Золото, золото, золото!

Глава 1

Сквозь огромную, слишком огромную для осознания всей её бесконечности вселенную плывёт черепаха.
Небесная черепаха А-Туин. Тысячелетия, миллионы лет она движется навстречу своей цели. И затраченное на путь время не значит, что она не спешит, скорее, это делает размер вселенной более осознаваемым.
На панцире у черепахи стоят четыре слона, измождённые, будто всю жизнь влачили паланкин жестокого раджи. Нет хозяина более требовательного, чем Вечность.
На стёртых спинах слонов в межзвёздной тишине покоится Плоский Мир. Мир, где есть место таким странным вещам, как франчайнинг*, курсы обучения мировых диктаторов и сосиски в тесте С.Р.Б.Н. Достабля, которые приходится есть, если не удалось убежать от них и их продавца**.
Где-то в гористом сердце гигантского диска раздался бульк.
Это был негромкий бульк даже для гнома, но для всего Плоского Мира это был... негромкий бульк от падения гнома в лужу.

*типично анкморпорское понятие, возникшее в студенческих общежитиях и распространившееся повсеместно. Означает оно, что за пользование чужим чайником нужно платить.

**и перед подобным экстремальным путешествием в гастрономический ужас лучше несколько раз ударить их чем-нибудь тяжёлым***.

***хотя бегство всё-таки предпочтительней.


Рендел Киркомотыг выбрался из воды, мокрый, грязный, но не сдавшийся.
Он встряхнулся, рассыпая полчища брызг с бороды и бровей, поправил шлем, подобрал топор и взобрался обратно на камень Внимания.
Его ждали.
Его возвращение было встречено криками, которые как ножом отрезало, только он ударил по струнам на своём музыкальном топоре и продолжил петь.
- Золото, золото, крыса с кетчупом! Золото, золото, кружка пива! Золото, золото, я почти уверен, что Шахтссон – девушка! Золото, золото, золото, золото!!!
Община внимала в гробовом молчании.


Шмякт Шахтссон хмурился, впрочем, он часто хмурился. Его плечо почти касалось плеча Рендела.
- Не переживай, - сказал Шмякт.
- Будь спок, я и не переживаю. А о чём?
- Ну... – Шахтссон нахмурился ещё сильнее, так, что даже шлем пошевелился. – Один из них кинул в тебя камнем. И ты упал в лужу Неодобрения. Это было... нехорошо.
- Будь спок, он бросил в меня золотой самородок. Очень прибыльное падение в лужу. И они меня слушали.
Шахтссон сцепил руки в маленький загрубевший замок и сосредоточил всё внимание на них.
- Это была неприличная песня.
Киркомотыг поёжился на свежем ветру и принялся выжимать на себе одежду.
- Да? Ну, я планировал что-то такое. О всяком в жизни.
- О всяком в жизни... Но то слово. Между моей фамилией и «золото». Оно... А, ладно. Холодает. Дать тебе свой плащ?
Киркомотыг замер.
Гном, как правило, облачён в десять-двенадцать слоёв одежды, сексуальной настолько, насколько может быть сексуально что-то, способное выдержать взрыв подземного газа, обвал шахты и пять пьяных драк. Даже более, способное выдерживать всё это ежедневно в течение половины века.
И некоторое перераспределение одного из двадцати ковано-вязаных изделий, что отделяет двух гномов друг от друга, ничего особо не меняло. Наверное.
Но не после произнесения Того Слова.
Киркомотыг не был таким уж асом в ухаживаниях, но ему казалось, что это он должен дать Шахтссону свой плащ. Как только высохнет.
- Нет, спасибо. Будь спок. Я лучше пойду к себе.
- Но ты хорошо спел.
- Завтра ещё буду.
- Я приду.
Они посидели, глядя на чёрные от рудной пыли пальцы Шмякта.
В этом сосредоточенном молчании они могли бы уловить отзвук «Золото, золото, кружка пива!» в подземных шахтах. Могли бы, если б обладали сверхспособностями и не будь они так поглощены фактом наличия у Шмякта цыпок.


Гномья община – очень тихое место, что бы там ни думали обитатели этих оазисов алкоголя и драк – больших городов. Большинство людей уверено, что гномы круглые сутки вопят и рубят топором всё, до чего дотягиваются – а дотягиваются они прискорбно высоко.
Просто в городах люди имеют дело с отдыхающими гномами*.
Меньшая часть общины тиха, потому что представители этой части мудры, стары и не имеют сил так громко орать, как могли бы. Большая часть – потому, что гномы день и ночь молотят по камням, что не может не способствовать вымещению эмоций.
Община, разрабатывающая рудник Бараньей горы, казалась даже задумчивей обычного.
Старатели играли в шашки, писали письма в Анк-Морпорк, начищали обмундирование.
- Золото, золото, крыса с кетчупом! – выкрикнул один чаячьим голосом и тут же заткнул себе рот кружкой.
- Ох, не начинай, - застонал его товарищ.
Его губы непроизвольно шевелились.

*которые предпочитают очень активный отдых.


Рендела не любили в шахтах, духу его там не выносили. Более того, не позволяли упоминать, что его дух может иметь какое-то отношение к шахтам. И даже не собирались допускать и мысли, что кто-нибудь упомянет о каком-либо отношении его духа к шахтам.
Всё потому, что гномы не признавали Рендела гномом. Они считали его низкорослым человеком. Он не смог бы правильно провести обряд к’закры, даже если от этого зависела бы его жизнь, а насчёт ха’лкания своей г’ракхи имел только смутные, тревожащие подозрения.
Он был воспитан людьми.
Человеком.
Рендел-старший умер, когда его приёмному сыну было всего сорок. Погиб, заваленный книгами, умер от знания, которое так скрупулёзно собирал всю свою жизнь. В его библиотеке обретались сотни фолиантов, свитков, инкунабул. И все ужасно тяжёлые.
Киркомотыг оказался погребён рядом с отцом, их разделял всего десяток томов «Ынцыклапедии Всиво».
И он слышал, всем своим существом слышал разговор.
- Ты – Смерть? Необратимое прекращение биологических процессов в клетках и тканях организма?
- О, ТЫ ПРЕДПОЧИТАЕШЬ ПОЛНЫЕ ИМЕНА.

Сейчас он вспоминал, как семенил за отцом, который мерил пространство походкой, напоминающей смесь поступи караульного и шага аиста. Рендел-старший был признанным среди гномов ювелиром, ему часто доверяли сложные даже для гнома заказы. И платили ему золотыми самородками.
- Отец бы мной гордился, - сказал Киркомотыг, потирая шишку от очень дорогого метательного снаряда.


Плоский Мир располагался в том участке вселенной, от которого реальность попросту отвернулась. Сама реальность при этом никуда не исчезала и была так же взыскательна к другим, менее везучим планетам, но её невнимание к Диску позволяло существовать разумным формам плесени. Они основали религиозный культ поклонения Шнобби Шноббсу и почти достигли просветления, но тут некий Н. Е. Рях, добрейший во всех иных отношениях человек, решил всё-таки помыть посуду.
Ещё в этом мире имел место некий эффект Достаблей.
Никто не знал, откуда они появлялись и как чуяли возможность подзаработать на делишках, законность и размах которых варьировались от кражи леденцов у детишек до продажи выросшим, но не поумневшим отрокам печально известных сосисок.
Достабли возникали, как прыщи после шоколадки.
И из чего-то дурно пахнущего* они извлекали мелкую, земноводную выгоду.

*в числе основных ингредиентов – мошенничество и неопознаваемая субстанция, цветом напоминающая прошлогоднее мясо.


Да-Чтоб-Меня-Вагонеткой Достабль, едва возникнув, заморгал хитрыми глазками, огляделся и, как ни в чём ни бывало, двинулся вперёд со своим лотком на колёсиках.
Мучительное поскрипывание колёс и вороватая походка вскоре уткнулись в лежащего возле камня Внимания Рендела. Рядом с ним в пыли тускло блестел серебряный слиток.
- Господин хороший, я могу чем-то помочь? – спросил Достабль, предчувствуя доходы, доходы и ещё раз доходы.
- Умеешь отбивать снаряды из благородных металлов? – прокряхтел Киркомотыг.
- И часто тебя так? – в голосе Да-Чтоб-Меня-Вагонеткой зависти было много больше сочувствия.
- Да каждый день, будь спок. Понятия не имею, что на них находит.
Достабль пугающе широко улыбнулся.


- ГРЯНЕМ, ГНОМЫ! Я, Кирк Громкий, сегодня с вами!!
Взмахнув топором, будто выпуская воздуху кишки, Киркомотыг запел.
Когда он пел, его борода (преступно короткая, по мнению старейшин) колыхалась и покачивалась, звенела заблудившимися словами. Он выглядел смешно, но никто не смеялся.
Громкие, резкие звуки, похожие на растянутый по времени подземный взрыв, вплетались в вопли терзаемого топора. Киркомотыг стоял на лотке Достабля, а в лотке громыхали сосиски.
Тележка Да-Чтоб-Меня неслась по прорубленным в скале улицам, еле вписываясь в повороты. Достабль пыхтел, страдал, обливался потом, но не жаловался.
Вслед им неслась песня «Я откразачу твой Г’ардргх!!!»
Она же бежала впереди, она же кружила их души в безумном вальсе, она же билась в зрачках гномов, мимо которых проезжала тележка.
Гномы, маленькие хмурые старатели, поднимали головы и глядели как курицы, впервые покинувшие курятник и увидевшие закат.

- Слушайте, - вдруг сказал один. – А мы разве обязаны вкалывать тут целыми днями, а?
И это стало началом конца.


Шахтссон постукивал указательными пальцами по коленям. Получающийся металлический звон был даже мелодичным.
- Я был на твоих гастролях по Большой Золотоносной улице. Это было... очень.
- А ты, надеюсь, не хочешь швырнуть в меня свои... своё... свою нижнюю кольчугу?
Шахтссон серьёзно оглядел Рендела с головы до ног. Посчитал что-то на пальцах.
- Ты знаешь, нет. А должен хотеть?
Настал черёд Кирка напряжённо думать.
- Ну, я читал, что это свойственно определённому типу фанатов.
Он замялся, не зная, как сказать, что таким поведением отличались фанаты женского пола.
Киркомотыг мог петь о подозрениях насчёт Шмякта при любом количестве слушателей, но, когда они оказывались только вдвоём, все слова на этот счёт становились оскорбительными.
- Ты читал об этом в человеческих книгах? Но люди редко носят нижнюю кольчугу, - Шмякт откровенно недоумевал.
- Ну... Я так понял, бросают то, что очень нужно.
- Тебя закидывают самородками.
- Будь спок, только так. Швыряют и швыряют, никакого сладу нет.
- И ещё... Иногда я... – Шмякт втянул голову в плечи. – Ну, редко, но... Я хочу бросить...
- Что? – Киркомотыг похолодел.
- Яхочуброситься.
Шмякт уставился в стену. Кожа вокруг его глаз чуть зарозовела, выдавая, что где-то под бородой он мучительно покраснел.


Баранья гора не взорвалась вулканическим гневом, рудники не ухнули в преисподнюю. Они просто обезгномели.
Юнцы, едва перешагнувшие рубеж пятидесяти лет, ушли первыми. Сначала по одному, потом парочками, группами. Вскоре они уже не прятались от родителей, а просто оставляли инструменты и уходили.
Кто куда.
Купаться в подземной реке, собирать бабочек, карабкаться по деревьям. Они не очень понимали, зачем это делают, но чувствовали, что это приятно им, и удивлялись, как раньше до такого не додумались.
Некоторые, вдруг опомнившись, замирали. Кто-то успевал сделать пару шагов назад.
- Золотой полдень грохочет по крышам! – грянул где-то вдали Кирк Громкий.
Из глаз последних упирающихся гномов пропал блеск. И только тогда стало заметно, что он был золотым.

«Золото – не главное» - твердил тоненький голосок под шлемом Бурилы Отбойникса. Тот стиснул зубы.
Пусть хоть все разбегутся, ему приказано пробить штольню до завтра – и он сделает это.
- Золото, тебе нужно моё золото? Эй, приятель, это не так-то легко, - голосил вдали Кирк.
Когда Достабль провёз этого недогнома С Короткой Бородой, Бурила заткнул уши. Он не хотел слышать Новых Песен. В них были слова кроме «золото».
По мнению Отбойникса, за такие песни Киркомотыга следовало бы казнить – привязать к воздушному шару и пустить в свободный полёт. Гном не мог представить себе большего ужаса*.
- У моего отца были золотые руки, золотые ноги и золотая голова! – донёс ветер.
Бурила потянул в рот конец бороды. Его руки, сжимавшие кирку, дрожали.

*если исключить из вариантов сосиски Достабля, выпадение бороды или принятие ванны.


Да-Чтоб-Меня-Вагонеткой Достабль был крайне удивлён и сбит с толку. Эти эмоции не мешали ему выгребать самородки из притороченного к тележке мешка, но он был крайне, крайне удивлён.
- Кирк, друг мой, - пропел он голосом, сладким, как патока. – Ты должен мне что-то сказать.
- А? – Рендел поскрёб под шлемом. – Да, должен. Дружище, мне кажется, ты сегодня бежал слишком быстро. Слушатели вряд ли разобрали слова.
- Сосиски они тоже не разобрали, - вздохнул Достабль. – Но кидать самородки они успевали. Нет, - тут же добавил он, - ты ведь понимаешь, износ тележки, расходы на мешки и подмётки, налог на вопли... Предприятие убыточное, да чтоб меня вагонеткой! Всё только из хорошего отношения к тебе.
- А, - сказал Рендел. Ему было всё равно.
- И ты, ценя моё отношение, должен мне рассказать, как ты это делаешь.
- Что я делаю? – удивился Рендел.
- Всё. С ними. Они идут за тобой, будто ты им денег должен, но при этом закидывают тебя золотом. Ты имеешь над ними власть.
- Я просто натянул струны на топор и спел о том, что думаю!
- А может, - вкрадчиво и мягко, как кошка пробирается в кладовую комнату, предположил Достабль, упаковывая золото в серые, неприметные, но очень крепкие мешки. – Может быть, этот топор принадлежал великому волшебнику твоего народа? Он совершенно случайно мог попасть к тебе в руки, нет, ты не думай, я тебя ни в чём не...
- Я своими руками выковал его к совершеннолетию.
- А может, всё дело в струнах? Скажем, скажем, они некогда пели на арфе юной принцессы, дочери бога?
- Прошлые струны лопнули на второй же песне. И я... – Кирк замялся.
- И ты? – во вселенной Достабля тактичность была маленьким пылевым облачком, сгорающим где-то на периферии пышущего Солнца деловой хватки.
- И Шмякт... он дал мне кое-что.
Похлопав себя по кольчуге, Киркомотыг достал из наколенного кармана нечто, больше всего напоминающее смотанную колючую проволоку.
- Локон с его бороды. Прекрасно звучит, будь спок.
Да-Чтоб-Меня-Вагонеткой заморгал. Арфа юной полубогини ещё отсвечивала в его глазах, но меркла, вытесняемая образом хмурого маленького гнома.
- Да чтоб меня...
- Вагонеткой. Ты говорил.


Гномья община всё больше напоминала покинутый муравейник. Не работал никто. Гномы были заняты тем, что постигали мир и слушали Кирка Громкого в своей голове.
Последний ещё не сорвавшийся во все тяжкие гном принёс Киркомотыгу семафорное сообщение. От патриция Анк-Морпорка.
Шмякт взволновался, хотя он взволновался бы в любом случае. Он пребывал в состоянии повышенной нервозности.
- Что там? Всё плохо? – спросил он.
- Говорит спасибо, - поднял глаза от послания Кирк. – За то, что Это, для разнообразия, случилось не в его городе.
- Что – «это»?
Кирк помолчал.
- Ну, надо понимать, в данный момент... Я.
Шмякт огляделся и шепнул ему:
- Ты должен быть осторожней. Говорят, он – та ещё хитрая бестия.
В тысяче километров от Бараньей горы патриций коротко и резко выдохнул в нос – таков был доступный ему эквивалент чихания.


Достабль промокнул салфеткой лоб и привалился к своей тележке.
- Ты грандиозен, парень. Грандиозен!
- Будь спок, - ответил Кирк, поглаживая струны.
- Весь мир – твоя подмётка, парень, вот что я тебе говорю. А ты не можешь слегка сократить число упоминаний золота?
Киркомотыг ошалел.
- Сократить? – переспросил он.
- Именно, - кивнул Достабль, радуясь, что они понимают друг друга.
- Насколько?
- Абсолютно.
Глаза Кирка выпучились.
- Ни одного упоминания о золоте?
Где-то глубоко-глубоко в заброшенной штольне его души, заваленной пластами образования, пошевелилось что-то бессмысленное, но очень живучее.
- Революционно, не так ли? – Достабль сиял, как тот самый металл, о котором просил не петь.
- Ну... я... Я ведь пою о том, что меня волнует.
- Попробуй не волноваться о золоте.


Угольчок, совсем молодой гном с опалённой бородой, был лучшим другом Шмякта. И, пожалуй, хорошо, что этот статус закрепился за ним до того, как Киркомотыг начал петь. Потому что сейчас Угольчок был способен говорить только на одну тему.
- Кирк такой крутой, такой крутой, такойкрутойкрутойкрутой!!! – тараторил он.
- Но меня тревожит то, что происходит на нашем руднике... – промолвил Шахтссон.
- Он поёт, ты понимаешь, он Поёт! Он раскрывает нам новые горизонты песен о золоте!
- Всё это очень странно. Все стали... странными. И это... странно. А ещё он вчера справлялся у моих родителей о том, сколько я стою. Я очень дорог им, ты понимаешь.
- Никто так раньше не пел, а он поёт. И он такойкрутокрутойкрутой!!!
- Рудник в упадке. Нужно что-то сделать, иначе даже не знаю, что произойдёт со всеми нами.
- А как он держит топор, как он машет им, как рычит, когда борода попадает ему в рот!
- Может, если он на некоторое время перестанет петь, остальные слегка опомнятся... Но если предложить ему перестать, он откажется.
- Он непременно должен стать самым популярным в мире! Ему прямая дорога в Анк-Морпорк, в звёзды, в Луны!
Шахтссон внимательно-внимательно посмотрел на друга.
- Угольчок, ты гений, - сказал он.
- Он такой крутооой!


- Я, Кирк Громкий, с вами!!! – проревел Рендел.
Гномы безумствовали.
- Друзья, это мой последний концерт, - продолжил Киркомотыг. – Завтра я уезжаю в Анк-Морпорк. И это – моя прощальная песня для вас. Слушайте! – последнее слово он бросил в толпу, как камень. И запел.
Он не видел распахнутые голодные глаза. Он не слышал сам себя.
Его и не было. Только песня.
Без единого слова о золоте, но...
- Это всё стоит дорого, дорого, дорого. Это всё копят смолоду, смолоду, смолоду.
В толпе кто-то от избытка чувств принялся лупить топором по шлему соседа.
На редкость ритмично.
Он зажмурился. Крики толпы омывали его, как волны, как селевые потоки.
Он зажмурился и набрал в лёгкие побольше пронизанного звуком воздуха.
- И всё-таки Шахтссон – девушка!