Глава 1Хотелось реветь, хотелось выть в полный голос от боли и тоски, которые сжимали мое сердце ледяными тисками. О, как же я ненавидела в этот момент. Ненавидела все и всех. И эта ненависть была такой большой, такой всепоглощающей, что всем вокруг становилось страшно. Я видела испуганные взгляды друзей, обращенные на меня. Они меня боялись. Действительно боялись того, что происходило со мной. Того, что было в моем взгляде. Того, что вгрызлось, ворвалось и заполнило мое сердце и всю мою душу. В другое время я и сама бы испугалась, но только не сейчас, не теперь. Теперь меня захватывало это чувство – ненависть. Я упивалась ей, бредя свои раны…
Я плохо помню, что было. Кажется, я кричала. Кричала долго, с чувством, с расстановкой, до хрипоты. А потом… точно и сказать не могу. Все расплывалось. Мне было больно, это могу сказать точно. Очень больно, но болело не тело, болела душа.
После я очнулась в этом месте. И ко мне пришло отчаянье. Оно было страшнее всего. Страшнее боли, страшнее ненависти, потому что оно было равнодушно ко всему. Оно давило меня, душило… Я задыхалась от рыданий, а потом слезы кончались. И наступила тишина, если так можно выразиться. Я не могла заснуть, мысли не давали покоя, а если и проваливалась в сон, то мне снились кошмары. А затем, я вдруг поняла, что надеяться мне больше не на что. Что ничего, о чем я мечтала уже не будет. Никогда. И вот тогда мне самой стало все равно. Абсолютно, полностью безразлично.
Безразлично мне и сейчас.
Я уже давно догадалась, что нахожусь в больнице. Я это поняла, потому что в мою комнату периодически заходят незнакомые люди. Вернее уже знакомые, но я их не знаю. Никогда не пыталась с ними заговорить или еще чего. Я вообще больше не разговариваю с людьми. Не хочу.
Обычно я разговариваю с ним. Вернее в сотый раз представляю наши с ним разговоры. Мечтаю… Что самое интересное, мне уже почти не больно. Только на всей душе какой-то горько-сладкий, муторный осадок. Наверное, это все оттого, что я настолько часто представляю его рядом, что мне периодически начинает казаться, что он действительно здесь, со мной.
Иногда я замечаю, что начала забывать тех с кем раньше общалась. Но меня это не пугает, хотя, наверное, должно. Мне они все безразличны. Я хорошо помню лишь его. А больше мне и не надо ничего. Совершенно ничего. Меня даже кошмары больше не мучают…
Странно, раньше я никогда не думала, что одно слово может изменить всю жизнь. Я ошибалась. Очень даже может. На себе испытала.
Мы выиграли последнюю битву, выиграли войну. Но та цена, которую мы заплатили за победу… она была настолько высокой, что у выживших не хватило мужества праздновать. Радости не было ни на одном лице. А я вообще очнулась лишь через двое суток, после всего случившегося. Я помню, что за окном было солнце, яркое, желтое и веселое оно по всюду разбросало свои непослушные лучи и согревало землю. Пахло летом и жизнью. И я вслед за этим запахом оживала от ужасов сражения. Я уже думала о том, как встречусь с ним. И как счастливо мы будем жить дальше…
Ко мне подошла Джинни. Ее длинные огненно-рыжие волосы были стянуты в тугой хвост, лицо было печальным, а через левую бровь и щеку тянулся ярко красный шрам, видимо полученный ею в битве. Она посмотрела мне в глаза. И мне стало жутковато: неужели у меня такой же взгляд? Взгляд Джинни был не тяжелым, но очень очень давящим. Это был взгляд человека, который очень много пережил в своей жизни и очень многое видел. Мне стало не по себе, из-за несоответствия возраста Джинни и ее глаз. Страшно видеть молодую девушку, с глазами умудренного жизнью человека.
Джинни тихо опустилась на мою постель и посмотрела мне в глаза, долгим внимательном взглядом. И вдруг я поняла, что она хочет сказать мне что-то очень плохое. Что-то что очень сильно повлияет на мою жизнь. Мне нестерпимо захотелось закричать чтобы она замолчала, чтобы она ничего не говорила. Но Джинни все же решила говорить.
- Он мертв, - остального я уже не слышала. Губы рыжеволосой девушки все еще шевелились, но я не понимала о чем она говорит.
Вот тогда на меня и обрушилась ненависть. Я никогда раньше не задумывалась о том, какой страшный смысл заложен в слове «никогда». Но тогда я вдруг со всей ясностью осознала, что он мертв и я никогда, никогда его больше не увижу. Он никогда не обнимет меня, не поцелует… Ничего этого, и многого другого никогда больше не будет… Мне стало страшно и я возненавидела всех: Волдеморта – за то, что он начал эту войну, Джинни – за то, что она сказала мне это, Дамблдора – за то, что он его не уберег, да и саму жизнь – за то, что все это случилось со мной. Война изменила всех, и все…
Но вот и колдоведьма с этим, Мерлином проклятым, снотворным. Неужели уже вечер?
***
Арика Мертоунс, красивая полногрудая брюнетка двадцати лет от роду, совсем не давно устроилась на работу в больницу Св. Мунго. Работать дежурной ей не нравилось. Постоянно приходили какие-то люди и требовали от нее тонны информации. И каждому все расскажи, покажи да утешь. В общем, свое рабочее место Арика мягко говоря недолюбливала, а сказать по правде еле терпела. А сегодня день вообще с утра не задался, по этому настроение у будущего светоча колдомедицины (коим искренне считала себя Арика) было препаршивейшем. «Хорошо еще посетителей нет, - думала девушка, просматривая очередной журнал магической моды. – А то припрутся, и давай жилы тянуть. Никакого покоя от них нет» Тут она услышала дробный стук каблучков. «Ну вот, снова кого-то нелегкая принесла», - раздраженно отметила она и нехотя убрала журнал и подняла глаза. Прямо к стойке шла невысокая женщина с густой копной огненно-рыжих волос. Арика недружелюбно уставилась на нее. Лицо у женщины было весьма красивым как с неудовольствием отметила молодая колдоведьма. Единственное что его портило это тонкий старый шрам, который рассекал левую бровь и щеку.
- Я к Гермионе Грейнджер, - сказала пришедшая, глядя Арике прямо в глаза. Девушка не вольно поежилась и резко спросила.
- Ваше имя?
- Вирджиния Греймонд, - ответила женщина не опуская глаз.
- Проходите, - буркнула Арика. – Палата номер 32.
Вирджиния кивнула и пошла дальше по коридору. Арика посмотрела на нее злым взглядом и вернулась к журналу.
Вирджиния Греймонд, когда-то в прошлом Джинни Уизли, стремительно шла по коридору в сторону указанной палаты. Сколько раз за эти долгие шестнадцать лет, прошедших со дня последней битвы она ходила по этому коридору? Наверное она и сама не ответила бы на этот вопрос. Женщина тяжело вздохнула и повернула налево.
Широкий, ярко-освещенный коридор упирался в окно, у которого, положив руки на подоконник, стоял пожилой мужчина в медицинском халате. Услышав шаги он обернулся и приветливо улыбнулся женщине.
- Здравствуйте, миссис Греймонд, рад вас видеть, - он слегка склонил голову.
- Здравствуйте, доктор Уолсен, - Вирджиния устало улыбнулась.
- Вы к мисс Грейнджер? – спросил он, только для того чтобы беседа не оборвалась. Доктор Уолсен успел привыкнуть к этой женщине, за то время, что она приходила к своей подруге.
- Да, как всегда. Как она? – в голосе миссис Греймонд мелькнула нотка беспокойства.
- Как всегда, - грустно ответил колдомедик, покачав головой, и сочувственно посмотрел на нее.
- Надежды не ее выздоровление уже нет? – обреченно спросила Вирджиния, заглядывая целителю в глаза.
- Надежда есть всегда, - туманно протянул он в ответ.
- Доктор Уолсен, пожалуйста, скажите правду, - миссис Греймонд печально покачала головой.
- Вы ведь знаете, что надежды почти нет. А с вашего последнего визита мало что изменилось, - он грустно посмотрел ей в глаза.
- Да, вы правы. Но знаете, я всегда надеюсь услышать что ей стало лучше, - открыто ответила она.
- Боюсь, что мисс Грейнджер становиться хуже, - доктор Уолсен тяжело вздохнул.
- Вы можете, что-то сделать? – тихо спросила женщина.
- Нет, увы, тут мы бессильны что-либо изменить.
- Почему?
- Видите ли, дело в том, что мисс Грейнджер, судя по всему, просто не хочет жить.
- Как так? – немного ошеломленно прошептала она.
- Просто…
- Она молчит?
- Да.
- Что ж… Благодарю вас, доктор, пожалуй я все же зайду к ней.
- Да, конечно, миссис Греймонд, но будьте готовы к нестандартной реакции.
- Вы каждый раз меня предупреждаете, - она криво усмехнулась.
- Такая у меня работа, - понимающе ответил он и кивнул в знак прощания.
Вриджиния кивнула в ответ и вошла в палату. Гермиона лежала на кровати и смотрела в потолок глупо улыбаясь. Миссис Греймонд тяжело вздохнула. Видеть Гермиону такой было очень больно. Джинни помнила какой Гермиона была в школе. Неунывающей, несгибаемой, гордой… истинная гриффиндорка с добрым открытым сердцем и острым умом. Женщине до сих пор было тяжело понять, как одно слово могло так сломать ее подругу. То чего не смог сделать Волдеморт за время войны, сделало одно короткое слово, как приговор, «убит». И не стало Гермионы Грейнджер, которую Джинни знала и любила. С Гермионой случился нервный приступ. Она кричала, махала руками и порывалась ударить Джинни. Кто-то вызвал целителей из Св. Мунго. Они забрали Гермиону. А потом она начала плакать и никого не слушала, ни с кем не разговаривала и, казалось, вообще ничего вокруг не видела. А однажды, когда Джинни пришла ее навестить, она натолкнулась на пустой, равнодушный взгляд кареглазой гриффиндорки. И с тех пор не было никаких изменений.
Вирджиния, теперь Джинни называла себя только так. Та Джинни погибла в пламени последней битвы, в котором сгорело почти все прошлое рыжей. Выживших в той битве было не много.
Вирджиния тяжело вздохнула. Прошло шестнадцать лет с того достопамятного разговора. Шестнадцать лет со дня последней битвы. Ей было уже тридцать два. Она вышла замуж, у нее росли дети. Ее муж был успешным… И глядя на безучастную подругу сердце Вирджинии наполнялось горечью от сознания того, что у нее есть семья, работа и жизнь в целом, а у Гермионы этого нет и не будет. Потому что Волдеморт начал ту ужасную войну, потому что человек, которого Гермиона любила погиб, потому что она, Джинни, так неправильно рассказала об этом подруге…
Вирджиния вытерла слезу, которая против воли выкатилась из левого глаза и тихо вышла в коридор. Дежурная колдоведьма проводила ее сердитым взглядом и, безразлично передернув плечами, вернулась к своему журналу. Но Вирджинии было все равно. Выходя из Больницы Святого Мунго, она думала: «Бедная, бедная Гермиона!»
Никто так и не узнал, что как только дверь в палату 32 закрылась, из глаз Гермионы Грейнджер выкатилась длинная слеза. Тридцатитрехлетняя Гермиона в своем мечтательном забытьи почувствовала, что от нее уходит что-то очень важное, без чего нельзя. Она ощутила невероятное по силе желание поговорить с кем-нибудь, и даже привстала на локте, оглядывая палату в поисках живого человека, но, не увидев никого, снова рухнула на подушки и провалилась в черное забытье.
