Глава 1Ступенька первая
Он зашел в дом, в котором не появлялся больше двух лет. Да и то они с Лизой попадали непосредственно в квартиру, телепортом минуя то преддверие хаоса, которое у лопухоидов принято называть лестничной клеткой. Но, по большому счету, Глеб здесь не был почти двенадцать лет. Остро-терпкий запах солянки, которую готовят проживающие в подобных панельных уродах пенсионерки, чуть не лишил сознания. Ноги сами, по старой, проснувшейся после двенадцати лет отдыха привычке, перебрали шесть ступенек, ведущих на первый этаж. Старые, с потрепанной обивкой двери: на одной замок можно пальцем открыть, для остальных нужны хотя бы шпильки. А, нет, справа железная, новая. Еще двенадцать ступенек: выбитое стекло и развороченная рама. По площадке разбросаны пепел, бычки, упаковки от… фольга, просто цветная фольга. Еще двенадцать – опять три двери в квартиры. Под одной из них заросшая пылью и грязью лужа. На другой – надпись, отражающая мнение какой-то Вики о каком-то Ринате. Еще двенадцать. Опять хлам межэтажья: чья-то старая тумбочка с умершим в горшке цветком, заколоченные фанерой окна.
Глеб задержался у окна. Одна из дверей третьего этажа приоткрылась.
- Эй, ты почто там стоишь? Щас милицию вызову! – из двери высунулась седенькая головка с махонькими глазками и противным таким голоском. – Ходють тут всякие, а потом света в подъездах нема… - продолжая бормотать, старушка внимательно изучала молодого человека.
«Ага, ага, вызывайте, милая бабушка, покуражимся, - задорная мысль на минуту вызвала легкую улыбку на его лице. И тут же ее сменила гримаса боли, почти физической. – Покуражимся…»
Глухая тоска охватила Глеба: ведь теперь ЭТО – его жизнь. Все эти лопухоидные проблемы, свары, выкрученные лампочки, двери «на честном слове», или на что их там еще в конце восьмидесятых ставили. И никакой возможности обезопасить себя. Сделать это надежнее, чем у других. От полного погружения в себя Бейбарсова отвлекла ледяная вода, выплеснутая бдительной старушкой из ведра.
«Удивительная ловкость, наверное, котов в марте разгоняет, - подумал Глеб, встряхивая мокрой головой. – Ладно, соберись, ведьмин выкормыш! Еще двенадцать ступенек – и ты дома».
Медленно, размеряя каждое движение, он стал подниматься по лестнице. Снова улыбнулся, когда бабулька, пятясь назад и бормоча что-то наподобие «это не я, не надо, у меня завтра пенсия» скрылась за своей картонной дверью. Потом рассудил здраво: будь на его месте любой, она повела бы себя так же. И его сила тут ни при чем. ЕГО СИЛА! Глебу захотелось разбить кулаком стену. В итоге кулак таки прилетел в стену, но эффект от удара превзошел все самые смелые ожидания: разбил. Вдребезги. Только не стену. Боль снова вернула Бейбарсова на третий этаж дома, где он родился. Только теперь боль приятной не была, нет… от нее хотелось выть, лезть на стену, баюкать руку – делать что угодно, лишь бы она стала хоть чуточку слабее, хотя бы в одной из косточек. Но – нет. Стиснув зубы до скрежета и смахнув здоровой рукой слезы, бывший некромаг одолел последние четыре ступеньки пролета. Левая боковая дверь со следами когда-то висевших на ней цифр «127». Буря воспоминаний из детства нахлынула на парня.
Вот они втроем – мама, папа и он – в Московском зоопарке. Они с отцом носятся от клетки к клетке, смеются, кормят мартышек, в общем, отрываются, не стесняясь, а мама ходит рядом, строго поджав губы, и, время от времени, что-то рассказывает про то или другое животное, если один из «мальчишек» оказывался пробегом рядом.
А вот они в Екатеринбурге, тоже втроем, гуляют в парке – родители сидят на лавке, а Глеб играет неподалеку с… неважно, с кем, важно, что в тот момент всем троим было хорошо.
Или в деревне за Владимиром, на даче у папиного друга. Игнат, сын дяди Деемира, на восемь лет старше, но с маленьким Глебом играл с таким интересом, как будто они были родные братья-близнецы. Мама с тетей Эвелиной, женой дяди Дема, все время сидели в беседке и разговаривали о чем-то «женском», а папа и дядя Дем возились у мангала. В тот день они с Игнатом решили залезть в вольер к сторожевому псу, что делать, в общем-то, строго запрещалось. И залезли. Гурман вылизал их обоих с головы до ног, вилял хвостом и всем своим грозным собачьим видом выражал радость от общения с озорниками. Старшие слишком поздно заметили это – когда мальчишки уже закрывали вольер снаружи. Тете Эвелине стало плохо от переживаний, ей вызвали скорую и увезли в больницу, дядя Дем уехал с ней, а обоим парням досталось от отца Глеба. Позже, уже дома, Глебу рассказали вкратце про беременность и младенцев. А на даче он просто не понял, в чем дело.
На этой лирической ноте некромаг заметил, что дверь в их квартиру не заперта. Закрыта, но так, для приличия. Замок был сломан. Потянув на себя дверь, Глеб переступил порог когда-то своей квартиры.
- Эй, Игорь, мы кого-то еще ждем? – говоривший был явно пьян.
- Нет, Димон, все свои тут… Хотя, может Ленка с первого подъезда?
Подобный бред продолжался еще минуты три-четыре, пока чье-то испитое лицо не выплыло из двери гостиной (хотя теперь в этом притоне все комнаты, наверное, стали гостиными) и не посмотрело в упор на Глеба. Бейбарсов-младший с ужасом отшатнулся, узнав в алкоголике низшего разряда собственного отца. Секундная пауза. Но эта секунда тянулась вечность. Два Бейбарсовых принимали решение, кто кому подчинится. Боролись два Мцыри – старший и когда-то уважаемый, и младший, наглый и сильный. Последний решил, что победил.
- Пошли все вон, вечеринка окончена! – Глеб сказал это настолько громко и властно, насколько мог. Мощнейший удар в челюсть отшвырнул его в другой конец коридора, на дверь в когда-то его комнату. Она оказалась заперта. На нормальный комнатный замок.
- Запомни, Барсенок: это мой дом, и командую тут я! Пошли все вон, вечеринка окончена! – Мцыри-старший протрезвел моментально, хотя, казалось, не просыхал уже несколько месяцев.
С ворчанием и руганью почетные гости разошлись по домам, прихватив с собой остатки богатого пиршества – недобитую дешевую водку и жареных в панировке килек.
Когда за последним громко хлопнула увечная дверь, Глеб, не поднимаясь с пола, вопросительно посмотрел на отца.
«Только этого мне не хватало… - думал он. – Мало того, что к лопухоидам, так еще и отец спился. Интересно, мать-то куда смотрит? Он ее тоже бьет? Или все мне будет доставаться? Терпи, терпи, ведьмин выкормыш, наворотил, теперь расхлебывай!»
Ступенька вторая
Игорь подошел к сыну и помог ему встать. За разбитую руку помогал. Глебу понадобилась вся его тренированная воля, чтобы не заскулить, как уличному псу в мороз. Отец не заметил этого усилия. Или сделал вид, что не заметил. Просто молча повернулся и пошел в ванную. Глеб снял мокрую куртку и пошел на кухню попить. Чистых стаканов не нашлось, пришлось мыть. За стаканами пошли тарелки, вилки, кастрюли…
- Лиз, угомонись, хоть на минуту угомонись. В глазах рябит от твоих метаний! И так чисто, чего тебе еще?
- Глебушка, милый мой, понимаешь… все эти, как ты говоришь, метания… Вот скажи, ты меня любишь?
- Ну.
- Ну что «ну»? Сложно сказать «люблю»?
- Нуууу…
- Вот тебе и «ну»! И у меня такое же «ну»! И люблю, и «нууу…» А точнее: «но». Вот скажи мне еще – с чего у нас все началось?
- Что началось?
- Отношения, что же еще? – Лизон стала похожа в этот момент на учительницу младших классов, объясняющую детям, почему дважды два – это четыре. Глеб знал ответ, но рассказывать Лизке про Локон ему не хотелось. Врать тоже. Выдавать очередное «ну» - еще меньше. Опять взбесится, на подоконник полезет, фронтисами и спинисами в разные стороны швыряться будет. - Даже неважно, - продолжила тем временем она, - с чего и как. Важно то, что мы друг друга «ну как бы вроде очень сильно любим». - Глеб смотрел на Лизу так, как будто впервые ее увидел – она умеет думать? У нее есть чувства? Она может анализировать ситуацию? – Понимаешь, дорогой мой, эти уборки два-три раза в день, готовка на роту солдат, стирки ежедневные, походы в магазин – все это только с одной целью. Не думать о том, что где-то в наших отношениях скрыта фатальная ошибка, что все это подлог реальности; не оставлять себе времени и сил на эти размышления, - ее уже трясло, слезы лились градом, но она продолжала говорить ровным, четким голосом, не выпуская из рук швабры. – Если я хоть на минуту сяду, я сойду с ума; и так все говорят, что я неадекватная, и есть с чего: не только тебе да Таньке с Ванькой по жизни нелегко пришлось. Но я буду загонять свою депрессию и непонимание шваброй и готовкой до тех пор, пока мой мозг не перестанет нуждаться в минимальном мыслительном процессе…
Дальше она несла еще больший бред, но одно Глеб усвоил на подсознании. Пока он домывал полы в кухне и думал, с чего начать в гостиной, он четко осознал – Лизка нашла самое классное средство от депрессии. А он его еще и улучшил: делать что-то сломанной рукой, превозмогая боль и добиваясь результатов – ничто так не очищает мозг от ВСЕХ ненужных философских экзерсисов.
В гостиной было отвратительно: в табачном дыму можно было открывать топорно-оружейный музей. Ковер, когда-то нежно-персиковый, был теперь цвета асфальта возле насиженной подростками лавки. Кожаный диван тоже ныл и просился на помойку. Окна не проклеены на зиму, одного стекла в раме не хватает. Шпингалет на форточке сломан. Телевизор куда-то ушел и не вернулся. В баре когда-то было много хороших напитков, да еще там лежала шкатулка с мамиными украшениями. Глеб искал ее долго, но так и не нашел. Потом осознал в чем дело: теперь там жила крыса без клетки, зато с тремя пустыми бутылками.
Часа через два и в гостиной стало сносно. Оставалось только выколотить на снегу ковер – вдруг поможет. Когда Бейбарсов поднял тяжелый рулон и повернулся к двери, там стоял его отец. Выглядел он неважно, но вполне был похож на человека. Уставшего такого, замученного работой и бытом, но человека. Гладко выбритый, честно подстриженный машинкой – почти прежний папа.
- Иди в магазин. С ковром я сам разберусь, - тон был самым безапелляционным, и пластиковая карта с начириканным иголкой пином немыслимым образом заменила в руках Барсенка ковер.
- И что покупать? – ехидства было больше, чем допустимо при общении с родителями, но прокатило.
- Чего нет, того и покупать! И сигарет еще.
Пока Глеб вспоминал, каких бычков было меньше всего, и какие из них когда-то были дорогими сигаретами, зазвонил мобильник. Один из тех, что были найдены в процессе уборки. Средней руки смарт. На дисплее переливалась надпись «Танчик». Где-то что-то кольнуло, рука сама собой уже потянулась к кнопке «ответ». Телефон замолчал так же внезапно, как и зазвонил. Видимо, загадочная Танчик передумала общаться или надеялась на обратный звонок.
«Ну и шут с ней! Не мне ж она звонила!»
Куртка, все еще мокрая после радушного приема соседки, быстро покрылась на улице корочкой льда, забавно потрескивая при каждом движении. Магазины попадались на каждом углу, но все, в основном, из серии «товары для животных». Пока Глеб бродил по знакомому-незнакомому городу в поисках человеческого универмага, он уперся в ворота районной поликлиники. На здании висела яркая вывеска «Травмпункт за углом». И стрелочка такая красивая. Бывший некромаг недолго размышлял – зайти или пройти мимо. Очень хотелось пройти мимо. Но этого хотелось сознанию. А тело просило покоя и здоровья. И слушать извращенный годами мертвяцких практик мозг оно больше не собиралось. Лопухоид изнутри когда-то сильного мага прорвался наружу. И даже не позволил отказаться от укола обезболивающего на приеме у врача.
Ступенька третья
- Пришел? – тон был ворчливо-недовольный, но в нем чувствовалась та напускная грубость, когда стесняются проявить нежность и беспокойство. – Тебя только за смертью посылать!
От последней реплики Мцыри-младшего передернуло. Свежи еще в памяти были те недавние воспоминания, когда Аидушка стояла рядом с ним и добренько так улыбалась, якобы жалеючи покачивая своей старушечьей головой.
В принесенном им пакете не обнаружилось самого необходимого. Как выяснилось, этим необходимым были дошираки и кофе. Пришлось жарить картошку с мясом и заваривать чай. Гипс очень мешал Глебу готовить, но Игорь Владимирович продолжал делать вид, что ничего не замечает. Сидел, курил одну за одной, лениво потягивал сок и думал о чем-то своем. «Свое» всплыло после ужина, когда за чаем Глеб в задумчивости потянулся к пачке, просто неосознанно копируя поведение папы. Прикурил от услужливо поднесенной зажигалки. Не заметил ехидно-снисходительной усмешки отца. После второй затяжки в недоумении уставился на сигарету в левой руке. Искоса посмотрел на родителя: прилетит – не прилетит, а то уже опыт имеется. Не прилетело. Третья затяжка была уже осознанной.
Глеб наслаждался горько-терпким вкусом крепкого табака, тем странным дурманом в голове, который он с собой принес, той особой ленцой и прочими радостями курения в спокойной обстановке и в приятной компании. Еще примерно минуту мужчины молчали. Младший – расслабленно и комфортно, а старший – еще глубже задумавшись и все никак не решаясь нарушить эту тишину, которая, казалось, разделила пространство напополам.
«Не сегодня, - решил он, - не сейчас».
- Тебе осенью повестка приходила. Весной, если ничего не придумаем, еще одна придет.
- Повестка? Куда? – Глеб, отвыкший от таких тонкостей лопухоидного быта, как годичная уголовная ответственность в колонии особо опасного режима за достижение совершеннолетия, сильно удивился. Со всеми отражающимися на лице последствиями.
- В военкомат, куда ж еще? – усмешка получилась с оттенком досады. – Есть одно предложение, - тема явно была не та, которая беспокоила Игоря Владимировича, но дальше молчать он не мог.
Он не видел сына очень давно. Он ждал, скучал, представлял их встречу как угодно, но только не так, как сегодня. Последний раз, когда они виделись, Барсенку явно было не до родителей. Он был полностью поглощен мыслями и мечтами о своей возлюбленной. Девушка, действительно, была достойная. Очень милая, приветливая, по всему видно, что она парня обожает, и сделает все, что в ее силах, чтобы их семья была самой крепкой, дружной и надежной. По появлению мальчишки в гордом одиночестве, пешком и с разбитой рукой, Игорь все понял. Но тогда он был сильно пьян, и наглость парня его очень задела. Сейчас ему было немного неловко за такой излишне «теплый» прием, но извиняться – не в привычках гордых Бейбарсовых. Даже теперь, по прошествии нескольких часов, он все еще чувствовал некоторые настороженность и недоверие сына. Очень странно, но обиды он не находил. И если сказать ему сейчас, что произошло за время его отсутствия, кто знает, в какую пропасть превратится эта маленькая трещинка между ними. Тем более, что у Глеба наверняка и без этого сейчас такое в голове творится! Но дальше молчать он не в силах. А о чем говорить, кроме быта? Что интересно его сыну? Что он вообще за человек? Что может чувствовать маг, который остался без силы? На какую бомбу это похоже – на тротиловую шашку с таймером или на пороховую бочку с запалом? Лезть в его личные переживания – вряд ли пустит, по себе он это знал: нет на земле такого доверенного лица, которому Мцыри бы просто и без обиняков начал рассказывать про свое прошлое. И уж тем более про свое отношение к этому прошлому и чувства, им вызванные. Но, как отец, он хотел знать о своем ребенке все, все, все! А как потенциальный маг и средней руки аналитик – чувствовал, что это практически невозможно.
«Как это все сложно: и так башка трещит, так еще ураган мыслей! – Бейбарсов-старший встряхнул головой, пытаясь отогнать мысли. Жест был точь-в-точь такой же, как у Глеба на лестнице после неожиданного душа. – К черту все, соберись, Бейбарсов!»
- В военкома-а-ат, - задумчиво протянул Глеб. – Да уж, только этого мне сейчас для полно… Хотя…
- Нет! – резко, насколько возможно, оборвал его отец. – Никаких военкоматов!
Глеб ненавидел такой тон. Когда-то, казалось, уже очень давно, так с ним разговаривала его старая учительница. Первый раз, когда она ему что-то приказала, он по глупости ей начал возражать. Но волю шестилетнего ребенка сломить легко, тем более, опытному некромагу. Поэтому, придя в себя через два дня после жестокой порки, сильной не столько ударами самого хлыста, сколько магией, в нем заключенной, маленький Глеб, скрепя сердце и скрипя зубами от ненависти к ней и презрения к себе, делал все, что Агриппина ему приказывала. И каждый раз, когда у подрастающего некромага что-то не получалось, мудрая бабка напоминала ему, что надо быть внимательнее. И напоминания эти были не гуманнее его первого урока.
Страх перед бабкиным хлыстом заставлял Глеба упорно лезть наверх, делая огромные успехи в практической магии. Читать же он предпочитал лопухоидную литературу, тем более, что Ленка могла всю теорию объяснить за пять минут и безо всякой учебно-книжной нудятины. Именно он, этот страх, заставлял юного некромага связываться с теми, кто заведомо сильнее него, связываться и побеждать. Забирать их силу и становиться еще увереннее в себе. А презрение к себе за этот страх сделало Глеба таким надменным, подчеркнуто вежливым и сдержанным в общении, заставляя людей считать его некоронованным, но королем. Быть сильнее за счет слабых в своих глазах все-таки не получалось, но опасливое отчуждение ему льстило, капая на эту рану ровно тот минимум бальзама, который позволял парню не выть на луну и не жрать из миски.
Ненависть к одной конкретной старухе переросла в абстрактную ненависть ко всему окружающему, стала неотъемлемой частью молодого некромага. Даже когда он говорил Тане «люблю», и когда твердил это сам себе, он продолжал ненавидеть, даже любя. Как он заблуждался на этот счет!
Теперь же хотелось встать, извиниться за беспокойство, уйти и не возвращаться. Но маленький лопухоид, растущий внутри взрослого некромага не по дням, а по часам, тот ребенок, безгранично обожающий своих родителей, заставил досчитать до трех, прежде чем что-то сделать.
- Да, пап, - кроткий вздох, глазки долу, - Как скажешь, пап.
Чувства были почти те же, как когда он подчинялся Агриппине. За одним маленьким исключением: почти. У него было три секунды на то, чтобы прийти к выводу – это резкое возражение продиктовано любовью к нему. Легкая, искренняя улыбка тронула губы Барсенка. Отец его принял, tale quale*. Остальное не имеет значения.
_____
* tale quale – лат. «как есть», «такой, какой есть»
