Божественная комедияЛюбить бога тяжело. Может со стороны это и кажется привлекательным, но на самом деле в этом нет ничего хорошего.
То, что твой муж – бог, не значит, что всё будет идеально. Достаток, изобилие, благополучие - всё это красивые слова, а не следствие божественности. Творить хлеб из воздуха боги не могут, во всяком случае, мой. Впрочем, вечный хлеб – одно из его безумных мечтаний, и это лишь подтверждает неземную сущность моего мужа.
Вообще-то в моей голове не укладывается, как «бог» и «муж» могут быть одним и тем же? Идол с бытовым прозвищем. Кумир, которого я видела непричёсанным, в рваном халате, пьяным. Я видела его избитым, отчаявшимся, видела, как он плакал.
Бог не должен плакать. Единственный повод, по которому бог может расплакаться, – несчастье верующего в него.
Вот вы знаете, что бог ответственен за тех, кто в него поверил? Однажды муж, на мою беду, пришёл к этой истине. Конечно, «мы в ответе за тех, кого приручили», не так ли? Я искала в его мотивах жажды славы, власти, любой другой человеческой слабости, но не нашла. Я вообще никак не могу найти в нём изъянов. Почему же рядом с ним я? Ведь он, видите ли, не только за свою жену несёт ответственность перед законом, возложенным на него Богом, с ещё большим, чем у него самого, количеством поклонников. Он, оказывается, ответственен за каждую из своих фанаток! А учитывая, что упомянутое мной количественное преимущество постоянно сокращается, стоит полагать, что среди этой армии найдётся кандидатка более достойная такого счастья как святой супруг.
Как это в нём умещается? В любом состоянии он остаётся богом. Однажды он плакал, плакал из-за своих проблем, с верующими в него не связанных, плакал на плече женщины, что по глупым мужицким законам неприемлемо для нормального мужчины, но при всём этом оставался богом.
Я годами вижу его в бытовой обстановке. Это даже нисколько не раздражает. При всей своей божественности он на удивление гармонично смотрится в рамках моей кухни, моих объятий или фотокарточки моей семьи. И я ни разу не заметила, чтобы над его головой засиял нимб, из спины вылупились белые крылья, а мёртвый хомячок нашего сынишки ожил по его желанию. Правда, пару раз он превращал воду в вино, но это я могу ему простить. Я вообще физически не способна в чём-либо обвинить его.
Почему я? Снова и снова возвращаюсь к этому вопросу. В него без памяти влюблена добрая половина наших общих знакомых, среди которых я – далеко не первая красавица. И они ради его любви готовы порвать всех соперниц на клочки. Буквально. После парочки попыток с их стороны мои сомнения в том, что я подхожу мужу, лишь усилились. Ведь я влюбилась в него ещё девчонкой. Тогда я даже не знала, что он – бог. Для меня он был просто стеснительным добрым мальчиком. Кто же знал, что такое этот мальчик?
Привлекательность – ещё одна отличительная черта бога. Бог настолько хорош собой, настолько умён и совершенен, что в него невозможно не влюбиться. Такого, как мой муж, все, как минимум, хотят заполучить в союзники. В ход идут любые средства – это настоящая война, битва за его внимание. И агрессия людей, обделённых этим вниманием, пугает. Я никогда не знала, что делать с агрессией по отношению к нему, перенаправленной на меня и сына.
С ним вообще очень трудно. Откуда мне знать, что нужно богу? Чрезмерной опеки над собой он не терпит, пресекая мои самые нежные ласки, порывы обнять его. Возможно, просто не привык к тому, что мы супруги? Для него я всё ещё маленькая рыжеволосая девочка, которая всё так же бегает за ним на задних лапках, а он мил с ней, только потому, что у него обострённое чувство ответственности за каждую приручённую зверушку?
В отличие от остальных, он не ухаживал за мной по всем тем неписанным правилам, что от поколения к поколению, из уст в уста, передавались в страшных девичьих секретах детских спален. Не таскал мне цветы, не ползал за мной на коленках, не пытался изнасиловать, при первой возможности затащив в укромный уголок (из-за чего соперники, мои ухажёры, вовсе списывали его со счетов). Они были озабоченными юнцами, он же был настоящим стариком с глазами ребёнка.
Просто однажды он не сдержался, а раз нарушив эту границу, перестал так упорно прятать от меня свои слёзы. Просто однажды он заплакал, а я прижала его к своей груди, чтобы уже никогда не отпускать. Качала, гладила го по голове, уговаривала, как маленького, шептала что-то ободряющее. Это инстинктивное желание – обнять, защитить кого-то с такими детскими глазами. Оно и сгубило меня. Я приняла сан богородицы, во многом став ему матерью, а не женой.
Из меня не вышло удачного дополнения к совершенному человеку. Нас не рассматривают как единое целое – он и есть 100% нашей с ним пары. Он бог, а я его секретарша: передай мужу то, скажи ему это… Его и «мужем» то моим даже в шутку почти никто не называет, все придерживаются фамильярного обращения по имени. Думаю, так, упрощая всё до простого человеческого имени, они чувствуют себя в безопасности, будто одного лишь права называть его по имени достаточно, чтобы считаться его другом, а звание друга, в свою очередь, спасёт от божеской немилости или иных напастей. Но принизить его имя до бытового прозвища, решаюсь одна я.
Положено ли богу иметь семью? Сына они воспринимают не так негативно, видя в нём продолжение отца, но я остаюсь для них лишь каким-то побочным эффектом богопроизводства. Я богородица лишь в рамках печатного станка истории, а по факту – никому не нужный посредник в связи божественных отца и сына, которому уже прочат столь же «блестящее» будущее. Сыну уже навязывают роль продолжателя отцовских начинаний, наследника его славы. В этом они нашли бессмертие своего бога. Нашли весьма вовремя, как раз к появлению у мужа первой седины.
Зачем я терплю всё это? Соглашаюсь сидеть дома, занимаясь воспитанием столь же совершенного, как его отец, ребёнка, готовкой, которую всегда ненавидела, да, прости господи, чисткой туалетов? У меня могло бы быть блестящее будущее, у меня были такие блестящие перспективы, такие возможности! Я могла бы стать игроком в квиддич, колдомедиком или сотрудницей министерства, а вместо этого днями сижу на кухне перед телевизором! Зачем?! Зачем?! Когда, как я на это согласилась?
Возможно, в двадцать пять, когда мы с мужем обсуждали, что я не продолжу образование на курсах при министерстве, потому что я забеременела? Возможно, в двадцать, стоя у алтаря в Годриковой Лощине? Или в пятнадцать, когда я впервые коснулась его губ своими, дав ему право делать со мной всё, что ему будет угодно? Так или иначе, две трети своей жизни я отдала ему, полностью лишив себя всего индивидуального, личного, отдельного от Гарри Поттера.
***
Когда он сказал, что хочет крестить Джеймса, я была шокирована. Это был первый за все годы замужества бунт с моей стороны, на который я, наверное, не решилась бы, если бы семья не поддержала меня. Точнее, поддерживали меня мама и братья – отец же был просто в восторге от идеи Гарри: у магглов тоже есть мистические обряды, представляете?! Он даже ударился в рассуждения о том, что по древнейшим обрядам магглов можно проследить, как влияла наша культура на культуру магглов в древние времена, до принятия Статута о секретности...
Тогда он был полон энтузиазма. Кто знал, что всего через месяц он сгорит-таки на работе, как и предрекала мама? И кто знал, что через полтора года мать также покинет этот мир, оставив нашу огромную семью распадаться на новые семьи, не объединённые ничем, кроме общей войны?
Но тогда мы боролись не заодно с Гарри, а против него. Обряд посвящения, до смерти ставящий на ребёнке клеймо религии – вещь неприемлемая для атеистов-волшебников. Яростнее всего сражались мама и Рон. Мама, которой всегда были близки наши, волшебные, суеверия, боялась, что малыш останется сквирбом, приобщившись к обряду столь близкому магглам, Рон же переживал не столько за колдоспособность ребёнка, сколько за жену – Гермиона легко согласилась стать крёстной Джеймса.
Я знала, что Гарри был крещён, что его крёстным был Сириус. Знала и то, в какую ярость привело это наиболее консервативных волшебников и даже самого Джеймса Поттера: крещение Гарри было инициативой магглорождённой матери. Сириус был выбран на роль крёстного потому, что смог бы помочь Лили успокоить Джеймса и убедить друга в необходимости процедуры, а также потому, что был крещён сам – это была одна из форм его протеста. Говорят, старушка Блэк несколько месяцев пулялась в него непростительными заклинаниями за это. И, честно говоря, в то время, я была готова оправдать её действия.
Гермиону упросили побыть моим «Сириусом» - она начала объяснять мне что-то про терпимость к отличным от наших мировоззрениям, про обычаи, про то, как важно это для Гарри… Послушайте, я знаю Гарри с детства, и ни разу не видела у него в руках Библии. Он не ходил в церковь по воскресеньям и не молился перед обедом, как показывали это в американских фильмах. Мы ни разу не говорили с ним о его религиозных убеждениях до моих родов, и мне было непонятно, откуда взялось его желание приобщиться к обычаям предков. И почему за счёт моего сына? Неужели, я уже ничего не могу назвать «своим»? Муж принадлежит верующим в него фанатам, а сына он добровольно отдаёт некому иному Богу, которому, в отличие от бога домашнего, я не смогу снести голову бомбардой, если что-нибудь случится с моим ребёнком.
Гермиона почти сдалась, но сообразив, что проблема состоит в её незнании точного ответа на мой вопрос «что такое христианство», просто велела мне прочитать Библию. Через неделю Гарри получил моё согласие на крещение Джеймса. Через три я настояла на том, чтобы была выполнена последняя воля отца, и мы провели памятную службу по главе семейства Уизли в церкви.
Я находила ответы. Они не всегда устраивали меня, но после многочасовых внутренних диалогов, я соглашалась с книгой во всём. Маленький Джеймс много спал, а муж пропадал на работе, выполняя и общественно-полезную, и божественную роли – вдвоём они занимали всё его свободное время. Тогда я начала посещать церковь. Пробовала водить туда Гермиону, но та не вдохновилась. Гарри, по крайней мере, не возражал против моего увлечения.
Я нашла себе иного Бога. Изначально я была лишена Гарри, в его божественном значении, но с каждым годом это становилось всё менее очевидно: теоретически, я могла накричать на него, ударить его, у меня была власть над ним. Но религия требовала от меня покорности, которой я и оправдывалась перед самой собой, когда Гарри в очередной раз обращался ко мне как к служанке или секретарше. Вскоре сама возможность моей власти над мужем уже казалась мне нелепостью, потому что я сама была в его власти, а он всё реже представлялся мне в роли мужа, и всё чаще, в роли влиятельного и своенравного божества.
***
В день, когда мне исполнилось тридцать, я проснулась в спальне огромного дома, одна на огромной кровати. На тумбочке лежала записка от Гарри, в которой он сообщал, что не смог остаться на завтрак, потому что его вызвали на работу. Предупреждал, что вернётся поздно, и на этом записка заканчивалась. Сын о дне рождения, разумеется, даже не знал – раз забыл отец, то и напомнить четырёхлетнему мальчику о празднике мамы было некому. В прошлые годы мы прекратили праздновать это широко, устраивали посиделки втроём, полуторачасовой ужин, да дарили мне с утра подарки, но сегодня, осознала я, зная мужа слишком хорошо, не будет и этого. У богов есть более важные дела.
Гермиона – пожалуй, единственная из всех, по старой ли дружбе, или же подробному ежедневнику благодаря, о круглой дате помнила и первой прислала поздравление совой. Пока я писала письмо с благодарностью в ответ, прилетели ещё две совы: одна от Рона, которого наверняка заставила написать что-то Гермиона, другая от Перси, за хорошую память которого точно нужно было благодарить его ежедневник. Всего три совы, и это при том, что я седьмой ребёнок в семье и самая популярная студентка своего выпуска Хогвартса.
Мне тридцать. Две трети своей жизни я посвятила чужому богу. Двадцать лет я была отличным крепким тылом мужа. Я предпочла курсы готовки курсам повышения квалификации. Я бесплатно работала автоответчиком, когда на наш массивный, старомодный телефон, самолично заколдованный Гарри, звонили его коллеги. Я даже согласилась с его мнением, что стоит подождать с рождением второго ребёнка, потому что, по каким-то «экономическим», то есть непонятным мне, сутками сидящей перед телевизором домохозяйке, причинам, это «не выгодно». И вот теперь, только что проснувшийся ребёнок, воспитанию которого я посвятила последние пять лет, требует завтрак, а в качестве вопросов «почемучки» интересуется, когда он станет, как папа, получать деньги за то, что его фамилия – Поттер. И этот вопрос меня почему-то не забавляет, а злит, и когда к Джеймсу приходит учитель полезной, по мнению Гарри, но совершенно неинтересной ребёнку латыни, и уходит с ним в кабинет, я разрываю недописанный ответ для Гермионы в клочья.
Новый ответ пишется не только для Гермионы. Используя нехитрые чары, я быстро дублирую записку несколько десятков раз, меняя лишь имя адресата. Задумавшись, с помощью тех же чар, переписываю авторство: теперь на каждой из записок стоит не только моё имя, но и имя главы моего семейства. После часового отдыха, три совы Уизли быстро прилетают на мой мальчишеский, в два пальца, свист в открытое окно. С остальными письмами сложнее: ближайшая совятня за много миль отсюда, а свою сову Гарри отправил куда-то ещё вечером. Решение приходит само собой, когда в моё поле зрения попадает немытая кастрюля из-под молока. Через десять минут, некогда забитые кастрюлями и сковородами полки буфета пустеют, зато на кухонном столе нервно переминаются десятки сов в ожидании своих конвертов.
Я давно не была так счастлива, как в момент, когда стая сов взмыла в воздух, неся мои письма во все уголки магической Британии.
***
Муж не обманул – Гарри пришёл поздно, как раз когда расходились первые гости. В дверях он столкнулся с Перси, ведущим под руку красавицу-жену, а затем и с начальником Перси, Кингсли. Чтобы добраться до кухни, ему пришлось пробиться ещё через полсотни лучших представителей магического сообщества. У самой кухни его поймал изрядно подвыпивший Гораций Слагхорн, принявшийся трясти его руку. Я с постыдным наслаждением наблюдала, как Гарри пытается вырваться из его хватки. Когда ему удалось сделать это, он, наконец, пробрался на кухню, где и застал меня, отдававшую поручения домовой эльфихе, нанятой Гермионой пару лет назад за ежемесячный прожиточный минимум.
- Почему они здесь? – спросил он даже более жёстко, чем я ожидала.
Я кивнула домовихе, которая тут же убежала в гостиную выполнять поручение, и подняла взгляд на Гарри.
Я весь день представляла себе различные концовки сегодняшней вечеринки. Либо никто не придёт, либо что-то пойдёт не так, возможно, парикмахер сожжёт мои волосы зельем, укладывая их в причёску, возможно, Гермиона не подберёт мне платье, которое налезет на мою пополневшую после родов задницу, а может Джордж напутает что-то с украшениями или специально сделает праздничную надпись вроде «с пятидесятилетием!», что, вообще-то, будет совсем не смешно. Когда стало ясно, что всё идёт даже лучше, чем я планировала в своих более смелых и оптимистических фантазиях, я начала придумывать, как должен окончится вечер с возвращением мужа: скандал с Гарри и последующий громкий разрыв на глазах у представителей прессы (я даже впервые позвонила сама, а не приняла звонок, с нашего телефона, и пригласила на день рождения обозревательницу «Пророка») был одним из вариантов. Так или иначе, я разыграла более полудюжины внутренних монологов, призванных объяснить ему, показать ему, доказать ему… А вот что именно доказать, я так и не придумала. Мой многолетний опыт, почерпнутый в любовных романах, говорил лишь, что непременно должен состоятся некий решающий разговор, во время которого героиня (то есть, я – сегодня больше некому) должна выглядеть на все сто и вести себя, как настоящая роковая женщина. Но вид рассерженного Гарри быстро рассеял в моей голове эту дурь.
- Что ты имеешь в виду? – переспросила я.
- В министерстве сорван десяток важных совещаний – мне пришлось самому выкручиваться, - повысил голос Гарри, - а всё потому, что добрые две трети присутствующих здесь волшебников не явились на них.
Я не смогла сдержать улыбку: две трети – где-то я уже встречала сегодня это число.
- Более того, на моих сов с вопросами, не забыли ли они о важном мероприятии и где их пикси носят, они отвечали так, будто уже выехали, но на работе так и не появились, - продолжал Гарри.
- Черти, - внезапно вырвалось у меня.
- Что? – переспросил он.
- Черти носят, - улыбнулась я ещё шире. – У волшебников нет такого выражения, что где-то кого-то пикси носят.
Гарри посмотрел на меня взглядом, полным ненависти. Внезапно меня осенило, что ненависть относилась совсем не ко мне. Да это и не ненависть была, а отчаяние. Как я могла не понять этого раньше?
И вдруг я поняла, почему не распознавала выученные наизусть оттенки эмоций Гарри в последнее время и что мне было так необходимо донести до него.
Мои размышления прервала Гермиона, очевидно, услышавшая повышенные тона нашего разговора.
- Ну что, сворачиваем вечеринку? – поинтересовалась она у меня.
Я согласилась с ней, и уже через три минуты, последовав примеру Гермионы и Рона, все гости подошли ко мне, попрощались, пожали руку Гарри и удалились, оставив после себя беспорядок, который я, оставленная без ушедшей за хозяевами домовихи, уже оценивающе окидывала взглядом, обдумывая предстоящую уборку.
- День рождения? – отозвался вдруг Гарри. Я посмотрела на него и обнаружила, что он изучает светящуюся от наложенных Джорджем чар надпись на стене в гостиной. – У тебя сегодня День рождения? – повторил он переводя изумлённый взгляд на меня.
Я пожала плечами.
- Думаю, их впечатлило наименование именинницы как «Миссис Поттер», особенно рядом с именем мужа, - поделилась я. – Кингсли, кстати, не забыл о совещании, но… - я беззлобно улыбнулась Гарри, подразумевая окончание фразы о предпочтениях Кингсли в выборе планов на вечер. – Кажется, он подарил мне метлу.
- Метлу? – обескуражено переспросил Гарри.
- Да, – подтвердила я. – Такую, знаешь, на которой ещё летать можно. Помимо уборки.
Гарри некоторое время молчал, а потом прошёл мимо меня в гостиную, и убрав с дивана одноразовую бумажную тарелку с недоеденным куском торта, сел.
- Что происходит? – поинтересовался Гарри. – С каких пор я стал думать только о совещаниях, а ты заниматься только уборкой?
Я вновь расплылась в улыбке: всё-таки где бы не носили богов черти в ваш День рождения, боги чертовски умны. Во-всяком случае, мой.
- Возможно, пять лет назад, когда у нас состоялся серьёзный разговор о распределении обязанностей в семье? – предположила я. – Возможно, десять лет назад, когда мы поклялись в том, что возьмём на себя эти обязательства, поровну распределив их между собой, - Гарри слегка улыбнулся мне. – Или, пятнадцать лет назад, когда вдвоём выбрали эту дорожку, предрешив, куда приведёт нас жизнь.
- И как тебе этот маршрут? – спросил Гарри.
- Есть свои достоинства и недостатки, - решила я. – Я решилась протестовать против последних.
Гарри удивлённо вскинул брови.
- Ты буквально восприняла слово «протестантизм»? – допустил он. – И кто станет жертвой твоего бунта?
Мы рассмеялись, и я отвечала ему сквозь улыбку.
- Ну, не кто, а что. Во-первых, раздробленность Уизли. Мне больно годами не видеть всю эту рыжую ораву, среди которой я выросла. Сегодня я увидела всех, кроме Чарли – надо восстановить эту несправедливость: в следующий раз притащить и его.
Гарри кивнул и полушутливо поднял руку с загнутым мизинцем, изображая, что подсчитывает мои желания.
- Во-вторых, - на мгновение я замялась, - лицемерие моего мужа, - Гарри нахмурился. – Я очень редко вижу дома именно своего мужа, - пожаловалась я, - всё больше всесильного супергероя Гарри Поттера, кумира всех волшебников от мала до велика. Я выходила замуж за человека, а не за лидера нации. Выдвигаю ультиматум: если пришедший домой Гарри Поттер обращается со мной не как с женой, а как со служанкой, то он столкнётся с богиней на кухне.
Муж снова улыбнулся, но уже не так широко, и поинтересовался, в чём будет выражаться моя божественность. Я не смогла внятно выразить свою мысль, и, в результате, мы сошлись на том, что я просто не смогла хорошенько обмозговать идею, почерпнутую мной, то ли в каком-то бульварном романе, то ли в одной из мыльных опер.
- И в–третьих, - подытожила я, следя за напрягшимся Гарри, - избавь Джеймса от латыни хотя бы до того времени, когда ему исполнится семь лет!
- Это я с радостью, - с готовностью отозвался Гарри. – Мне самому эта идея изначально была не по душе. Это была идея Гермионы, - предвосхитил он мой вопрос.
***
Мы говорили всю ночь, выясняя всё то, что давно должны были сказать друг-другу, но нам помешала нехватка времени или, иногда, храбрости. Знаете, я не очень-то верю в предначертанность судьбы, в эти самые «дорожки», о которых говорила тогда с Гарри, но если эти дорожки и существуют, уверенна, в ту ночь мы свернули на нужный путь.
Конечно, Бога придумали затем, чтобы, хотя бы в теории, всегда был кто-то умнее, могущественнее и старше нас. Кто-то вроде родителя, который никогда не умрёт. Но потом абстрактный Бог оброс некими атрибутами религии, которая способна дать нам многие ответы, в минуты, когда мы не видим дорожек у себя под ногами.
Гермиона позже призналась мне, что в церковь ходит раз в пять лет, когда у неё наступает очередной личностный кризис, чтобы ей подсказали решение правильное в чужеродной, но не чуждой ей, системе взглядов. Наверное, так и должно быть, к Богу обращаются, когда хотят, чтобы он решил какие-то проблемы за вас. Примерно те же функции приписываются и нашим, земным богам, за одного из которых мне и посчастливилось выйти замуж. Должна разочаровать вас, политеизм не срабатывает даже в теории – боги помогают вам лишь тогда, когда им не лень это сделать. К тому же, хотя изначально меня не устраивало моё христианское определение как ребра Гарри, сейчас я понимаю, что оно куда точнее и выигрышней, чем положение «крепкого тыла», а религия и вправду даёт нам ответы, с которыми, подумав, можно согласиться.
Так вот, мой бог верит в Бога. Говорит, что по какой-то там теории, это выгодно. А ещё мой бог решает мои проблемы, помогая мне забить гвоздь или завести долгожданного второго ребёнка. А я остаюсь его богиней на кухне, и вовсе не потому, что сержусь на него – просто проблема Гарри Поттера в том, что он совершенно не умеет готовить.
