревшейся во взглядах одноклассников – незримому, но обжигающему огниву. Впрочем, разве когда-то внимала? Райвенкло негодовал, сетуя на снятые баллы, а Гриффиндор, которому сегодня отчего-то досталось меньше обычного, тоже был недоволен – уже скорее по привычке.

Профессор посмотрел на нее с кислым недовольством и отвернулся, скользнув взглядом по дрожащим от ярости фигуркам студентов, стремящихся скорее покинуть класс – и поделиться с другими своей злостью. Вы победили, профессор, добились своего – вот только почему вы так хотите этой ненависти?..

...Снейп, закрывшись в лаборатории, обессиленно опускается на стул. Ни о чем она не забыла – сразу видно, – и теперь тычет в открытую рану – воспоминание – своим любопытством, словно осколком стекла. Камень поможет отогнать боггарта... Луна Лавгуд, знала бы ты, как раньше выглядел его боггарт – до той октябрьской ночи в Годриковой Лощине, когда Снейп воочию столкнулся со своим страхом. Она лежала там, прямо на полу, и волосы, разметавшиеся по лицу, показались ему разбрызганной кровью. Северус прекрасно помнит, как замерло сердце – и долгие годы, казалось, не отсчитывало ударов...

Но потом, при взгляде на сбившиеся с носа очки... Миновала неделя, но сердце, кажется, все еще работает – потому что в груди больше нечему болеть.

Проклятая Лавгуд со своим боггартом! Нашла время и место, чтобы потешить любопытство – полезла в Филчеву подсобку, привлеченная шумом. А кто запихнул туда боггарта, братья Уизли? Или, может, Люпин, покидая замок, решил оставить о себе маленькую памятку?

Лавгуд попятилась и, развернувшись, неожиданно бросилась вон – может, все еще помнила о собственном боггарте? Мерлин, смешно: в пятнадцать лет девчонка боится какого-то сказочного монстра, должно быть, ею самой и выдуманного...

Он посмотрел ей вслед и почти в панике поднял палочку – может, Обливиэйт? – но сам себя одернул: что, в спину, уподобляясь той незабываемой четверке?..

Не будет он стирать ей память – все равно этой девочке с ее репутацией сумасшедшей никто не поверит... Она и сама себе не поверит, наверно, когда вспомнит о событиях прошлой ночи – если ей, скованной ужасом, это вообще удастся...

Но по какой-то неведомой причине – удержать лицо, что ли? –он крикнул ей в спину что-то про наказание... Отработка и баллы – вот что теперь заменяет ему клыки и когти, которых так не доставало в школьные годы, вот чем он бьет – и за что бьет, уж не за свою ли слабость?..

Нарезая корень полыни, он с трудом удерживает нож в руке.

Зачем ты на самом деле наказал Лавгуд?.. Следуешь плану – не давать ученикам повода относиться к тебе, как к человеку, и самому не забывать делать должное – подпитывать эту застарелую ненависть... Ночных гулянок – она не в первый раз попадается после отбоя! – вполне достаточно, чтобы получить отработку. Но целая неделя – зачем?.. И отступать поздно, хотя, искоса глядя на студентку, усердно трущую губкой присохшую грязь, ты почти готов отпустить ее – и пусть думает что угодно...

Он встает с места, забыв о зелье, которое должен варить, и направляется в класс: довольно с этой девчонки, уже шестой вечер за скоблением котлов... В ее годы он бы, наверно, взвыл.

Дверь открывается с протяжным скрипом – надо хоть изредка смазывать петли, мистер Филч! – и фигура, ярко освещенная единственным факелом, поворачивается в его сторону.

Он замирает. Ты всегда боялся безумия, Северус, но отчего тогда к нему не подготовился? Это же Лили: с обычной задумчивостью смотрит на тебя – там, у двери, подпирая рукой косяк...

Хочется моргнуть, но он боится: если закроет глаза, видение пропадет, растает в вечернем воздухе и новой раной расползется в груди.

– Профессор?..

А ведь он честно старался не моргать... Почему Лили превратилась в Лавгуд, подошедшую ближе – и волосы, в свете факела показавшиеся ему рыжими, опять посветлели? Почему все его иллюзии живут так недолго?

Обман зрения – и как легко он повелся... Ринулся вперед и, должно быть, ее испугал, а Лавгуд, наверно, просто подошла погреться – вообще-то здесь довольно прохладно. Он всматривается в ее лицо, но страха не видит – Луна просто ждет, что он сделает дальше.

Мерлин, до чего же она сейчас спокойна – чтобы в пятнадцать казаться таким же отрешенным, он бы, наверно, заложил душу. Смешок кривит губы – душу ты заложил, и вовсе не за способность владеть собой. За власть, иллюзорностью которой упивался несколько лет, за так и не обретенное могущество – даже над самим собой.

Лавгуд не опускает взгляда и продолжает смотреть... Сколько назначить отработок, чтобы это дурацкое любопытство сменилось ненавистью?

– Профессор, если вы захотите поговорить о том, что случилось, я никому никогда не скажу, – говорит она, и взгляд немного меняется, но Северус не собирается гадать, почему. – Я спросила Гарри, и он сказал, что с ним все в порядке, он здоров и...

Помнишь план?.. Все должно идти как прежде.

– Не имею – и не желаю иметь – ни малейшего понятия о смысле ваших умозаключений. Еще одна подобная фраза, мисс Лавгуд, и мне действительно захочется поговорить – с директором. На предмет вашего отчисления.

Она с неожиданной покорностью кивает, и плечи, прежде расправленные, теперь кажутся поникшими – впрочем, полутьма, в которой стоят профессор и ученица, многое искажает и слишком многое выдает за действительность... Пора отпустить ее, уже слишком поздно – он мельком смотрит на стрелки часов, подбирающиеся к одиннадцати.

И замирает, когда безумная мысль пробирается в голову: а что, если бы она узнала? Дал бы ты ей примерить свой собственный груз, не пожалел бы – так, как не пожалел тебя Дамблдор?

Нет. Была в его жизни одна девочка, делившая с ним ношу – тогда еще только одиночества – делившая с легкостью, сама того не ведая. Одна была. Другой не будет: хотя он признается в том, что взгляд Лавгуд – не отяжеленный ненавистью – приносит что-то, смутно похожее на облегчение. Она возненавидит – о да, обязательно возненавидит, когда придет время, но сейчас можно подождать и не взращивать ненависть.

– На сегодня хватит, мисс Лавгуд. Ваша работа выполнена – можете больше не приходить, – тихо говорит Снейп, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

А Луна молчит. Она все прекрасно помнит.

... Боггарт крутанулся в воздухе, обдав ее волной пыли, но даже так – сощурившись от рези в глазах, – она увидела, как взметнулась темная ткань и мягко опустилась на пол, обогнув чей-то силуэт. И так же неспешно сползла ниже, открыв свету мраморно-бледное лицо. Статуя, сперва подумала Луна, пока не пригляделась. Снейп не стал бы бояться статуй – даже для нее это очевидно. Но Гарри... Почему – он?

И почему Снейп так промедлил с заклятьем, почему рука, сломанная дрожью, с таким нежеланием подняла палочку? Неужели профессор забыл о том, что не один? Если бы пыль, плотным комком забившаяся Луне в нос, не заставила ее чихнуть... Когда она открыла слезящиеся глаза, мертвый Гарри исчез. Как тихо Снейп его прогнал и с какой злостью теперь обернулся к ней. Во второй раз... В первый – с другим выражением...

– Объясните-ка мне, мисс Лавгуд, почему излюбленным местом ваших прогулок стали слизеринские подземелья? Если еще раз вас здесь увижу – после отбоя или до него – вы у меня отсидите неделю наедине с боггартом!

А ей даже не сразу удалось встать – да, она испугалась, но, вопреки страху, поняла, что не должна была этого видеть. И убежала, мыслями оставшись там – рядом с мертвым телом и этим незнакомым ей человеком. Снейп стал бы так бояться за Гарри?.. Нет, это не Снейп...

И не Снейп только что смотрел на нее, застыв в дверях: никогда, никогда она не видела такого безумия – ни в его глазах, ни в чьих-либо других.
А если все-таки?.. Что она вообще знает о Снейпе? Может, ему в самом деле есть что прятать?

Луна идет к двери, стараясь не оборачиваться: наверно, сегодня встреченные по дороге тени опять покажутся кем-то очень страшным. Но в дверях все-таки замирает и тихо шепчет:

– Спокойной ночи, профессор.

Снейп молчит, но еле заметно кивает. Луна закрывает за собой дверь и только в коридоре вспоминает, что забыла амулет в кабинете. Что может сделать профессор – криком вернуть ее обратно, напомнить об оставленном или даже бросить ей камень под ноги?

Профессор не окликает ее и не возвращает оберег – ни тем вечером, ни через неделю, ни через месяц.

Луна неспешным шагом выходит из подземелий – надежная тяжесть камня больше не оттягивает карман... Но она знает, что ни одна тень больше не встретится ей по дороге в свою башню.

---fin---