Дуэль

Глава 1

1.

- Вы думаете, я сумасшедший?
Врач покачал головой и поправил сползшие на кончик носа очки.
- Нет.
- Врете вы, - с вызовом сказал мальчик. - Все так думают.
- Твои родственники волнуются за тебя.
- Ха! - мальчик поскреб ногтем столешницу. - Волнуются они. За Дадли они волнуются, а не за меня.
- Кто такой Дадли?
- Тетя вам не сказала? Это мой двоюродный брат.
- И почему они за него тревожатся?
- Думают, я сделаю ему что-нибудь плохое.
- Сделаешь?
- Да что вы все время переспрашиваете! Я его пальцем не тронул, если хотите знать! Просто… рассказывал ему кое-что.
- И что это было?
- Всякие истории, - мальчик пожал плечами. - У меня в голове полно всяких историй. Они мне снятся, вот и все.
- Расскажешь мне? - попросил врач
Мальчик испытующе посмотрел на него. У доктора были добрые голубые глаза. Очень добрые. У мозгоправов всегда так - ласковый взгляд, спокойный голос. Мальчик уже знал, что им нельзя доверять.
- Меня все достали, - пожаловался он. - Гарри то, Гарри это. Гарри забрался на крышу школы - а я, между прочим, сам не помню, как там оказался. Гарри пугает одноклассников. Гарри выпустил змею в зоопарке. Тьфу. И вы туда же. Хоть часок дайте посидеть спокойно.
Врач задумчиво подергал себя за бороду. Борода у него была белая и пушистая, как у Санта Клауса.
- У меня есть карандаши, - вдруг сказал он. - И бумага. Хочешь порисовать?
- Порисовать? - мальчик воззрился на него с недоумением. - Это еще зачем?
- Ну, - врач легкомысленно махнул рукой, - ты же хочешь, чтоб тебя оставили в покое? Мы с твоей тетей договорились, что она будет приводить тебя ко мне раз в неделю, на час. Надо же тебе чем-то в это время заниматься.
Гарри помолчал минуту. Все было ясно как божий день - либо он сидит и молча рисует, либо его донимают дурацкими вопросами.
- Ну, давайте свои карандаши, - милостиво согласился он.
В конце концов, порисовать - это же совсем неплохо.


2.

Я знаю, что вы мне не поверите. Мне никто не верит, когда я говорю, что видел его. Мне и раньше-то не верили, хотя тогда он был реален – о, как он был реален! – а тем более сейчас. Он превратился в сказку из тех, которыми пугают салаг - что-то вроде Кровавого Капрала или матного гномика. Но я видел его. Более того - я был в одной из групп, посланных на его поиски. Мне повезло, и я вернулся живым. Двум хорошим парням повезло меньше. И тогда я понял, что сказки не лгали.

Тот особняк был похож на выпотрошенную тушу животного. Провалы в крыше, как дырки в сгнившей шкуре. Обвалившиеся колонны и перекрытия – как переломанные ребра. Чертовы коридоры, запутанные, как кишки. Если б я получше учился в школе, то сейчас бы с умным видом сказал, было это говно в стиле короля Георга или там королевы Анны. Но на самом деле срал я на все это. Это было дерьмовое место, и я хочу, чтобы вы это усекли, док. А еще там было жарко, как в аду. Дело было в июле, за пару недель до моего дня рождения, и стояло такое пекло, как будто мы вернулись в Афганистан. Чертова развалина прогрелась до самого подвала, даже ночью от стен жар шел, и мы чувствовали себя пирожками в духовке. Здоровые такие пирожки с мясом и потрошками.
Наверное, из-за жары Лонгботтом снял шлем.
Лонгботтома вообще с нами быть было не должно. Он только-только из учебки вышел. Не знаю уж, как он ухитрился ее закончить, потому что большего недотепы я в жизни не видел. Вроде у него был папаша военный, и мать кем-то там служила, и даже чуть ли не бабка. Сам он был не так уж и плох, конечно – честный, упрямый, да и не трус. Только вот для нашей работы не годился. У нас же как – если считаешь ворон, можешь сразу заказывать себе цинковый ящик. А он был… мечтатель, вроде того. Искусство любил, мать его так-разэдак.
- Вау, - говорил он, - смотрите, какой горельеф.
- Имел я в жопу твои горельефы, - отвечал Уизли. – Топай, чучело. И шлем надень, кому сказано!
Шлем он так и не надел, как я уже говорил.
Понятия не имею, как он ухитрился отстать. Хотя не отставал он даже – ну, по-настоящему – просто заглянул в какой-то проем, или на секунду зашел за колонну – в этом гребаном доме страх как много было колонн. А потом я его позвал, – «Рядовой Лонгботтом», - значит, - «шевели жопой, сука», - а он не отозвался.
- Лонгботтом!
- Он здесь, - сказал Томас.
А голос у него был странный-странный. И тогда я понял, что дело дрянь. Это типа то, что называют «плохим предчувствием».
Этот неудачник Лонгботтом лежал на куче камней и штукатурки, раскинув лапки. Штурмовая винтовка валялась поодаль. Он даже пикнуть не успел, не то что выстрелить. Я присел на корточки и посветил фонариком ему в рожу. Кто-то выдавил ему глазные яблоки – и этот кто-то был очень сильным и действовал хоть и непрофессионально, но зато с душой.
- Говорил же я ему, - Уизли сплюнул на пол. – Говорил…
- Вызвать медиков?
- Не надо, - сказал я, и в последний раз посмотрел на парня – знаете, рот по-детски так полуоткрыт, как будто от удивления, а из глазниц течет кровь и какая-то слизистая жижа. Хоть и дурак, а жалко. – Все равно уже без толку. Вперед.

Свою цель мы увидели неожиданно – вот представьте – лестничный пролет между третьим и четвертым этажами. Узкая такая лестница, полукругом идет, не знаю, как еще объяснить. И окно на площадке. Вот там-то, напротив окна, он и стоял, и луна светила ему в спину. Мы только и увидели, что черный силуэт.
- Не двигаться! – заорал я. – Руки за голову!
Он подался в сторону, так быстро, что я и глазом моргнуть не успел – только что был тут, и бац! – никого. Я выстрелил, да только пули в основном улетели в окошко, к луне, и стенку над окном покрошили. Люди так быстро двигаться не умеют. Жаль, я это только потом понял. Если бы мне сразу сказали, что мы будем иметь дело не с человеком…
А тогда я разозлился, аж страсть. Оттуда, где мы его потеряли, на четвертом этаже, от лестницы отходили два коридора, и мы разделились. Мы с Уизли – матерился он как черт – пошли влево, Томас с этим долбанутым ирландцем – вправо.
И через минуту или две мы с Роном услышали выстрелы. А потом по рации кто-то – я так и не понял, кто это был, Томас или Финниган – заорал так, что уши заложило.
Когда мы туда прибежали, Томас сидел на полу в коридоре, а в брюхе у него была дыра – бронежилет как бритвой разрезало, ровненько так – и вот сквозь эту дыру выпали кишки, а он, значит, пытался их обратно засунуть. Получалось у него плохо. Совсем у него не получалось. Вонь стояла страшная. А Финниган стоял столбом и лепетал что-то про матерь божью, сатану и, не знаю, чуть ли не про эльфов – то ли молился, то ли ругался.
- Он вы-ы-ыскочил, - ныл он, – клянусь сиськами Девы Марии, он как будто с потолка упал.
- Заткнись ты, - бросил Уизли. – Сейчас с базой свяжусь.
Я присел рядом с Томасом и похлопал его по плечу.
- Держись, братишка, – сказал я. – Сейчас вызовем помощь. Зашьют тебя, будешь как новенький.
Не думаю, что он меня слышал. Смотрел на кишки свои, и руками их перебирал, даже не орал, всхлипывал только. И глаза у него были пустые – что твои пуговицы.
- Не могу связаться, - прошептал Уизли. – Ни с кем. Радиосвязь сдохла.
И вот тогда мне стало страшно.
- Валим отсюда, - сказал я. – Пусть этим спецназ занимается. А мы парни простые.
Томас всхлипнул в последний раз, повалился на бок, дернулся и умер. Завоняло еще гуще – дерьмом, кровью, полупереваренным содержимым кишок, так, что меня аж затошнило. Хотел уже отойти от трупа, но в этот самый момент позади нас что-то зашуршало.
Я развернулся, и как дам очередь. И парни тоже. У всех нервы ни к черту были. Кто бы там ни прятался, хоть крыса, хоть человек, от него должны были ошметки одни остаться. Стреляли вслепую – в приборе ночного видения ничего не было – я уже потом узнал, что эту суку в инфракрасном спектре не засечь. Когда грохот выстрелов стих, Уизли посветил в ту сторону фонариком.
Упырь стоял как ни в чем не бывало в десяти метрах от нас. И глаза у него – клянусь – светились красным, что твой светофор.
Я не стал тратить время на перезарядку, просто схватил винтовку Томаса и вжарил со всей дури. На таком расстоянии нельзя было промахнуться, пусть оружие и плясало у меня в пальцах.
Из разделявших нас десяти метров упырь преодолел восемь. Он упал только тогда, когда мы нафаршировали его пулями, как утку яблоками, и левой рукой – правое плечо у него было раздроблено – попытался дотянуться до моей упавшей винтовки. Магазин в ней был все равно пуст, но я отпихнул ее ногой подальше от греха. Вот тогда он задрал голову и посмотрел на меня. И этот взгляд я навсегда запомнил.
А Финниган вдруг завыл, как пес, которому яйца оторвало, выхватил нож и ринулся на это существо. Уизли попытался удержать его за руку, но куда там! он вывернулся, прыгнул упырю на спину, ухватил его за нижнюю челюсть и одним движением перерезал ему глотку. Я же говорил – этот ирландец был психованный. И с Томасом они дружили с первого дня службы, он у его дочурки крестным даже был. Так что я могу понять, отчего ему крышу-то сорвало.
Я не знаю, как этот красноглазый урод сумел вывернуться. Это не так-то легко сделать, когда у тебя на спине сидит верхом двухсотфунтовый мужик. Особенно если перед этим тебе перерезали горло и сделали пирсинг калибра 5.56 НАТО, и кровь хлещет из тебя, как из свиньи. Но упырь справился. Финниган снова занес нож, но тот перехватил его руку длинными когтистыми пальцами, а потом подался вперед и попытался вцепиться зубами ему в шею. Мы с Уизли еле его оторвали от Шеймуса. Бронежилет не дал упырю добраться до ирландского мяска, но руку и пару ребер Финнигану это существо сломало.
Радовало одно – это было последним, что оно успело сделать.

Подыхал упырь еще минут пять. Наверное, будь мы чуть подобрее, добили бы его контрольным в голову, да только добрыми к нему быть нам было не с чего. Не после того, как он уложил двоих хороших парней голыми руками. Так что мы стояли и смотрели, как он корчится и истекает кровью. Кровь у него была черная – или, может, просто в свете фонариков так казалось.
Нам было приказано сжечь труп, но мы не стали париться. Ирландцу стало совсем хреново – сломанное ребро воткнулось ему в правое легкое, и он принялся плеваться кровью, и я решил, что важнее помочь ему выбраться живым, чем тратить время на кремацию этого ублюдка. К тому же, красноглазый урод был так окончательно, бесповоротно мертв. Мы сбросили его в какую-то дыру в полу – она шла насквозь с четвертого этажа по первый – и это в любом случае не прибавило бы ему здоровья.
Это решение стоило мне карьеры.

Я не знаю, как он выбрался оттуда. Мы сами едва выбрались. Мы с Уизли волокли на себе ирландца, и передвигались втрое медленней, чем нам того хотелось бы. Радиосвязь не работала по-прежнему. В чертовом доме что-то стонало и завывало, и временами нам на голову начинали сыпаться мелкие камешки и куски штукатурки – того и гляди, несколько тонн камня рухнет на башку. Клянусь, я чуть не заревел, как корова, когда мы вышли наружу и увидели рассвет.

Парни, которых послали уничтожить труп, ничего не нашли. Только лужу черной крови на полу в коридоре на четвертом этаже. И беднягу Томаса не нашли. И этого рохлю Лонгботтома.
Про этого упыря рассказывают теперь всякие байки. Дескать, был он восьми футов ростом, и с зубами, как у крокодила. Чушь это - он ростом был как все. Кусался знатно, это да, но зубы у него были обычные – ну, может, чуть подлиннее да поострее, чем у нашего брата. И про то, жрал он трупы или не жрал, тоже ничего не скажу, сам не видел. Хотя куда делись два мертвых солдата – этого я до сих пор не знаю. И не хотел бы знать.

Иногда я вижу его во сне. Он приходит, садится напротив – вот как вы, док, сейчас сидите – и предлагает пропустить стаканчик. И мы разговариваем. Такие, как он, всегда знают про нас больше нас самих.
Просто надо знать, как спросить.


3.

- Ого!
Гарри вздрогнул, когда понял, что врач обращается к нему. Тот отложил в сторону свои бумаги и с любопытством смотрел на его рисунок.
- Что? - подозрительно спросил Гарри.
- Кто это?
- Это солдат, разве не видите? - Гарри пожирнее обвел человечка в камуфляже. - А это у него автомат.
- И с кем он воюет? Вот с этими другими солдатами?
- Нет. Это - его друзья. А сражаются они вот с этим.
Гарри критически посмотрел на свой рисунок, взял черный карандаш и принялся энергично замазывать какую-то фигуру в балахоне, похожую на смерть, такую, как ее обычно изображают.
- Это враг, - сказал мальчик.
- А кто он?
Гарри замялся.
- Я не знаю, - сказал он, наконец. - Это просто враг.
- Он злой?
- Да. Да, конечно. Это самое злое зло на свете.

- Ага, понял. И солдаты должны его поймать.
- Убить. Обязательно надо его убить, - поправил Гарри. - Иначе он уничтожит все-все. Только вот…
- Что?
Гарри опустил голову и сказал почти шепотом:
- У них не получится.


4.

Это случилось, когда я отправился в джунгли, чтобы собрать дикого меда. Был чудесный летний день, и сердце мое пело, потому что я вскоре должен был жениться на прекрасной девушке. Может, оттого я был невнимателен, выбирая дорогу, так как вскоре зашел в незнакомые места. Лес там был гуще и темнее, а листва деревьев такая плотная, что сквозь их кроны не было видно неба. Я решил вернуться, и вскоре наткнулся на еле заметную тропинку. Надеясь, что тропа выведет меня к людям, я пошел по ней, но чем дальше, тем темнее и тише становилось вокруг - куда-то исчезли все птицы, стихли крики резвящихся в ветвях обезьян, даже бабочек не было видно. Но выбора у меня не было, и я все шел и шел вперед.
А потом я увидел город. Заброшенный город в джунглях.

Жилища давно превратились в пыль, только кое-где были видны остатки стен, по которым можно было угадать, где стояли дома. Там, где раньше горел очаг и играли дети, теперь росли деревья, огромные, старые деревья, глядя на которые я понял, почему раньше не слышал об этом городе - он был покинут задолго до того, как мой дед появился на свет. Уже невозможно было понять, где пролегали улицы, но, пробираясь сквозь заросли, я в какой-то момент почувствовал, что земля стала тверже - там, под слоями опавших листьев, еще сохранилась булыжная мостовая. Я обратил внимание на то, что листья не сгнили, как это должно было случиться, а как будто высохли и обуглились по краям, и теперь громко шуршали при каждом моем шаге. Мне было тревожно, хотя я не встретил ничего угрожающего. Я думал о том, что же случилось здесь. Война? Мор? Или поля вокруг города перестали родить, и жители ушли куда-то в поисках лучшей доли?
Внезапно джунгли расступились, и я увидел единственное уцелевшее здание. Лианы оплели его стены, но сквозь их зелень еще можно было различить выбитые в камне лики богов. Храмовая башня обвалилась, а напротив входа вырос священный баньян, но это не остановило меня. Откуда-то я знал, что обязательно должен попасть туда, как будто кто-то ждал меня внутри. Я пошел вдоль стены, пока не увидел упавший ствол пальмы, который одним концом упирался в стену храма, как раз напротив узкого окна - высоты там было в два человеческих роста, не больше. Согнувшись и придерживаясь за ствол кончиками пальцев, я поднялся наверх. Оконный проем оказался прямо передо мной. Из него тянуло сыростью и холодом, и я не сразу решился прыгнуть внутрь. Я встал на узкий карниз, прислонился спиной к какой-то статуе, обернулся и посмотрел на засыпанный черной листвой город, похожий на полупереваренный труп животного, и на джунгли вокруг. Потом я обратил внимание на статую богини, к которой я столь неучтиво прислонился. Не зная, зачем, я протянул руку и смахнул с ее лица паутину с запутавшимися в ней высохшими насекомыми и чешуйками коры. У статуи было красивое округлое лицо, совсем такое же, как у наших богинь, и ласковый взгляд, но ее рот был полуоткрыт, и за пухлыми губами виднелись острые звериные клыки. По моей спине вдруг пробежал холодок, и я будто очнулся от наваждения. Надо бежать отсюда, мелькнуло в голове, бежать немедленно!
И в этот момент женский голос позвал меня по имени.
Я застыл на месте, боясь шевельнуться. Я ждал, что зов повторится. Мне почудилось. Конечно, мне почудилось. Мало ли чего не покажется от страха и усталости. Моей невесты здесь быть не может. Конечно, не может. Она осталась в деревне, она ждет меня там, склонившись над прялкой, и, наверное, напевает за работой, как всегда.
Я уже почти убедил себя в этом, но тут она позвала меня снова.
И я спрыгнул вниз, в темноту.

Какое-то время я стоял неподвижно, озираясь по сторонам. Сквозь узкие высокие окна, такие же, как то, через которое я пролез сюда, проникал серый свет, и глаза быстро привыкли к сумраку. Должно быть, я попал в главный зал храма - это было большое квадратное помещение, совершенно пустое, если не считать мусора на полу - обвалившихся камней, осколков статуй, черных сморщенных листьев. Мне подумалось, что вряд ли их мог занести ветер - окна были слишком узкими, да и листья лежали не кучами возле них, а равномерно закрывали весь пол. От этой мысли мне стало еще страшнее, но я все равно пошел вперед, с каждым шагом по щиколотку утопая в мертвых листьях, и в их громком сухом шорохе мне чудился чей-то издевательский смех.

Через полуразрушенный проем у дальней стены я попал в длинный коридор, который изгибался полукругом; я понял, что он идет вокруг центрального помещения, где находится статуя божества. Здесь не было окон, но на стене я нашел забытый много лет назад факел - когда я вынул его из подставки, проржавевшее крепление не выдержало и с глухим лязгом упало на пол. Мне показалось странным то, что хотя камень и железо здесь превратились в прах от времени, факел был достаточно крепким, и, когда я зажег его, занялся ясным ровным пламенем, да и устилавшие пол листья были не тронуты гниением. Но думать об этом некогда - где-то в глубине коридора еще отдавался тихим эхом зов моей возлюбленной.

Центральная комната сохранилась хуже прочих: храмовая башня, построенная прямо над ней, обрушилась, и помещение было завалено камнями и осколками черепицы - приходилось тщательно выбирать, куда ставить ногу. Зато сквозь провалы в крыше проникал свет, зеленовато-серый, как под водой, и его мертвенные лучи ложились на лицо исполинского изваяния. Идол сидел, скрестив ноги, у него было четыре руки, в чем, конечно, не было ничего странного, как не было ничего странного и в том, что в руках он сжимал мечи - возможно, это был бог войны. Но вместо головы у него был череп - голый череп, который на таких могучих плечах смотрелся чужеродно и даже забавно - но смешно мне не было, только страшно. Рот черепа был открыт, и из него выползала змея, обвивая шею идола, подобно ожерелью. Когда-то змея была позолочена, но со временем позолота осыпалась, оставив лишь несколько слабо мерцающих чешуек, но глаза рептилии, сделанные из алых рубинов, по-прежнему держались в глазницах. Тогда я понял еще одно - у самого идола глаз не было, провалы в черепе были пусты. Бог был мертв - и слеп - но за него смотрела его змея, и он наблюдал за мной.

Я подумал, что мне нужно что-то оставить ему, но у меня не было ничего подходящего для приношения, только кусок хлеба, который я прихватил с собой, отправляясь в лес - это было утром, а казалось, что много лет назад. Я поколебался мгновение, потом достал хлеб и положил к ногам идола. Пищу я как-нибудь добуду - в джунглях трудно умереть от голода - а с богами нужно быть вежливым. Особенно с незнакомыми богами.
- Прими этот скромный дар, о, великий, - сказал я. - И будь милостив ко мне.
Один из мечей вдруг выпал из руки статуи. Я нагнулся и поднял его. Рукоять удобно легла в ладонь, а нетронутое ржавчиной лезвие оказалось таким острым, как будто меч наточили совсем недавно. Я обошел идола кругом, и за его спиной увидел провал в полу и лестницу, ведущую вниз. Мне не хотелось спускаться во тьму, но теперь я уже не мог выбирать.

Не знаю, как долго я шел - все вниз и вниз, по полуразрушенным лестницам, по узким переходам, похожим на змеиные норы. Но в правой руке я держал меч, а в левой - факел, и пока у меня были огонь и оружие, была и надежда.

Проход вывел меня в большую пещеру. Я поднял факел повыше, чтобы осмотреться, и понял, куда делись жители этого города.

Они были здесь - они все - мужчины, женщины и дети. Сотни, тысячи костей, таких же сухих и черных, как листья там, наверху. Хрупкие ребра, похожие на прутья птичьих клеток, и позвонки с отверстиями посередине, как рассыпанные бусины какого-то кошмарного ожерелья, и черепа - множество черепов, скалящихся, смеющихся… Я поднял один череп, принадлежавший, наверное, ребенку лет десяти. Когда я коснулся его, нижняя челюсть отвалилась, и изо рта выползла маленькая черная змейка, тоненькая, как шнурок, и обвилась вокруг моего запястья. Я вскрикнул и стряхнул ее на пол, но из кучи костей выползали все новые и новые змеи - и узорчатые гадюки, и пятнистые куфии, и кобры с угрожающе раздутыми капюшонами, и такие, которых я не видел никогда - маленькие и большие, тонкие и толстые, бурые, серебристые, черные, и в свете моего факела их чешуя отливала металлом. Держа меч наготове, я медленно сделал шаг назад, потом еще один, и кости хрустели у меня под ногами.

Я так и не заметил, когда клубок копошащихся на полу змей превратился в человеческую фигуру. Они наползали друг на друга, завязывались узлами, прихватывая с пола черные останки и цементируя их своими извивающимися телами - и через мгновение передо мной уже стоял мужчина, и слепые белые змееныши стали его пальцами, и черные мамбы - его одеждой, и вместо головы у него был череп - а чтобы он мог говорить, одна змея проползла через отверстие в нижней челюсти и заняла место языка.

- Кто ты? - прошептал я. - Кто…
Я знал уже ответ на свой вопрос. Это был бог, бог или демон из святилища наверху, или, может, колдун, принявший его облик.
- Где моя невеста? - сказал я громче и поднял меч. - Я слышал ее зов и пришел за ней. Верни мне ее, и я уйду с миром.
Человек издал тихое вибрирующее шипение - так он смеялся.
- Что тебе нужно? - вновь спросил я.
- Следуй за мной, - прошипела тысяча змей. - С-с-следуй з-с-с-са мной…
Я повиновался, чувствуя одновременно страх, любопытство и облегчение - если он звал меня за собой, значит, он не собирается нападать - по крайней мере сейчас. Я не боялся бы его, будь он обычным воином, но возможно ли сражаться с демоном или богом?
Вслед за своим провожатым я вернулся тем же путем, которым и попал сюда, и когда мы поднялись по последней лестнице, ведущей в святилище, я понял, что что-то изменилось. Исчез мусор, полуразрушенные стены были восстановлены, вместо обвалившейся башни над головой был куполообразный потолок, и ярко сверкала позолотой змея на шее у идола. Все дальше и дальше мы шли - по полукруглому коридору, на стенах которого горели факелы, в главный зал, где дымились курильницы, и душистый синий дым рассеивался в ярком свете, проникающем через высокие узкие окна. Мы вышли на улицу, и с высоты ведущих к храму ступеней я увидел прекрасный город, раскинувшийся вокруг, насколько хватало глаз. На площади перед храмом шумел базар, купцы нахваливали свой товар, красивые черноглазые женщины выбирали украшения, сновали туда-сюда неугомонные мальчишки. Мертвый город ожил - жизнь воистину кипела в нем.
- Что случилось? - спросил я. - Это настоящий город? На самом деле… на самом деле - он такой?
- Был, - ответил стоящий рядом со мной человек. Я боялся взглянуть на него - боялся увидеть в солнечном свете это существо, созданное из змеиных тел и мертвых останков, но в его голосе больше не было страшного шипения. - Он был таким.
Я все же обернулся к нему, и чуть не засмеялся от радости и облегчения. Это был обычный человек - высокий мужчина в черном балахоне, с бледной кожей и проницательным взглядом. Просто жрец змеиного бога, человек из плоти и крови, такой же, как я.
- Твой город прекрасен, - искренне сказал я. - Но я хочу найти свою невесту.
- Она здесь, - коротко ответил жрец.

Толпа вдруг расступилась, образовав подле ступеней храма полукруг. И тогда я увидел ее.

Она вышла на середину круга и поклонилась, сложив ладони под подбородком. На ней не было одежды, но ее тело оплетали множество живых змей, а самые маленькие змейки лентами вплелись в ее косы. Глаза девушки были густо подведены углем, а губы накрашены кармином, но я узнал свою любимую. Я рванулся к ней, но жрец удержал меня, вцепившись в локоть длинными костлявыми пальцами. Я позвал ее по имени, но люди на площади запели гимн, и мой голос утонул в его звуках. Невидимые барабаны принялись выбивать медленный ритм, она подняла руки к небу и начала танец.

- Что это значит? - проорал я, пытаясь перекричать толпу, и одновременно ревниво следил за тем, как кружится по площади моя невеста. - Что тут происходит? Что она делает здесь?!
- Мы хотим жить, - просто ответил жрец, и я застыл, отказываясь понимать то, что стояло за этими словами.
- Вы не получите ее! - закричал я, вырвал у него свою руку и выхватил меч. - Никогда! Я не позволю вам принести ее в жертву вашему змеиному богу!

Гул барабанов затих, и в наступившей тишине я ясно слышал дыхание тысяч людей в толпе. Змеи сползли с тела моей невесты, она быстро закуталась в заботливо предложенную кем-то накидку, и несмело поднялась по ступеням туда, где стояли мы с жрецом. В ее глазах было изумление, как будто она не понимала, кто она, и как сюда попала.
- Отчего город умер? - спросил я вдруг. - Не оттого ли, что умер ваш бог?
Жрец усмехнулся, и в его глазах я увидел красный отсвет.
- Наш город умер, - согласился он. - Но Повелитель Змей не может умереть окончательно, пока на свете живет человек, в котором течет хоть капля крови змеиного народа. И когда эта капля прольется на алтарь его храма, он возродится в прежнем величии.

Пока он говорил, я не спускал глаз со своей любимой. Она поднималась так медленно, что я с трудом заставлял себя оставаться на месте. Но когда жрец замолчал, я прыгнул вперед, схватил ее за руку и дернул так, чтобы она оказалась у меня за спиной.
- Вы не получите ее, - сказал я. - Если во славу Повелителя Змей вы приносили человеческие жертвы, то ваш город получил по заслугам.
Жрец отступил в сторону, и толпа с площади хлынула вверх по ступеням. Они не были вооружены, но их было много, так много, что я не чувствовал угрызений совести, когда мой клинок вгрызался в беззащитную плоть. Я рубил и колол, обрубая протянутые ко мне руки со скрюченными пальцами.
- Вы не получите ее! - кричал я. - Вы не получите…
И один за другим люди падали, сраженные моим мечом, и тут же обращались в прах и кучки почерневших костей.

А потом они исчезли.
Я знал, что ни за что не сумею перебить их всех - да и можно ли убить тех, кто и так мертв? Они просто отступили и рассыпались в пыль, которую тут же унес ветер. Лишь жрец по-прежнему стоял перед входом в храм, и смотрел на меня с плохо скрываемым торжеством, как будто это он победил в этой схватке.
- Милый, - вдруг прошептала мой невеста. Это было первое слово, которое я от не услышал. - Милый…
- В чем дело? - я повернулся к ней и принялся лихорадочно ощупывать ее тело. - Ты ранена?
- Я так хочу, чтобы мы всегда были вместе, - сказала она с тоской. Ее большие глаза наполнились слезами.
- Мы будем вместе, - обещал я. - Я не отдам им тебя. Мы выберемся отсюда и будем вместе.
Она покачала головой и рассыпалась в моих объятьях.

Как громом пораженный я стоял и смотрел на оставшуюся в руке пригоршню серой пыли. Потом перевернул руку ладонью вниз, и пыль высыпалась на землю. Это не твоя любимая, сказал я себе. Это был призрак, фантом, который древние колдуны использовали, чтобы завлечь тебя в ловушку. Но моя испачканная в прахе рука еще помнила прикосновение к ее коже, и что-то во мне твердило - а уверен ли ты? Что если ты вернешься домой, и узнаешь, что твоя невеста исчезла? Если ты вернешься домой…
Если вернешься…

- Она не была жертвой, - сказал я, медленно поворачиваясь к жрецу. Город вокруг нас начал разрушаться, превращаясь в прах, как превратилась в прах моя невеста. Рушились кровли, стебли горькой тыквы оплетали стены, на мостовой прорастала трава, а напротив входа в храм стремительно вырастал баньян, выпуская один воздушный корень за другим. Жрец тоже становился все меньше похож на человека - теперь передо мной опять стояла та тварь из костей и змеиных тел, которую я увидел в подземелье храма. Но он больше не мог напугать меня.
- Она не была жертвой, - согласился он. - Потомок змеиного народа - ты.
Я ринулся вперед и одним ударом снес ему голову с плеч; удар был такой силы, что клинок моего меча переломился, и я остался с одной рукоятью, к которой крепился обломок лезвия длиной с ладонь. Пустой череп покатился вниз по ступенькам, лязгая нижней челюстью, пока та не отвалилась. Непроизвольно я проследил взглядом его падение, и на мгновение отвлекся. Когда я вновь взглянул на жреца, его больше не было.

Сотни змей ползли ко мне. Некоторые уже достигли моих ног и обвились вокруг них, как лианы вокруг древесного ствола, другие заползали мне под одежду, щекоча тело своей сухой шершавой кожей. Я закричал, размахивая бесполезным обломком меча; мне удалось убить нескольких змей, но их место занимали все новые и новые. А потом я почувствовал резкую боль в ноге и понял, что одна из них все же укусила меня. Капля моей крови… крови змеиного народа, которая прольется на алтарь страшного бога…
В голове у меня мутилось, яд действовал стремительно. Но теперь я знал, что должен сделать.
Повелитель Змей не может умереть окончательно, пока на свете живет человек, в котором течет хоть капля крови змеиного народа.
Пока на свете живет человек…
Жертва не будет жертвой, если я умру не от змеиного яда, а иначе.
Я приставил обломок меча к своей груди, прямо напротив сердца, и засмеялся.


5.

- Смотрите, что я дома нарисовал!
Доктор поднял глаза от бумаг и улыбнулся.
- Здравствуй, Гарри, - сказал он.

- Ага, здрасьте, - мальчик без приглашения плюхнулся на стул, который начал уже считать своим, и протянул врачу пачку исчерканных листов.
- Тебе понравилось, - подковырнул его тот. Мальчик засмеялся.
- Ага. Я уже забыл, что рисовать - это так здорово. Рассказать вам, что есть что?
- Если не сложно, - врач повернул рисунок так, чтобы он был виден им обоим. - Это замок, так?
- Это волшебный замок, - поправил его Гарри. - В нем есть привидения.
- Да что ты!
- Да нет, привидения хорошие. А это вы.
Доктор немного смутился, и снова поправил очки, постоянно сползающие на самый кончик носа.
- Я там живу? - уточнил он. - В замке?
- Ага. А вот я, я тоже там живу.
- А как же школа?
Гарри задумался. Далась всем взрослым эта школа.
- А это и есть школа! - осенило его. - Да, точно, это такая школа. Волшебная. И мы там все учимся.
Врач сощурился, рассматривая множество разноцветных детских фигурок. Среди прочих выделялись улыбающаяся девочка с копной каштановых волос и ярко-рыжий мальчик.
- Ты нарисовал своих друзей? - спросил он.
Гарри вдруг погрустнел.
- Ну… да, - признал он неохотно. - Только это ненастоящие друзья.
- Почему ненастоящие?
- Они мне снятся.
Врач еле слышно вздохнул, и его лицо вдруг исказилось, как от боли.
- Ну, хорошо, - преувеличенно бодро сказал он и достал из папки следующий рисунок. - Пираты? Ничего себе!
- Да, пираты, - сказал Гарри, тыча пальцем в развевающегося на мачте «веселого Роджера» - только вместо черепа со скрещенными костями на флаге был почему-то нарисован череп со змеей, выползающей изо рта. - Это их капитан, видите, в черном? А это наши. Они плывут, чтобы победить пиратов.
Он достал следующую картинку.
- А это джунгли, правильно? - спросил врач.
- Да. Как в «Маугли». Густые-густые джунгли, где живут тигры, волки и обезьяны.
- А люди там живут?
- Вон там, видите? Это город. Там раньше жили люди.
- Раньше?
- Да, - твердо ответил Гарри. - А потом пришел он и поработил их, и они стали ему поклоняться.
Врач задумчиво посмотрел на странное существо с черепом вместо лица. Изо рта у черепа выползала толстая зеленая змея. Рисунок, корявый и неумелый, был бы смешон, если бы не был страшен.
- Это… твой враг? - спросил он. - Ты же убил его на прошлых рисунках? Помнишь, про солдат? И тот, с самолетами? И…
- Да помню я! - воскликнул Гарри. - Я хочу его убить совсем, правда, хочу. Чтобы он мне больше не снился. Я ведь знаю, для чего вы сказали мне рисовать. Вы думали, я его нарисую, и он оставит меня в покое. Но вы ошиблись, доктор. Ничего не получается.
- Почему?
- Иногда мне кажется… да нет, это глупость. Вы мне не поверите. Мне никто не верит.
- Я поверю, - серьезно пообещал врач. - Расскажи мне. Тебе будет легче.
- Мне кажется, - прошептал мальчик, - что если умрет он, умру и я.


6.

Знаете, господин директор, когда-то - пару лет или пару жизней назад - я попытался применить непростительное проклятие. Это был Круциатус, и у меня ничего не вышло. Беллатикс сказала, что для того, чтобы получилось, нужно наслаждаться страданиями жертвы. А я так не могу. Даже если бы захотел, не смог бы. При одной мысли о том, чтобы пытать кого-то - даже того, кто это заслужил, даже Волдеморта - мне делается кисло во рту и хочется сблевать. Я не пытаюсь сделать вид, что я такой весь добрый, ничего такого. Мне просто противно, понимаете? Империус тоже противный, но все же не настолько. А Авада Кедавра…
Я долго думал над тем, что нужно, чтобы получилась Авада Кедавра. Что я должен почувствовать. Не знаю… злобу? Ненависть? Страх?
Я никому не рассказывал этого, но вам сейчас расскажу. Когда мы с Роном и Гермионой шатались по лесам, я иногда уходил якобы отлить, а на самом деле прятался в кустах, ловил насекомых и тренировался на них. И у меня ничего не получалось, ни разу не получилось. Я представлял себе Волдеморта, и то, как он убивает моих маму и папу, я представлял себе Снейпа, вспоминал, как вы падаете с башни, да, черт возьми, я даже дядю Вернона и то воображал - хотя, конечно, по сравнению с первыми двумя я его почти не ненавидел. Но у меня ни разу ничего не вышло. Ни малейшей зеленой искорки. Хотя я очень старался - знал, что однажды мне нужно будет убить Волдеморта. Ведь ни один из нас не сможет жить спокойно, пока жив другой.

Что случилось во время битвы я вам потом расскажу, в другой раз, но в общем хоркруксы мы уничтожили, уничтожили их все. Сначала диадема сгорела в Выручай-комнате, потом Невилл зарезал любимую змею Волдеморта - отрубил ей башку, как какой-нибудь курице. Мы стояли и наблюдали, как она бьется в агонии, как взбесившийся силовой кабель, а Гермиона толкнула меня в бок и спросила, посмотрел ли я снейповы воспоминания. Я даже не помню, что ей ответил, и ответил ли вообще - про эти воспоминания я уже забыл - да и куда они денутся, не убегут же. А тут Волдеморт, и я должен его убить.

Знаете, мы долго стояли с ним друг напротив друга. Риддл почему-то не спешил кидаться проклятиями или там толкать пафосные речи, как он любил, просто молчал и смотрел на меня своими красными глазами. А я в тот момент подумал, что я покойник, и что на штанах у меня коричневое пятно, и когда я умру, все подумают, что я от страха обгадился, а на самом деле у меня в заднем кармане были полплитки шоколада, и в этой суете шоколад по всей заднице размазался. А потом я больше ни о чем не думал, просто тоже стоял, смотрел, и слушал - как ветер воет в разрушенных стенах, как сыпется щебенка, как где-то стонет раненая девочка.
Волдеморт медленно поднял волшебную палочку, на кончике которой уже набухала капля зеленого света, похожая на отвратительный нарыв, и я понял, что сейчас, прямо сейчас он меня убьет, и все закончится. Это было… ну да, облегчение. Все. Баста. Мне не нужно будет стоять возле гроба Колина Криви и врать его матери, что он погиб не зря, мне не надо будет смотреть в глаза миссис Уизли, мне не придется рассказывать Тедди про то, как мама и папа любили его. Он спросил бы - если они так любили меня, почему они меня бросили? - а я не знал бы, что ответить. Но ничего этого не нужно, ничего этого не будет. Я сейчас умру. И тогда же, в то же мгновение - это долго рассказывать, но на самом деле это все мелькнуло в моей голове за долю секунды - я понял еще одно. Чтобы удалось смертельное проклятие, надо не просто желать смерти противнику. Надо хотеть умереть самому.
И мне стало легко и весело. В ту же секунду, как губы Риддла шевельнулись, произнося слова заклятия, я вскинул палочку и тихо-тихо прошептал:
- Авада Кедавра.
И на этот раз у меня все получилось.


7.

- Вы правда думаете, что так будет лучше?
В голосе Гарри звучало сомнение. Врач кивнул седой головой. Он казался очень старым, очень усталым и очень грустным, и мальчику на секунду даже стало его жаль.
- А вдруг…
- Гарри, - мягко сказал старик и положил морщинистую руку ему на плечо. - Тебе это просто кажется. Со страхами нужно бороться, мальчик мой, или они сожрут тебя с потрохами.
- Я понимаю. Правда, сэр, я не трус, но все-таки… Вдруг я умру?
- Ты не умрешь. Вот увидишь, все будет хорошо. Сделай это, а потом я угощу тебя чаем с малиновым вареньем, и ты сам будешь смеяться над своим страхом.
- Не люблю малиновое, - фыркнул Гарри, - лучше сливовое.
Старик тихо засмеялся, но его глаза оставались печальными.
- По рукам, - сказал он. - Пусть будет сливовое. Ну, давай.
Гарри взял со стола один рисунок, зажмурился и медленно разорвал его надвое. Сложил кусочки вместе и еще раз порвал их пополам, потом еще, пока в его руках не осталась лишь пригоршня цветных обрывков - на некоторых из них еще можно было увидеть детское лицо, или змеиную пасть, или окно волшебного замка. Тогда он выбросил бумажки в специально разожженный для этого камин, и он мгновенно вспыхнули, превращаясь в хлопья легкого черного пепла.
- Молодец, - прошептал старик.
Мальчик рвал и жег рисунки, и горел в камине пиратский капитан в черном камзоле, и древний идол из заброшенного города, и зубастый упырь, и стальной робот со сверкающими красными глазами.
Оставался один рисунок.
- Гарри, - тихо сказал доктор. - Гарри, пожалуйста…
Мальчик повернулся к нему. Его лицо было не по-детски серьезным и сосредоточенным, а зрачки в свете камина отсвечивали алым.
- Это реальность, доктор? - спросил он. - Я уже не знаю. Вдруг все это происходит в моей голове?
Раздался сухой шелест рвущейся бумаги, похожий на змеиное шипение. Языки пламени взметнулись вверх, и Гарри медленно осел на пол перед камином. Старик едва успел подхватить его, чтобы он не ударился головой о каминную решетку.
- Конечно, это все происходит в твоей голове, Гарри, - пробормотал он. - Но почему оно от этого не может быть реально?
Он отнес ребенка на кушетку и тщательно осмотрел пол в кабинете - не остался ли где-нибудь случайно отлетевший клочок бумаги? Только убедившись в том, что все детские рисунки превратились в пепел, он вышел в приемную, где мальчика дожидалась его тетя.
Петуния вскочила с кресла прежде, чем он даже успел открыть рот. Должно быть, что-то было не так с его выражением лица.
- Что-то случилось?
- Да, мадам, - тяжело ответил врач. - Боюсь, что да.


8.

Солнце садилось.
Петуния Дурсль смотрела в окно автомобиля, повернувшись так, чтобы муж не видел слез, текущих по ее лицу. Слава богу, Вернон никогда не был очень наблюдателен.
- Успокойся уже, - сказал он.
Наблюдателен он не был, но то, что ему нужно, замечал всегда.
- Вдруг он никогда не очнется? - спросила Петуния, размазывая по лицу тушь. - Или умрет?..
- Не паникуй раньше времени, - ответил муж и резко нажал на гудок. - Да что такое, опять какой-то урод еле тащится!
- Вернон, - всхлипнула Петуния. - Вернон, миленький, я знаю, что это плохо, но я знаешь… я почти рада… что это Гарри там, в больнице, а не наш сын. Я как подумаю, что если бы с Дадли такое случилось?.. О-о-о…
- Что ты себя накручиваешь? - устало сказал Вернон. - Парень в больнице, там о нем позаботятся.
- Они даже не знают, что с ним.
- Ну а чего ты хотела, он там только со вчерашнего дня. Им нужно время на диагностику.
- Они не знают, что с ним, - упрямо повторила Петуния. - Он может умереть, а они…
Машина затормозила так резко, что она едва не ударилась лбом о приборную доску и от неожиданности замолчала. Вернон Дурсль, багровый от злости, отстегнул ремень безопасности, открыл дверцу и привстал с сиденья.
- Эй, вы! - проорал он. - Вконец охренели? Устроили тут хоровод на проезжей части! А если бы я вас сбил, уроды?
По улице туда-сюда сновали какие-то люди в странных плащах. Некоторые из них смеялись и обнимались, многие плакали как будто от радости, а группа немолодых уже (что возмутило Вернона больше всего) мужчин и женщин плясала посреди проезжей части что-то вроде джиги. Какой-то крошечный мужичок, одетый в нечто ярко-фиолетовое («это что, платье?» - мелькнуло в голове у Дурсля), подскочил к нему и, улыбаясь от уха до уха, прокричал пронзительным голоском:
- Не сердитесь, о, не сердитесь, мой дорогой сэр! Сегодня праздник, большой праздник! Даже магглы вроде вас должны радоваться!
- Да неужто? - брюзгливо спросил Вернон. Коротышка энергично закивал головой.
- Конечно, сэр. Вы разве не знаете? Сами-Знаете-Кто исчез.