Глава 1Честно, я не знаю, когда это началось.
Может быть, еще до Хогвартса, на площади Гриммо, 12. Помнится, этот разговор случился летом в моей комнате. Как и все прочие помещения в доме, она была напичкана древними вещами от пола до потолка. Это никогда не говорилось вслух, но я знал: вон тому сосуду в шкафу около одиннадцати лет, и хотя мне в семьдесят первом тоже стукнуло одиннадцать, я никогда не смог бы составить ему конкуренцию. Если мы с этим артефактом будем одновременно падать на пол, то родители без раздумий побегут ловить его, а не меня. Дело вовсе не в том, что даже зачарованная керамика имеет все шансы разбиться, тогда как мне грозит разве что ушиб. Просто сосуд можно продать, а сына – нельзя. Я в вечной собственности семьи Блэк, клейменый своей фамилией. Единичный экземпляр. Таких больше нет.
Отец, продавая очередную всемогущую рухлядь клиенту, любил повторять: «Блэк – это знак качества». Я думаю, что «Блэк» – это на самом деле знак много чего. Здесь и чистокровность, и богатство, и традиции. А еще «Блэк» значит Слизерин. Это схема, которая работала веками.
В тот день Рег сидел на моей постели и вертел в руках письмо из Хогвартса. Изумрудные чернила переливались на свету, навевая мысли о злосчастном факультете.
— А ты когда за учебниками пойдешь? А можно я с вами пойду? Тебя мама поведет? Я спрошу у нее, — трещал мой брат без умолку. — Напишешь мне письмо, когда приедешь туда? Про подземелья? Говорят, там сыро и холодно. И змеи ползают! Мне рассказывали! А про уроки напишешь? А про квиддич? Напиши лучше про квиддич! У тебя будет много друзей в команде? Подружись с кем-нибудь там обязательно. Говорят, слизеринцы круто играют! Ты слышал...
— Почему обязательно Слизерин? — вопрос прозвучал провокационно, и Регулус озадаченно замолчал.
Я смотрел на него заинтересованным взглядом. Что думает об этом младший брат, которому в следующем году тоже идти в школу? Успела ли Вальбурга перестроить его мировоззрение в соответствии с идеалами семьи?
— Мама так говорит, — наконец, задумчиво произнес он. — На всех остальных факультетах ты будешь один, а в Слизерине – как дома.
— А я думаю, что лучше одному. Надежнее.
Регулус нахмурился и отложил письмо в сторону. Разговор ему не нравился, и он торопился его закончить, выкладывая свой козырь:
— Один в поле не воин.
Я тогда быстро нашелся, что ответить, но эта фраза врезалась мне в память на всю жизнь. Я долго думал, что за редкостный идиот тот самый загадочный «один», чтобы соваться в это несчастное поле.
Этот разговор нередко всплывает в моей памяти, когда я сижу за столом Гриффиндора, куда меня отправила чокнутая Шляпа. До сих пор помню, как она пять лет назад задала мне единственный вопрос: «Любишь выделяться, Сириус Блэк?» – и громким голосом объявила мой факультет еще до того, как я успел подумать что-нибудь в ответ. Не знаю, любил ли я выделяться уже тогда или приобрел любовь к этому позже. Так или иначе, со второго сентября семьдесят первого у красно-золотых есть неизменное развлечение: вопиллеры моей матушки. Они выделяют меня из толпы гораздо лучше, чем все слухи и выходки вместе взятые.
Когда мне в тарелку плюхается алый конверт, я уже заранее знаю, что будет дальше.
— Сириус Орион Блэк, — скучающим тоном декларирую я, и все сидящие рядом тут же поворачиваются в мою сторону.
— Сириус Орион Блэк! — секундой позже вопит эта бумажка, увиваясь вокруг меня. — Как ты смеешь позорить свой род подобным образом! Я даже подумать не могла, что ты настолько испортишься, связавшись с этим Поттером!..
«Этот Поттер» легок на помине: врывается в зал в наспех завязанном галстуке и криво застегнутой мантии. Я знаю, что он спал всего пару часов, но вид у него такой, будто ему удалось выспаться на несколько вечностей вперед. Издали завидев вопиллер, Джеймс корчит рожу и замедляет темп. Я пожимаю плечами: а что я могу сделать? Эту штуку теперь ничем не заткнешь. Голос Вальбурги грохочет на весь зал.
— Это возмутительно! — усаживаясь рядом со мной, передразнивает ее Джим, отчего окружающие тихо хихикают.
Разъяренный вопиллер налетает на него, продолжая вещать что-то о моем ужасающем отношении к собственному роду. Поттер щелкает зубами в ответ, пытаясь поймать бумажку за краешек, и насмешливо улыбается, поправляя съехавшие очки. Ему никогда не присылают вопиллеров из дома. Чарлус предпочитает слать трехметровые свитки, призванные внушить его сыну чувство ответственности и серьезное отношение к собственному поведению. Мы читаем их как сказки на ночь. По сравнению со мной Джим просто счастливчик. Я усмехаюсь, глядя на орущий вопиллер. Монолог явно подходит к концу, судя по визгливым ноткам в голосе матери.
— Если ты еще раз позволишь себе нечто подобное, я заберу тебя из Хогвартса, чтобы научить уму-разуму! — рявкает напоследок противная бумажка и осыпается пеплом прямо в мою еду. Мать знает, как напакостить.
— Ого, чего это она на нас так развопилась? — Джеймс утаскивает из моей тарелки непострадавший кусочек помидора. — Мы разве что-то делали в этот раз?
— Профилактика, — я пожимаю плечами.
Поттер насмешливо фыркает, а потом его лицо озаряется радостной улыбкой. Он лезет в свою сумку, и я с трепетом думаю о том, что за дракл дернул его на этот раз. Очередная шалость? Я не успеваю толком обеспокоиться этой мыслью, как Джим внезапно пропадает из моего поля зрения вместе со всем остальным Большим залом. На мне какая-то шапка, и я не понимаю, что она делает на моей голове в начале осени. Тем более что я сижу в помещении. Проходит пара секунд, и руки Джеймса сдвигают ее назад, так что я теперь имею честь лицезреть его чрезвычайно довольную рожу. Спустя минуту на башке моего друга красуется точно такая же цветастая шапка с помпоном и ушами.
— Мать нам связала! — у Поттера такая улыбка, что мне кажется, еще чуть-чуть и его лицо просто треснет. — Я ее заверил, что мы обязательно будем носить, а потом забыл про них. Сегодня вот вспомнил. Крутые, правда?
Я умудряюсь сохранять серьезную мину еще секунд пятнадцать, а потом не выдерживаю и смеюсь. До конца дня мы ходим в этих шапках, несмотря на все замечания профессоров. В таких вот ситуациях – весь Поттер. У него даже маленькое событие превращается в Грандиозное Мероприятие. Он вообще из тех людей, кто всегда умудряется говорить о чудесах и радостных вещах, даже если рассказывает о садовых гномах.
Я помню, как мы сидели на одном из первых уроков Трансфигурации. Джим все время вертелся и что-то тихо вещал, но я его почти не слушал, пока он не повернулся и не уставился на меня. Карие глаза смотрели заинтересованно и внимательно, так что я даже вспомнил про артефакты в коллекции отца и то, как на них пялятся гости в нашем доме. Джеймс пялился на меня так же. Как будто на мне висит миллион охранных заклинаний, и его ждет неминуемая погибель, если он протянет руку и дотронется до меня.
— Так ты, значит, реальный Блэк, — свистящим шепотом произнес он. Я чуть не расхохотался.
— Неа, мифический.
— И как тебе в Гриффиндоре, мифический Блэк? — его глаза насмешливо сверкнули.
— Я сам по себе, так что мне все равно, в Гриффиндоре я или еще где.
Мои слова озадачили Поттера. Может быть, он не это имел в виду? Пока что слава рода шла впереди моей, и однокурсники слегка опасались общаться со мной. Ребята постарше помнили моих ненормальных кузин и тоже лишний раз не подходили. Только у Джима словно шило в заднице засело. Тогда я еще не знал, что это его перманентный недуг. Я думал, что он цепляется ко мне со своими вопросами, потому что я Блэк и должен быть в Слизерине. Более того, я полагал, что его главная цель – заставить меня почувствовать себя неуютно и неловко, но не собирался доставлять подобного удовольствия ни ему, ни кому-либо еще.
— Одному же скучно, — наконец, шепотом выдал Джеймс и сделал страшные глаза.
— Брехня, — как мне показалось, отрезал я.
Поттер не унимался:
— То есть, если бы у тебя был выбор между тем, чтобы сидеть со мной и сидеть одному, ты бы выбрал второе?
— Да! — неожиданно громко вырвалось у меня.
В классе повисла тишина, и МакГонаггал, до этого что-то терпеливо объяснявшая у доски, развернулась и посмотрела на нас. Под ее взглядом Джим невозмутимо смел все свои вещички в сумку и отправился в другой конец аудитории. Я не мог поверить своим глазам. Чертов болтун просто взял и пересел, как будто профессор лично разрешила ему расхаживать по помещению и придирчиво подбирать себе место в середине урока. Когда Джеймс опустил сумку на пустую парту и, как ни в чем не бывало, уселся за нее сам, МакГонаггал решила взять ситуацию под контроль.
— Что-то случилось, мистер Поттер?
— Ничего, профессор, — широко улыбнулся тот. — Мне просто захотелось пересесть.
«Какая прелесть, мистер Поттер», – читалось в скептическом выражении лица профессора целую секунду. Потом она заговорила вслух, и ее вновь можно было назвать образцом бесстрастности.
— Вернитесь на свое место и прекратите самовольно перемещаться по моему кабинету во время занятия.
Когда Джим с готовностью рухнул на стул рядом со мной, МакГонаггал продолжила вещать что-то из теории Трансфигурации. Разложив свои вещи обратно, Джеймс вновь повернулся ко мне. Видимо, он чувствовал себя так, будто преподал какой-то урок, который я непременно должен усвоить и запомнить до конца своей жизни. По крайней мере, и его выражение лица, и тон, которым он заговорил, были воистину профессорскими.
— Обстоятельства сильнее нас, — изрек Поттер, а потом улыбнулся и подмигнул мне: — Сириус.
С тех пор я не помню ни одного занятия, где мы не сидели бы вместе. Кроме того, Джим использовал каждый подходящий случай, чтобы на людях обратиться ко мне «мифический Блэк», и к середине осени все гриффиндорцы готовы были стоять за меня горой. Я не знаю, как у Джеймса выходит так легко находить контакт с самыми разными людьми, но факт остается фактом. Я забыл, что это такое: чувствовать себя артефактом на полке отцовского шкафа. Красноречие Поттера легко отвело взгляд общественности от пресловутого «знака качества», а его шило поставило мою славу на много пунктов вперед семейной.
Точный размер поттеровского шила можно измерить по количеству взысканий, описанных в его личном деле. У Филча для него есть специальный пакет бланков, потому что они заканчиваются чересчур быстро. Однако и я не божий одуванчик, уверен, в моем личном деле тоже отыщется немало записей о моих выходках. Сегодня туда добавится еще одна, судя по тому, что я стою в кабинете директора и выслушиваю нотации от нашего старика. У него мерный, негромкий голос, и я чувствую, что еще чуть-чуть, и Морфей заберет меня к себе окончательно, но не тут-то было.
То, что Джеймс не входит, а врывается в кабинет, меня ничуть не удивляет. Поттер всегда и во все врывается: в кабинеты, в пабы, в заварушки, в чужие жизни. От последнего он, пожалуй, ловит особый кайф.
— Профессор Дамблдор! — с порога объявляет Джим, махая ему рукой. — Мы оба виноваты!
— Мистер Поттер! — запыхавшаяся МакГонаггал едва не врезается в Джеймса. Выдохнув, она поджимает губы и повторяет вновь, уже спокойнее: — Мистер Поттер, вы что себе позволяете?
— Извините, профессор, я не мог бросить друга в беде, — у него такой вид, как будто он ждет, что директор сейчас лично возьмет его за шкирку и выставит за порог кабинета. — Профессор Дамблдор, клянусь, это мы оба. Наказывать надо нас двоих! И не пишите нашей маме, это того не стоит, серьезно.
Дамблдор смотрит поочередно то на нас, то на МакГонаггал и собирается с мыслями. Внезапное появление моего друга его тоже не удивляет. Полагаю, он наслышан о подобной привычке Поттера от других профессоров. Не помню ни единого раза, когда Джим позволил бы мне получить наказание в гордом одиночестве. Иногда мне кажется, что он страдает какой-то странной тягой к тому, чтобы делиться со мной абсолютно всем, вплоть до подобных вещей. Даже если я сам этого не хочу. Я гляжу на моего бравого друга и пытаюсь сохранять серьезную мину. Он же тараторит без остановки, как заведенный, то про нашу общую вину, то про нашу маму, то про наше наказание.
— Мистер Поттер, скажите, пожалуйста, — мягко перебивает его директор, — вы с мистером Блэком братья? О какой «вашей» маме вы говорите?
Джим пораженно замолкает. Честно говоря, я тоже не знаю, про кого он говорит: про мою матушку или про свою, и, более того, я не знаю, что бы он ответил на первый вопрос. Иногда мне кажется, что Джеймс всерьез забывает, что мы происходим из разных семей. Нет, конечно, по какой-то дальней линии мы являемся родственниками, но уж совершенно точно не братьями. Видя, что Поттер до сих пор не вышел из ступора, я решаю ему помочь.
— Полагаю, это он о моей. Я бы тоже предпочел больше не развлекаться вопиллерами за завтраком. Сэр.
Думаю, и старику надоело каждое утро после назначения особо крупного взыскания слушать визги моей матери, поэтому он понимающе кивает. Что касается Джима, то ни директору, ни декану не удается отговорить его. Я тихо хихикаю, слушая его аргументы в пользу того, что это именно мы вдвоем затеяли драку со слизеринцами сорок минут назад, поэтому нас обоих надо срочно наказать. Обоих! Тут я смотрю в пол, чтобы профессора не видели, как мои губы растягиваются в улыбке. Я-то знаю, что Джеймса там и близко не было – двинутый капитан гриффиндорской сборной по квиддичу ни за какие коврижки не прогуляет тренировку.
Это произошло на втором году обучения. Не зря Поттер таскался за капитаном весь первый курс, сидел на всех тренировках и прослыл квиддичным фанатом, каких поискать. К лету семьдесят второго я уже устал слышать о Дружной Луже, Пушках Педдл и прочих командах, и еще больше устал от грандиозных планов Джима. Надо сказать, что у Джеймса всегда, если уж мечта, то самая-самая заветная, если план, то грандиозный, если уж играть в квиддич, то только в качестве капитана и звезды всей команды. Из Поттера, конечно, звезда что из меня кентавр: нет в нем этого вальяжного шарма, из него фонтаном во все стороны брызжет неуемная энергия. Однако своего он добиваться умел уже тогда и как только попал в команду, так сразу начал строить планы на свою дальнейшую карьеру. Всех обитателей спальни мальчиков второго курса радовало только то, что после тренировок у Джима оставалось слишком мало сил, и он мог трепаться максимум еще полчаса, а потом его выкидывало из реальности в страну снов, иногда прямо посередине предложения.
Именно поэтому я так удивился, когда в ночи чья-то наглая рука стянула с меня половину одеяла, после чего из темноты голосом Джеймса было объявлено о том, что есть важное дело. Я мигом проснулся: когда имеешь дело с Поттером и его сумасшедшими идеями, лучше быть в трезвом уме и здравой памяти, иначе драклы его знают, на что он может уговорить сонного человека. Даже учитывая, что мой друг еле ворочал языком после недавней тренировки, шутить с этим не стоило.
— Ну, чего тебе?
— Ремус спит?
— Ты с ума сошел? Зачем он тебе посреди ночи? — громким шепотом возмутился я. — Проваливай в свою постель, дай поспать!
Мне не нравилось выражение лица Джима. После подобного зрелища я обычно обнаруживал себя обвешанным наказаниями. Его подобные мелочи явно не волновали. Впрочем, не могу сказать, чтобы они сильно расстраивали и меня. Иногда нам давали отработку за выполнение отработки, и МакГонаггал уже раз десять клялась, что никогда больше мы не получим одно и то же наказание, чтобы выполнять его вместе.
— Помнишь, мы в библиотеку ходили?
Я кивнул, совершенно не понимая, к чему он клонит.
— Мы случайно его книжку утащили, знаешь, о чем она?
— Мы? Слушай, Джим, шел бы ты...
— Сказки Барда Биддля! — громким шепотом провозгласил Джеймс, жестом фокусника вытаскивая книженцию откуда-то из-под моей простыни. Когда только он успел запихнуть ее туда? — Предлагаю почитать сейчас, пока темно. Посмотрим, кто струсит первым.
Я задумчиво смотрел на книгу в его руках, на хитрые поттеровские глаза, а потом кивнул, и мы отправились будить однокурсников. Поттер бесцеремонно растолкал беднягу Питера, я поднял Люпина, и через полчаса все уже сидели в кругу посередине спальни и при свете из палочек на разные голоса читали страшилки. Больше всего нас поразил Рем, который мало того, что рассказывал все истории с абсолютно бесстрастным выражением лица, так еще и не испугался ни разу, хотя даже я иногда незаметно вздрагивал от страха. Это уже потом мы узнали, что оборотня вряд ли способны испугать все эти таинственные сказки, рассказанные страшными голосами.
Нас мифические монстры тоже страшили мало, поэтому рожденный Поттером к концу второго курса Грандиозный План меня ничуть не удивил. Следующие два года мы обучались анимагии с таким азартом, которого не могли добиться от нас никакие учителя. Этой осенью наши тренировки уже подходят к концу, и мы готовы показать результаты работы друг другу. Когда Джеймс впервые превращается на моих глазах, я думаю, что он сумасшедший. Что у него, серьезно, не все в порядке с головой. То есть, не так, чтобы учудить что-то феерически смешное и долго ржать потом, спрятавшись от Филча в потайной комнатке, а так, чтобы в подобном виде собраться гулять с голодным оборотнем.
— Джеймс, ты – больной, — я говорю так отчетливо, что сам чувствую лишний знак препинания в своей фразе.
Передо мной стоит олень.
— Чокнутый! — гогочу я.
Мне смешно до слез, потому что передо мной сто килограмм живого веса. С рогами. С короткой коричневой шерсткой. С раздвоенными копытцами. То есть, настоящий олень. Благородный, твою мать. Олень. Естественно, он быстро превращается обратно, потому что терпеть не может, когда я над ним смеюсь. У него от этого кулаки чешутся и язык заостряется.
— Ну, чего ржешь?
— Джеймс, дружище, ты кретин, — сочувственно объявляю я, утирая с глаз слезы радости. — Волки жрут оленей, придурок!
У Джеймса убитый вид. Он медленно опускается на землю и смотрит на меня снизу вверх. Я не могу успокоиться и хохочу в голос, тряся головой и совершенно не реагируя на плачевное состояние собственного друга. Стоит только закрыть глаза, как в моем воображении тут же вспыхивает ясный образ оленя, и меня складывает пополам от нового приступа смеха. Я, конечно, знаю, что анимагия – в некотором роде штука стихийная, и никто себе животную форму не заказывает заранее, но все-таки это же надо было додуматься!
— Достал уже ржать, — раздраженный голос Поттера доносится до меня словно издалека. — Может, второй раз попробовать? Если опять будет олень...
— Значит, все, — в голос с ним договариваю я и машу рукой: — Валяй!
Картина повторяется во второй раз. Передо мной стоит великолепный – и такой лакомый для оборотня – олень. Как только приступы хохота вновь наваливаются на меня, животное выставляет вперед ветвистые рога и начинает наступать, явно имея в виду фразу «закрой пасть», которая так отчетливо звучит в моей голове поттеровским голосом. Я могу в деталях представить его выражение лица, будь он сейчас в человеческом обличье. Ха! Если Джим думает, что испугал меня, то он сильно ошибается. Я не собираюсь уступать ему и хватаюсь за оленьи рога, стараясь совладать с тушой весом в центнер, что весьма проблематично даже для атлета. Я не атлет, поэтому мои ноги скользят по палой листве, но сдаваться тоже не по мне. В оленьем взгляде ясно читается, что и Джеймс не намерен отступать, несмотря на всю бессмысленность происходящего. Мы оба осознаем это, но продолжаем бороться, не прерывая установившийся зрительный контакт. Глядя ему в морду, я думаю о том, что никогда не смог бы спутать его с каким-то другим оленем. У этого глаза искрятся присущим только Поттеру отчаянно беспечным весельем. Мне кажется, оно уйдет из них только вместе с жизнью.
Как и всем мальчишкам, нам случалось драться и прежде. Чаще всего мы делали это ради забавы, чтобы подурачиться и размяться, потому что серьезные стычки у нас происходили только с другими ребятами. Между собой мы всегда без лишних слов находили компромисс, и я не смог бы объяснить и через тысячу лет, почему у нас это получалось так просто. Иногда, впрочем, вселенная давала сбой, и мы с Джимом сцеплялись не на шутку. Например, на третьем курсе после рождественских каникул нам удалось собрать целую толпу вокруг нашей заварушки.
Я разговаривал с Питером, когда Джеймс налетел на меня откуда-то сбоку. От неожиданности я упал и воззрился на тяжело дышащего Поттера снизу вверх. Петтигрю так и остался стоять на месте с крайне удивленным выражением лица, явно свидетельствовавшим о том, что он тоже не понял, почему наш общий друг так рассердился. Я кинул на Пита вопросительный взгляд, но тот лишь пожал плечами.
— Что за черт, дружище? — я переадресовал свой взгляд Джиму.
Джеймс прищурился, глядя на меня, а потом протянул руку. Когда я ухватился за нее, он потянул меня наверх. Чего я совершенно не ожидал, так это того, что Поттер с размаху врежет мне по челюсти, так что придется упасть обратно в снег. У меня уже вся мантия промокла насквозь от этих валяний. Понять, что нашло на моего друга, не представлялось возможным, но закрывать глаза на подобное поведение я не намеревался. По-маггловски бить меня по лицу на глазах у всего двора – да он с ума сошел. Поднявшись на ноги, я вытащил палочку и жестом велел Питеру, оказавшемуся между мной и мрачно уходящим Джимом, убираться с дороги.
— Джеймс! — я не трус, чтобы бить в спину. Он обернулся мгновенно, словно ждал моего зова. Как будто мы одни во всем дворе. — Ictus!
До этого мне никогда не приходилось участвовать в магической дуэли с Джеймсом, я только наблюдал его со стороны. У него быстрая реакция и хороший запас заклинаний, но присущие ему беспечность и игра на публику быстро сводят на нет эти два достоинства. Кроме того, в отличие от меня, он не привык драться в одиночку. Поттер всегда дерется азартно, но слишком несерьезно для того, чтобы делать это одному. Уже спустя несколько минут у него в глазах мелькнуло отчаянное веселье, хотя я уверен, что до этого его настроение было крайне плохим. У меня начинало складываться впечатление, что его просто доконала скука и он решил подобным образом развлечься. Конечно, Джим не мог удержаться от того, чтобы повыделываться, но поскольку я ехидно комментировал каждое его движение и из толпы вокруг нас то и дело слышались смешки, ему это вскоре надоело.
Поглазеть на нас собрались все, кто в то время гулял во дворе. Даже старшекурсники, обычно не заинтересованные в потасовках малышни, взирали на нас с немым одобрением. Слухи об этом событии ходили потом по Хогвартсу еще полмесяца, потому что все знали: Поттер и Блэк – друзья не разлей вода, и если уж мы деремся, значит, случилось что-то действительно страшное. Кто-то пустил молву о том, что я сломал поттеровскую метлу, другие наоборот твердили, что все началось из-за Джеймса. Дескать, он неосторожно высказался обо мне и моей фамилии.
Я плевать хотел, что они там в толпе обсуждают, все мое внимание сосредоточилось на Поттере. Он перемещался быстро и ловко, и заклинания редко достигали цели, пока я теснил его к стене. Заметив такой маневр, Джим выкинул свой козырь. Не знаю, что это за чары, но в меня полетело несколько стрел. Учитывая дьявольски довольную улыбку на лице Джеймса и вздохи осведомленной толпы («прямо как Силлотские Стрелы!»), я догадался, откуда оно ему известно. Времени думать у меня больше не оставалось, поэтому пришлось упасть в ближайший сугроб. Мантию уже все равно можно было выжимать. Пока Поттер собирался с мыслями для следующей атаки, а я вылезал из снега, толпу вокруг уже принялись разгонять подоспевшие профессора.
— Мальчики, вы что здесь устроили? — кудахтала перед нами Бербидж, уперев руки в тощие бока. — Только посмотрите: скамейку перевернули, кусты поломали, окно умудрились разбить! Мистер Поттер, мистер Блэк, потрудитесь объяснить, что это за вандализм? Пятнадцать баллов с Гриффиндора.
— Да разве ж это вандализм, профессор? — заносчиво ответил Джим и сверкнул на меня глазами.
Потом мы еще долго объяснялись с профессорами, нам выдали кучу отработок, но я тогда так и не узнал, за что Джеймс на меня разозлился. В большинстве случаев эмоционального Поттера можно читать, словно раскрытую книгу, но причины некоторых его поступков до определенных пор остаются тайной за семью печатями. Можно, конечно, спросить, но ведь так неинтересно, не правда ли? Я предпочитаю догадываться обо всем самостоятельно.
Тут и гадать не требуется. Теперь Джеймс думает о своей анимагической форме круглосуточно. Я вижу, как мысли ворочаются в его голове, и радуюсь только тому, что мы с ним – по отдельности. Я это я, а он это он, и до единого организма нам так же далеко, как Сопливусу до статуса рок-звезды. Мои мысли всегда остаются со мной, и я даже в страшном сне не могу представить, что однажды проникну в поттеровские думы. Мне кажется, там темно и страшно, и груды всякого хлама. Да, наверное, в голове у Поттера большая барахолка.
Мы сидим на Зельеварении, и Джим может позволить себе трепаться со мной сколько угодно. Слагхорн предпочитает не связываться ни с ним, ни со мной, ограничиваясь лишь укоризненными взглядами из другого конца кабинета. Я молча вожу пальцем по рецепту и достаю из склянки улиток, когда Джеймс поворачивается ко мне и вполголоса заявляет:
— Мы должны что-то придумать!
— Слышь, символ мужского благородства! — задыхаясь от беззвучного хохота, шепчу я, дубася пестиком расползающихся по столу улиток. — Мне кажется, это бессмысленно. У тебя упитанные ляжки? Покажи ляжки!
Поттер ненавидит меня за все те ехидные комментарии, что я озвучиваю теперь на каждое его слово. Ему сильно не повезло, что я знаком с геральдикой и не упускаю случая подразнить его «символом мужского благородства». Наверное, он бы полез в драку вот прямо сейчас, но подобное поведение даже миролюбивый старина Гораций не готов спустить нам с рук. Поэтому я могу вовсю отрываться, не боясь вспыльчивости моего друга. Джим старается меня игнорировать, но я вижу, что очень скоро его терпение лопнет.
Я продолжаю поддразнивать его:
— Я притащу кетчуп, дружище, не волнуйся, все будет быстро! Рем любит кетчуп. Я хорошо его изучил. Он любит кетчуп и ребрышки, Джим, у тебя этих ребер!..
Джеймс прожигает меня взглядом, попутно не забывая швырять в котел очередную горсть непонятно чего. Должно быть, он решил в отместку мне подорвать ненавистный кабинет к чертовой матери. Это вполне в его духе – срывать злость на первом попавшемся под руку объекте. Досталось же мне на третьем курсе за острый язык Эванс и ее дружбу со Снейпом, так почему не может достаться аудитории за мои дружеские шуточки? Я вижу, что Джеймсу совсем не смешно, но не могу остановиться.
— Нет, правда, чем плох вариант с кетчупом? Вечно какие-то проблемы с тобой, Джимми, — он терпеть не может, когда его зовут «Джимми». Я широко улыбаюсь. — Давай решать их по мере поступления.
Договариваю я уже под столом, куда мы забираемся с Поттером за пару секунд до того, как кабинет Слагхорна взлетает на воздух. У Джима настолько довольная рожа, что я не решаюсь комментировать его склонность к вандализму и порче казенного имущества. Вместо этого я широко улыбаюсь и предлагаю ему в следующий раз не прятаться, а угодить в Больничное крыло, чтобы Эванс носила ему васильки и передачки с ужина. Джеймс шлет меня к драклам, но я знаю, что это его заветная мечта. Самая-самая.
В конце седьмого курса Джеймс действительно угодит в Больничное крыло без возможности вырваться оттуда. Чертов квиддичный фанатик в буквальном смысле этих слов расшибется об поле ради победы. Кубок достанется ему, равно как и все девушки стадиона, включая профессора МакГонаггал, которая до конца мая не сможет успокоиться: на ее бесстрастном лице то и дело будет мелькать гордость за своего студента. Однако Лили разозлится на него не на шутку, так что мне придется полтора часа уговаривать эту рыжеволосую фурию занести герою в его голодные пенаты несколько пирожных с ужина. Когда я сменю ее у постели Поттера, его помятое лицо не сможет выражать никаких эмоций, кроме бурного восторга.
— На твоем месте я бы мне завидовал, — скажет мне этот радостный придурок, у которого на тумбочке стоят два стакана костероста: сегодняшний и вчерашний.
Я усмехнусь и покачаю головой. С тех пор, как они с Эванс начнут встречаться, у него поедет крыша от зашкаливающего количества эндорфина в крови. Однако я не за этим приду к нему в Больничное крыло, новость у меня будет не самая радостная, но и не смертельная, впрочем. Уж для таких знатоков планировки Хогвартса, как мы с ним, так точно. Видя, что что-то не так, Джим положит мне руку на плечо и молча кивнет.
— Не поверишь, что случилось, дружище, — я невольно взъерошу недавно постриженные волосы точно так же, как это всегда делает он. — Мы лишились карты.
— В смысле? Как?
— Я ее забыл у Филча, — на этих словах Джеймс вытаращится на меня, как на ненормального. — Я вывернул из хода с пустой картой в руке и не успел даже отойти, как меня окликнула МакГо. Она такая: «Мистер Поттер, что вы тут делаете?» Ну я обернулся, чтобы сказать ей, что я не ты, а она подлетела ко мне со стопкой личных дел и попросила помочь. Когда мы дошли до первого этажа, около нас стала вертеться Норрис, об которую я споткнулся и уронил всю эту стопку. Пока собирал, совсем забыл, что там карта. В общем, она теперь в чьем-то личном деле.
Эта новость ничуть не расстроит Поттера, наоборот, он заржет в голос и задаст совершенно неожиданный вопрос.
— Она что, опять нас спутала? Серьезно?
Я кивну, и мы засмеемся опять. Причина, по которой нас так часто путают, не поддается пониманию. Однажды мы даже спросим об этом у Лили, и она надолго задумается над ответом. Через несколько дней Эванс подойдет к нам перед уроком Чар и протянет колдографию двухгодичной давности. Поттер и Блэк с фотографии, завидев нас, растянут губы в одинаковых веселых улыбках, а с обратной стороны будет подписано ровным девчачьим почерком: «Вы Мародеры, вам виднее».
Беспокойный Гэмп с колдокамерой застает нас по пути в кабинет декана и без всякого предупреждения делает снимок. Джим чешет вперед, сверкая белозубой улыбкой, и я невольно улыбаюсь тоже. Иногда мне кажется, что у меня вообще нет одиночных фотографий, и даже когда кому-то почти удается заснять меня одного, откуда-то из-за угла, будто черт из табакерки, непременно вылезает Джеймс и портит все мое томное одиночество. И так всегда. Все несчастные пять лет в этом замке. Я начинаю забывать значение слова «один».
Перед дверью в кабинет МакГонаггал мы замираем и переглядываемся. Я захожу первым.
— Джеймс Поттер!
— Я Сириус.
МакГонаггал долго буравит мое лицо взглядом, видимо, призванным убедить меня, что даже если я и не Джеймс Поттер, нашей вины это не умаляет. Стоящий рядом Джим тихо хихикает, но быстро затыкается, когда ее глаза находят его лицо. Если одна только сдерживаемая профессорская ярость наводит такой ужас, то я даже боюсь представить, что случается с теми неудачниками, которые застают ее в гневе. Наверное, она трасфигурирует их в книжки по теории магии и отдает зануде Пинс на вечное хранение.
— Вы мне только одно объясните, — выдержав паузу, устало говорит она, — как вам это удалось?
Честно говоря, мы и сами не знаем, как нам это удалось. Может, устроить пиратские забавы, закончившиеся потопом в Большом зале, и правда было не самой лучшей затеей. Мы понятия не имеем, в чью светлую голову пришла идея трансфигурировать столы в корабли, потому что потом все складывалось слишком быстро и весело, чтобы вообще что-то понимать. У меня до сих пор шарф повязан на голове на манер пиратской банданы. Джеймс весело косится на меня и поправляет очки.
— Магия, профессор, — хором отвечаем мы и улыбаемся.
— Мистер Блэк, мистер Поттер, — одергивает нас профессор, — если среди студентов вы называете себя «Мародерами», это не означает, что вы должны мародерствовать в прямом смысле этого слова. Надеюсь, вы вернули все вещи их владельцам?
Мы смотрим в пол и киваем. Я не помню, чтобы я кому-то что-то возвращал, но кого это волнует? Поттер тихо-тихо мурлыкает «Пятнадцать человек на сундук мертвеца», и я показываю ему большой палец, пока декан смотрит в бумажки. МакГонаггал поднимает на нас взгляд, а потом решает, что пятнадцатилетним обормотам вроде нас уже поздно читать нотации, и предлагает обсудить наши отработки. Я чувствую себя кем-то вроде самого знаменитого игрока в квиддич, когда понимаю, что до конца месяца у меня нет ни одного свободного вечера.
Список дел будет видеть Джеймса чаще, чем я, его лучший друг и шафер на их с Лили свадьбе. Еще список дел будет смахивать на расписание отработок, и я никогда не устану напоминать Поттеру об этом сходстве. Ему останется только сокрушаться мне в ответ о том, что он ничего не успевает, что организация подобных мероприятий не для него, что Эванс требует от него невозможного. Несмотря на всю его занятость, мне все-таки удастся выцепить его из предпраздничных забот, чтобы хоть немного поболтать. Джим случайно прихватит с собой два куска почти идентичной по цвету ткани и примется потрясать ими перед моим носом.
— Вот ты видишь разницу? Видишь?
Я не успею ничего ответить, как он продолжит кривляться, явно кого-то передразнивая:
— Между прочим, вот это – сиреневый, а это – глициниевый, как их можно спутать?.. Между прочим, между ними нет никакой разницы, драклы дери!
Я захохочу, потому что волнующийся Поттер то и дело взъерошивает свои волосы, сбивая несчастными тряпками очки с собственного носа. Свадебные хлопоты заставят моего друга хорошенько устать, но его глаза засверкают отчаянным весельем еще сильнее. Мне покажется, что он ждал этого всю жизнь. Я предложу Джиму бутылку сливочного пива, чтобы он уже сел, наконец, и отстал от меня со своими цветными шторами, с которыми я не хочу иметь никакого дела.
— Ну как там твои отработки? — шутливым тоном произнесу я.
— Мы разбираемся с ними потихоньку...
Джеймс будет рассказывать обо всей этой кутерьме с плохо скрываемым восторгом, и его «мы» впервые прозвучит незнакомо для меня. Я задумаюсь о том, что после Хогвартса наши тропинки могут разойтись, и мой лохматый друг отправится в свое собственное плавание, где первым помощником капитана будет хитрюга Эванс. У нее все схвачено, и уж от кого, от кого, а от нее он не денется никуда. Я впервые увижу со стороны, как это, когда человек в любой форс-мажорной ситуации сначала думает о другом, а потом уже о себе.
Поттер замолчит и сделает глоток из бутылки. Тогда я спрошу:
— Волнуешься?
Он неопределенно качнет головой.
— Помнишь день до нашего первого общего полнолуния? — задумчиво скажет Джим. — Когда вроде бы план действий уже известен и продуман до деталей, но ты еще не уверен, как все пройдет? Вот я чувствую себя так же. Как будто я на пороге события, которое перевернет мир.
На лице Джеймса появится выражение, которого я не замечал у него прежде. Это улыбка знающего, нет, уверенного человека. Уверенного во всем: в себе, в ней, во мне, в завтрашнем дне. Веселые глаза поймают мой взгляд, и я пойму, что ничего не изменится никогда. Лили станет помощником капитана, но на корабле много должностей. В моей голове всплывут далекие слова вихрастого одиннадцатилетнего мальчишки. Обстоятельства уже давно сильнее нас.
Завтра день икс. Полнолуние. До отбоя еще целых пять минут, самое время для беседы о событии, которое должно будет в скором времени перевернуть наш мир. К тому же, в гостиной сейчас никого, значит, мы можем поговорить спокойно. После последних нескольких дней, за которые Джим уже успел достать меня своим бесконечным жужжанием на уроках, я рад возможности прояснить все до конца. Джеймс сидит в кресле, свесив ноги с подлокотника, и безостановочно ерошит волосы.
— А разговаривать мы как будем? — понизив голос, сокрушается он.
В чем-то Поттер прав. Мы не умеем читать мысли. Ни как люди, ни тем более как звери. Никаких телепатических связей между нами нет и не предвидится. Максимум, что у нас есть – это сквозное зеркало и собственная привычная мимика. Но все это не для зверей. Какая может быть мимика у пса? А у оленя? Я представляю себе попытки оленя скорчить рожу и начинаю тихо хихикать.
— Сириус, драклы дери. Отнесись к этому серьезно! — не выдерживает Поттер.
Если он достал меня жужжанием над ухом, то я его – постоянными смешками и подколками. С одной стороны, я, конечно, понимаю своего лучшего друга. Если бы мне грозила опасность быть сожранным, я бы тоже был максимально собран и серьезен и продумывал все до мелочей. С другой стороны, она мне не грозит до того момента, как волки не решат сменить рацион, поэтому я смеюсь и не могу успокоиться. Мне требуется какое-то время, чтобы прийти в себя.
— Да что ты так переживаешь? — я не сдерживаю насмешливой улыбки. — У тебя же есть эти животные инстинкты всякие, как-нибудь спасешься.
— Ублюдок, — обижается Поттер.
Он отворачивается от меня, демонстрируя, как сильно я покалечил его чувства, хотя мы оба в курсе: чтобы пробить железобетонное самолюбие Джеймса Поттера этого недостаточно. Тут даже Лили не справляется, что уж говорить обо мне и моих шутках-прибаутках. К тому же, я слишком хорошо изучил своего друга и могу с уверенностью сказать, что поводов для беспокойства у меня нет. Когда Джеймс обижается всерьез, я всегда узнаю об этом заранее. Это как вспышка летящего в тебя боевого заклинания. Оно, может, долетит в ту же секунду, может, ты не успеешь среагировать, но вспышку, то первое мгновение, когда палочка сопровождает заклинание световыми спецэффектами, заметишь всегда. В первую секунду от нее еще волоски на теле дыбом становятся, пока в голове не всплывает контрзаклятие.
Долго Поттер не выдерживает и разворачивается обратно.
— Да все будет нормально, расслабься. Ты продумал все до мелочей, прекрати суетиться, — говорю я. — Если что-то пойдет не так, мы что-нибудь придумаем.
Мы молчим какое-то время, а потом Джима прорывает вновь. Я слышу эту песню уже не впервые: как мы будем разговаривать, как пройдем мимо Ивы, как вытащим Рема, что будем делать, если он убежит, а как будет здорово прогуляться до того оврага, а еще ночью звезды видны хорошо, и в озере можно поплавать, потому что Кальмар спит. Клянусь, иногда этот тип умудряется быть на редкость надоедливым, сам того не подозревая.
Я не знаю, мысль о ком будет способна навеять на меня больший ужас: о беременной миссис Поттер или ее ненормальном муженьке, который по какой-то необъяснимой причине все еще останется моим лучшим другом после всего того, что сделает в восьмидесятом году. Весь «Дырявый котел» уже после первого визита Джима туда в курсе, что его благоверная носит под сердцем ребенка. С тех самых пор, как он узнает об этом, Джеймс не прекратит разговаривать о еще не родившемся младенце везде и всюду. Это событие заполонит собой все его мысли.
Сидя передо мной с кружкой пива в руках, Поттер будет махать ею из стороны в сторону и говорить, говорить, говорить. За все эти полтора часа я так и не смогу представить, как Лили удается уживаться с ним в одном доме. Наверное, она купила себе беруши или отточила невербальное «Silencio».
Иногда я буду совершать бесплодные попытки повернуть беседу в другое русло:
— Слышал, что в Пророке недавно писали?
— Что? — оживится Джим, а потом махнет рукой и заговорщицки нагнется ко мне: — Мы тут недавно читали в одной книжке, что дети, пока они еще в утробе, чувствуют прикосновения и слышат, когда с ними разговаривают. Представляешь! Мы вчера ему...
— Это будет он? — уточню я, бросив попытки сменить тему.
Двадцатилетние папаши – глухой номер. Им бесполезно рассказывать и про тревожные статьи в Пророке, и про квиддичные матчи, и вообще про что-либо, если там не задействованы мамы, дети и рассказы других молодых родителей. Они слышат только себя, говорят больше с собой, чем с собеседником, и полны неуемного восторга. Глаза Джеймса засветятся счастьем с двойной силой.
— Он, она – какая разница? Так вот, мы ему вчера рассказывали про нашу учебу в Хогвартсе, про тебя, про Питера и Ремуса, про наши выходки, а потом, — его «мы» будет больно резать мне по ушам, но тут лицо Поттера примет благоговейное выражение, так что я даже навострю уши, — он толкнул меня в руку! Это так странно! Я впервые подумал, что от нас произошло что-то живое, и оно там живет, и потом оно выйдет оттуда и будет жить рядом...
— А как же война, Джим? Тебя это не пугает? — отчетливо спрошу я.
Джеймс замрет на секунду, а потом расправит плечи и взъерошит волосы, совсем как в Хогвартсе перед тем, как ввязаться в драку.
— Мы их защитим.
Он посмотрит на меня неожиданно серьезно. Я кивну быстро и без раздумий, как и следует лучшему другу. Только потом в моей голове мелькнет шутливая мысль о том, что будь я в облике пса, так непременно вильнул бы хвостом. Хотя, наверное, будь я собакой, поттеровские руки устали бы трепать меня по загривку и кидать палку.
Самое смешное в том, что Рем до последнего не знал, какая у Джеймса анимагическая форма, тогда как про мою ему было известно с самого начала учебного года. Спорю, он думал именно об этом, когда его уводили в Хижину, и еще наверняка переживал, появимся мы или нет. Похоже, на него не действовали даже заверения Поттера в том, что мы обязательно придем, как и следует настоящим друзьям. Все будет хорошо.
Теперь, когда я стою между огромным волком и оленем, я не думаю, что все будет хорошо. Мне кажется, что сейчас случится что-то страшное, потому что Ремус как-то странно тянет воздух носом. Я верчу мохнатой головой и кидаю взгляд на Джеймса, хотя знаю, что собачье зрение неверно и лучше полагаться на другие органы чувств. Олень неподвижен, будто статуя, и даже когда оборотень срывается с места, и под его лапами оглушающе скрипит снег, Поттер не торопится убегать. Я чую его страх, удушливой волной прокатывающийся по воздуху. Его ноги дрожат, наверное, инстинкт велит ему спасаться, но Джим почему-то не отступает даже на шаг. А потом мне становится не до разглядывания своего друга, когда я без раздумий, повинуясь какому-то непонятному зову, кидаюсь наперерез волку.
Если Люпин сожрет Джеймса, он никогда себе этого не простит.
Я успеваю к оленю первым и, резко развернувшись, утробно рычу на приближающегося гигантскими прыжками голодного оборотня. Вряд ли мои потуги выглядеть страшным его отгонят, но мне это неважно. Главное – делать что-то, что угодно, чтобы помешать ему. Я припадаю к земле, готовясь к прыжку. Сейчас я искусаю кровожадному чудовищу морду, и он поймет, что лучше не соваться к этому парнокопытному.
Он – мой.
Громадный волк неотвратимо приближается. Я впервые вижу оборотня вот так, прямо перед собой, и чувствую, что чем ближе он подходит, тем страшнее мне становится. Неужели эта зверюга – наш миролюбивый старина Ремус? От него веет мощью, и еще запахом какой-то первобытной силы, и в лунном свете видны огромные клыки, когда он тихо рычит на меня. Звуковые вибрации скользят по моему позвоночнику, заставляя шерсть вставать дыбом. Такими клыками можно перекусить мой хребет и даже глазом не моргнуть. Мне боязно представить, что эти челюсти могут сделать с тушкой Поттера. Я гляжу на оскал оборотня и чую, как мой собственный страх распространяется в воздухе вокруг. Когда запах достигает ноздрей волка, он рычит еще громче.
Я чувствую, как зовуще пружинят мои лапы, я почти готов прыгнуть, но тут прямо перед моим носом оказываются передние ноги оленя. Я замираю, волк тоже. Надо мной сто килограмм живого веса. С рогами, которые выставлены вперед. С короткой коричневой шерсткой, которая пахнет лесом. С раздвоенными копытцами, под которыми так громко скрипит снег. То есть, настоящий олень. Благородный олень.
В ярких волчьих глазах отчетливо складывается наше отражение, и в моей голове звучит: «Вдвоем мы справимся», – поттеровским голосом. В воздухе больше нет запаха страха, я чувствую необъяснимый прилив сил. Мне кажется, что я становлюсь больше в несколько раз. Мое тело, будто пружина, жаждет расправиться в прыжке, и шерсть на загривке встает дыбом. Теперь я готов встретиться с кем угодно, хоть с оборотнем, хоть со Смертью из Сказок Биддля.
Нам покажется, что мы ко всему готовы. Если какому-то кораблю и суждено выйти из этого шторма целехоньким, то это именно его капитану посчастливится сидеть передо мной на диване со своим маленьким сыном на руках. Они будут очень сильно, даже слишком похожи, и для меня окажется невозможным не цепляться взглядом за это сходство. Когда Лили заберет Гарри и уйдет с ним в детскую, мы останемся сидеть в тишине. Джим улыбнется мне.
— Вы так похожи, — отмечу я.
— Все говорят, — в его голосе проскользнет гордость. — Даже в роддоме магглы нам то же самое сказали.
О том, что им сказали магглы в роддоме, я к тому времени выслушаю не раз и не два то со слов Джеймса, то со слов его жены. И об их разговоре до рождения Гарри я тоже услышу много раз, и о споре насчет надежности Питера, и о волнениях Лили насчет всего происходящего в стране, и об их последней ссоре. Я буду чувствовать себя личным Омутом Памяти Джеймса Поттера и даже скажу ему об этом. В шутку, конечно. Какая уж тут серьезность на этой дракловой войне.
— Вырастет – станет совсем как я. А если в квиддич играть пойдет, так вообще.
У Джима уже появится целый список грандиозных планов насчет сына, который нам доведется обсуждать ночами напролет – как крестный, я обязан следить за всем этим. Мне понравятся идеи Джеймса, мы даже втайне от его женушки договоримся научить Гарри ездить на моем мотоцикле. Всякий раз, бывая в этом доме, я буду убеждаться, что отчаянное веселье поттеровских глаз способно отдалить и уменьшить войну любого размаха.
Я подниму на него взгляд:
— Ну и как же мне вас тогда различать?
— Не знаю, — беспечно пожмет плечами Джим. — Можно по глазам. У него они как у Лили, зеленка.
К тому моменту я уже давно буду знать, что такое зеленка и зачем она нужна, и мы засмеемся, припоминая, как сидели некогда с Люпином в Больничном Крыле после полнолуний. Потом я подумаю о том, что глаза видны не всегда и озвучу эту мысль вслух. Джеймс задумается, подбирая иные признаки, по которым их с сыном можно будет различить. Почему-то вариант с возрастом так и не придет ему в голову. Вместо этого он посмотрит на меня и шутливо спросит:
— Слушай, тебе так надо нас различать?
Этот вопрос будет резонировать где-то в глубинах моего сознания, и я вновь вернусь мыслями к школе и былым временам.
В Больничном крыле привычно пахнет целительными зельями и прочей колдомедицинской чепухой. Сидя на постели Ремуса, Джеймс рассказывает о наших ночных приключениях, захлебываясь словами. Я сижу рядом и изредка вставляю свои ехидные комментарии, хлопаю Рема по плечу или шикаю на Питера. Пит еще не научился превращаться, и делать ему с нами в лесу было нечего.
Я слушаю краем уха. В поттеровской речи, как обычно, безостановочно мелькает «мы». Мы, мы, мы. Он повторяет это так часто, как будто по отдельности нас не существует в принципе. Будто нет ни воздуха между нами, ни кожи или еще чего-либо, что мешает нам считаться единым целым. Сегодня его привычка отчего-то особенно сильно раздражает меня, и я про себя старательно ищу признаки, по которым мы отличаемся. Я хочу доказать, если не ему, то хотя бы себе, что Джеймс Поттер и Сириус Блэк – по отдельности.
Конечно, в уме я могу перебрать сотню причин, по которым можно сказать, что мы абсолютно разные люди. Здесь и происхождение, и манера вести себя, и привычки, и вкусы, и еще много чего. Однако этого недостаточно, должно быть что-то еще, гораздо более кардинальное и веское. Я наблюдаю за тем, как Джим рассказывает о моменте, когда только-только увидел оборотня. Ремус вздрагивает и нервно теребит покрывало, но не сводит взгляда с Джеймса. Питер так и вовсе готов умереть от восторга, изредка жалостливо вздыхая о том, что его там не было.
— Я стою и думаю: мерлиновы кальсоны, это же самый настоящий оборотень против Сириуса! Волкодав, конечно, тоже не маленькая собачка, но эта зверюга, прости, Рем, была просто огромной. Особенно когда поднималась на две лапы и оглядывалась по сторонам. Тогда уж даже мне бошку задирать приходилось, — Поттер говорит с таким видом, будто сидит перед приемной комиссией театрального вуза и по результатам рассказа будет оценен его актерский талант. — Вот он замер напротив меня, а у меня сердце в груди бухает, как будто я на матче лечу к кольцам противника. Думаю, все, сейчас что-то будет! Инстинкты, причем, эти чертовы оленьи вопят в три горла, что драпать надо, но я же не могу кинуть Сириуса. Пришлось стоять и таращиться на оборотня, надеясь на то, что Рем там внутри как-нибудь сообразит, что меня лучше не жрать. Чего я совсем тогда не ожидал, так это того, что они оба побегут ко мне одновременно. У меня ноги аж дрожали от желания дать деру, ну, вы представляете, что это такое, когда на тебя несется огромное клыкастое голодное чудовище, не в обиду, Муни, — Джим хлопает его по плечу. — К счастью, Сириус успел первым, и мы оба замерли и стали пялиться на оборотня. Мы вообще не знали, что делать и как быть, потому что обратно тоже превращаться не вариант. В общем, стояли мы так, а потом я чего-то подумал вдруг, что олень, в принципе, больше собаки, да и рога у меня есть. Чего я буду в стороне стоять, пока у Сириуса с оборотнем все веселье будет? Лучше уж тогда вместе в атаку пойти. Ну, я переступил через него и выставил рога вперед, пытаясь выглядеть пострашнее. Жаль, Рем, что ты ничего не помнишь, наверное, мы выглядели как настоящие самоубийцы. Мы еще тогда подумали, что вдвоем точно справимся, да, Сириус?
Джеймс оборачивается на меня, и я понимаю, насколько все безнадежно.
В самый беспросветный час у меня, наконец, появится время, чтобы остановиться и подумать. В Азкабане всегда много времени, даже слишком много, пожалуй. Жизнь будет вертеться перед моими глазами, сверкая то одной своей стороной, то другой, и я буду скользить по ней медленно и неуклюже, как мы некогда скользили по водам Большого зала на трансфигурированном из стола корабле. Постепенно я начну разгоняться, события замелькают чаще, и мой сон станет беспокойнее, когда в памяти всплывут все мои грешки.
Давящее присутствие дементоров будет ощущаться каждую секунду, хотя им нет нужды курсировать по коридорам тюрьмы. Клетки из воспоминаний гораздо прочнее всех остальных, и однажды позволивший болезненной ностальгии захватить себя навсегда останется в ее власти. Я вспомню Гарри на руках Джеймса и подумаю о том, что так и не узнал, как их отличать. Наверное, я и не отличу при первой встрече, если в этом мире осталась удача на мою долю и мне когда-нибудь доведется его увидеть.
Постепенно я припомню и школьные годы с вечно путавшей нас МакГонаггал и отчаянным желанием держаться вместе с того самого занятия по Трансфигурации. Это будет очень странно для меня, не склонного к излишней сентиментальности человека, но мне понравится закрывать глаза и видеть перед собой такие болезненно живые картинки из прошлого. В реальности я буду стареть, а в своих воспоминаниях становиться все моложе и моложе, пока не переступлю порог Хогвартса в обратную сторону и не окажусь на площади Гриммо, 12. Даже это место всплывет в моей памяти с завидной отчетливостью.
Я неожиданно для себя вспомню брата и тот наш разговор.
Действительно оказалось, что одному надежнее. Где бы я был сейчас, если бы оставался в одиночестве? Если бы не было никакого Джеймса в моей жизни? Уж всяко не в Азкабане, да? Я хрипло рассмеюсь, и откуда-то из другого конца коридора мне в ответ раздастся смех моей кузины Беллактрикс, о существовании которой я забыл с того момента, как покинул отчий дом. Она что-то прокричит, но я не отвечу, вновь погружаясь в мысли. Я был прав тогда, когда говорил с Регулусом.
Однако прав оказался и мальчишка по имени Джеймс Поттер, когда бесцеремонно ворвался в мою жизнь. Его слова эхом отдаются в моей голове.
«Одному скучно», – я бездельничаю, пока Джим под охи Питера тренируется на поле, а Ремус занимается за столом в гриффиндорской гостиной, сосредоточенный донельзя. Чтобы хоть как-то скоротать время, полчаса назад я распластался напротив него, заняв собой всю свободную от учебного барахла горизонтальную поверхность. Я наблюдаю за Люпином и думаю, правда ли в нем, где-то там, наверное, между печенью и диафрагмой, прячется то чудовище, что я видел не столь давно? Все эти клыки, когти, шерсть, мышцы и хищные повадки – там, в нем. Внутри. Чуть-чуть вглубь под кожу. Дюйма на четыре. Я вспоминаю, как Джеймс выставлял вперед рога, а я громко рычал, и огромный, опасный волк смотрел на нас, как на сумасшедших. И стоял. И не нападал.
Где-то там, внутри моего друга, живет зверюга, которая знает, что один в поле не воин.
Я тихо хихикаю и смотрю, как Рем задумчиво чертит что-то на пергаменте. Странное создание с собачьим телом и оленьей головой завораживает меня. Я долго и пристально вглядываюсь в грязные чернильные линии. Где-то между ними лежит голос Джеймса, через слово в своем рассказе повторяющий «мы».
Я трогаю друга за руку.
— Муни, ты серьезно не помнишь, что было в полнолуние?
— Серьезно. А что такое? — снова этот беспокойный тон.
— А ты посмотри на свои каляки, — киваю я на пергамент.
Ремус и я как завороженные пялимся на рисунок оленепса, а потом я мотаю головой, стряхивая оцепенение. Люпин отрывает взгляд от рисунка и смотрит на меня, озадаченный увиденным. Мне невольно вспоминается урок Защиты, когда нам рассказывали про боггартов и подсознательные штучки. Вот тебе и «подсознательная штучка». Я даже готов признать, что Муни неплохо рисует.
— Что это? — аккуратно интересуется он.
Слова вылетают из моей глотки прежде, чем я успеваю задуматься хоть на секунду.
— А это, Муни, знак того, что
мы были на высоте.
На моем лице сверкает наша улыбка.
Я не знаю, когда это началось. Должно быть, еще до школы, на площади Гриммо, 12, где одинокий мальчишка во всем перечил своей матери, пытаясь добиться внимания. Но я знаю, о, я совершенно точно знаю, что это закончилось в тот день, когда я встретил Джеймса Поттера. Я перестал бояться слова «мы».
