Глава 1Больше всего на свете я ненавижу часы. Их навязчивое тиканье, прыгающие стрелки, маятники, кукушки... Песочные, водяные и солнечные часы. Маленькие и большие. Дорогие старинные и дешевые, с барахолки в генсее. Они - как хлысты хозяев над рабски склоненными спинами, подгоняют, заставляют спешить-спешить-спешить... на собственные похороны.
Даже сломанные, часы напоминают об упущенных возможностях, шансах, которыми ты бы непременно воспользовался, если бы успел. А это значит, что надо бежать быстрее. Еще быстрее!
"Тик-так!" - щелкает хлыст в очередной раз, и ты чувствуешь, что боишься куда-то не успеть. Ты и понятия не имеешь, куда тебе надо торопиться, но уже деловито бегаешь из угла в угол.
"Тик-так!" - снова щелчок хлыста, и у тебя почти паника. Быстрее. Быстрее!
Я называю это синдромом Белого Кролика. Вы понимаете, о чем я?
Кроличья нора бесконечно глубока. В ней нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Я падаю в нее почти каждый день. На дне находится мой внутренний мир.
Там темно, и только большие крупные звезды освещают его. Созвездий там, правда, тоже нет. Звезды перемещаются по небу, иногда быстро, словно светлячки у лампы, а иногда почти незаметно.
А бывает так, что и звезд нет.
Земля здесь - бесконечная шахматная доска, квадраты которой усыпаны темным и светлым песком. И он никогда не перемешивается. Если перенести горсть белого песка на черную клетку, песок мгновенно потемнеет, и наоборот. Я сотни раз пытался, я знаю, о чем говорю.
Мой меч - Саканадэ - хрупкая маленькая девочка в черно-белом домино и с театральной маской на лице. Половина этой маски смеется, а другая - плачет. На шее у девочки висят карманные часы-луковица на длинной цепочке. Саканадэ - ферзь обоих шахматных армий. Она ходит, как хочет, и ей наплевать на меня. Для нее я - всего лишь! - король. Так она говорит.
Я ругался с ней, дрался и спорил до хрипоты, и только потом понял. Я хреново играю в шахматы, мне не сразу пришел в голову ответ. Как бы ни был силен и самодостаточен ферзь, король - главнее. А Саканадэ... Ей просто нравится гладить меня против шерсти. И чем больше я раздражаюсь, тем больше ей это нравится.
Саканадэ нелогична и непоследовательна. Может показаться, что она капризна, но это не так. Она просто насмехается. Чаще всего надо мной.
Саканадэ никогда ни в чем мне не отказывала. Но и ничему не учила.
Она с радостью сообщила мне свое имя по первому моему требованию. Я не услышал. Саканадэ засмеялась и пальцем написала его на песке. Точнее, просто нарисовала какие-то значки, смутно напоминающие иероглифы, и сказала, что это ее имя. Я покрутился вокруг, но так ничего и не понял.
Прошла прорва времени до того момента, когда я догадался прочитать эти значки зеркально.
Наконец, я мог позвать ее.
Саканадэ сразу же откликнулась на мой зов, без нравоучений и капризов. А потом забавлялась, наблюдая, как я барахтался в собственном шикае, как муха в сиропе.
Я потребовал банкай - Саканадэ лишь пожала плечами. В тот день я угодил в четвертый отряд с крайней степенью истощения реяцу. Мне понадобился месяц, чтобы прийти в себя. Банкая я тогда, естественно, не достиг.
Я попросил у нее совета - она подкинула монетку.
Единственный мастер-класс, который я без труда получил от нее, был по сарказму.
Иногда мне кажется, что я играю с ней в бесконечные шахматы и вынужден разбираться в правилах на ходу. У меня до сих пор сохранилось ощущение, что я забиваю гвозди микроскопом.
Саканадэ сидит на песке, поджав под себя ноги, и медленно раскачивается из стороны в сторону.
- Шин-джи, Шин-джи, - повторяет она. - Шин-джи, Шин-джи.
Насмехается. Я смотрю на нее исподлобья, не скрывая раздражения. Ей нравится выводить меня из себя.
Ей вообще нравится все ставить с ног на голову. Этим она похожа на Хиери.
- Давай попробуем, Шинджи, - предлагает Саканадэ, на мгновение замерев. - Ну скажи: "Бан-кай".
Голос у нее ласковый и спокойный, так разговаривают с маленькими детьми, уговаривая их съесть еще ложечку.
Я цежу сквозь зубы что-то непечатное и поворачиваюсь к ней спиной.
Банкаем я овладел еще до того, как выслужил лейтенантский шеврон. Нет ничего в моей жизни, о чем я жалел бы больше. И чего больше боялся.
Я тогда только стал шестым офицером отряда. Подумать только, вчерашний рядовой, а сегодня уже шестой! Да я сам себе завидовал!
Мне дали мое первое задание в качестве командира: проверить один генсейский район, где по слухам завелась какая-то нечисть, и в нагрузку выделили шестерых рядовых. Когда мы туда прибыли, я офигел от концентрации реяцу пустых. Но отступать было поздно, завязалась драка.
Дальше помню только, как тащил на себе одного из рядовых, а впереди кто-то судорожно пытался открыть сейкаймон. А потом темнота.
Позже, уже в палате Четвертого отряда, мне сказали, что трое вообще не вернулись. А паренек, которого я вытащил, умер ночью от ран и страшного истощения реяцу.
Я тогда чуть с ума не сошел. Мне все казалось, что это я виноват в их смерти, будто я что-то мог сделать лучше: прикрыть, спасти, - и не сделал. Из-за затяжной депрессии мои раны заживали медленно, гноились и болели.
Тогда я и бросился к Саканадэ. За помощью. Шут его знает, чего именно я хотел: чтобы она меня пожалела или, наоборот, избила до полусмерти. Но она поступила иначе - помните, я говорил, что она никогда и ни в чем мне не отказывала?
Саканадэ дала мне банкай, на этот раз по-настоящему. Но, как всегда, ничему не научила. Сказала, сам разберешься.
Банкай! Мне - тогда еще совсем мальчишке!
Я помню все, как будто это было вчера. Реяцу закручивалась вокруг меня в тугие узлы, клокотала в горле, мешая дышать.
Я будто бы раздвоился. С одной стороны, я видел и слышал все, что происходило вокруг меня. С другой, я стоял посреди шахматной доски и смотрел, как в небе звезды сбивались в кучу и превращались в маятник без часов, который медленно, словно нехотя, начинал раскачиваться.
Саканадэ встала в полный рост и гордо расправила плечи. Уже не девочка, но женщина, красивая той смертоносной красотой, что отпугивает мужчин хуже уродства. Маска упала к ее ногам, и я увидел на широко распахнутых глазах Саканадэ бельма. Она была слепа!
Мои губы сами по себе прошептали "Банкай", и резкий порыв ветра пронесся по моему миру, перемешивая песок на клетках и заставляя его мерцать от резкой смены цвета.
За спиной Саканадэ распустились, как лепестки цветка, огромные крылья, похожие на крылья бабочки. Вот только одно из них было черным с белым пятном у верхнего края, а второе - белым с черным пятном. Я вздрогнул, узнав символику - дао.
А потом все стихло, чудовищное напряжение спало, оставив меня разбитым и совершенно измученным. Я рухнул на колени, тяжело дыша. Вместо меча мои руки сжимали карманные часы-луковицу, что раньше болтались на шее у Саканадэ.
Моей первой реакцией были растерянность и разочарование. Покрутив часы в руках и ничего при этом не поняв, я выругался и досадливо бросил, что лучше бы я и не соглашался на должность шестого офицера.
Мир вокруг поплыл, краски смазались и смешались, желудок скрутило, и через мгновение я обнаружил себя лежащим на своей койке в казарме.
- Эй, Шинджи! - кто-то окликнул меня. Голос был смутно знакомый. - Тебя капитан хотел видеть. Похоже, - усмешка, - тебя хотят повысить.
Все еще ничего не понимая, я слез с койки и отправился в кабинет капитана. Всю дорогу меня преследовало ощущение де-жа-вю, будто все это уже было со мной, просто...
Тут меня осенило: это и правда уже было. Конечно, меня повысят! До шестого офицера. В этом и состояла сила моего банкая - в прошлое, на сколько реяцу хватит!
На этот раз я попросил капитана дать мне больше людей - сослался на дурные предчувствия перед первым заданием. Капитан усмехнулся и отправил со мной девятерых. Я обрадовался: я знал, на что шел, знал, что нас там ждет, и верил, что все смогу.
В тот раз вместе со мной вернулось трое.
После этого я совсем сбрендил. Снова активировав банкай, я притворился больным, и капитан, поверив мне, отправил в генсей седьмого офицера и двенадцать человек рядовых.
Ночь я провел без сна, забившись в угол и дрожа от истерики, как девчонка. Мне все мерещились окровавленные трупы и раззявленные пасти пустых. Я ненавидел себя за трусость, презирал, но ничего не мог с собой поделать. Мне казалось, что, если я не пойду в генсей сам, ответственность за тех ребят ляжет на плечи кого-нибудь еще. Седьмого офицера, скажем.
Из отряда, посланного на задание, не вернулся никто.
Тогда я поклялся, что никогда больше не буду использовать банкай.
- Ты хочешь начать все сначала? - спрашивает Саканадэ, заранее зная, что я не отвечу. - Айзен тебе не ровня, даже со всеми его иллюзиями. Стоит тебе только пожелать, и ты сможешь разыграть эту партию с самого начала. Как думаешь, Шинджи?
Я молча скриплю зубами. Однажды я не смогу противиться искушению, и тогда... Черт возьми, самое сложное - это бездействовать. Но риск слишком велик.
- Ты сомневаешься, - довольно отмечает Саканадэ. - Хочешь, я брошу монетку?
...и она непременно встанет ребром. Нет, не хочу. Это решение, которое я принимаю сам. Каждый раз, оказываясь на дне кроличьей норы.
- Ха-ха! - Саканаде смеется резко, на выдохе, и это тоже похоже на тиканье часов.
По спине пробегает неприятный холодок, а это значит, что скоро сюда заявится мой пустой. Мой Чеширский кот. У меня нет ни желания, ни сил встречаться с ним, поэтому я покидаю свой внутренний мир.
Чтобы избавиться от комплекса вины, мне пришлось сильно поработать над собой. Тогда я решил, что клин клином вышибают и, вместо того, чтобы покинуть офицерскую должность, рванул наверх по карьерной лестнице.
Я долго учился не бояться ответственности, хватаясь за любую возможность лидерства. Я занимался с новобранцами, ходил на задания во главе отрядов, даже одно время преподавал в академии. Я с маниакальным упрямством шел вперед. Сначала было совсем невмоготу, перед глазами так и стояли те ребята, которых я не уберег. А потом ничего, говорят же, что ко всему привыкнуть можно. Я и привык.
Постепенно мой страх сгладился и исчез совсем.
Вопрос о банкае мне впервые задали, когда я стал лейтенантом. Я мысленно послал Саканадэ к меносам и, не моргнув глазом, соврал. Мой капитан погиб через шесть лет. В то время людей не хватало, в генсее не утихали войны и свирепствовали эпидемии, уносившие тысячи жизней ежедневно. Пустые росли, как грибы после дождя.
Потеря лидера в отряде была серьезной проблемой, которой было совершенно некогда заниматься. Капитанское хаори я получил по рекомендациям, хотя и напрочь отказался демонстрировать банкай. Но это как раз командный состав Готея мог понять - мало кто захочет раскрыть все свои карты - и мой отказ был воспринят, как должное.
После недолгих поисков я нахожу Хиори в парке на скамейке. У нее покрасневшие глаза и дрожат губы.
Не вынимая рук из карманов штанов, я сажусь рядом.
- Опять ревела? - спрашиваю я.
- Ты нарываешься, - зло шипит Хиори, пряча взгляд.
В ответ я невесело усмехаюсь и немного неловко притягиваю ее к себе. Она неожиданно доверчиво утыкается лицом мне в грудь, ее плечи слегка подрагивают.
- Иногда мне кажется, что я уже сошла с ума, - шепчет Хиори. - Я так больше не могу. Я не выдержу!
Пустого в собственной душе невозможно ни убить, ни запечатать. Его можно только сдерживать. Долго ли? Как получится. Вы когда-нибудь пробовали удерживать за ошейник бойцового пса, рвущегося в драку? И на сколько хватило ваших сил?
В голове крутятся слова Саканадэ. Я знаю, что не должен ничего говорить Хиори, но...
- Скажи, а если бы тебе предложили начать все сначала, ты бы согласилась? - все же спрашиваю я.
- Еще бы! - зло бросает Хиори, тут же отстраняясь от меня. - Да только кто предложит?
Она уходит, а я остаюсь сидеть на лавке, один на один со скребущейся в душе, как кошка взаперти, Саканадэ.
Если Айзен способен управлять всеми пятью чувствами жертвы, то в моей власти - четыре измерения реальности. Мы стоим друг друга. Иногда мне действительно становится интересно, кто сильнее: я или он? Саканадэ или Кьека Суйгецу?
Мысли совершают круг и возвращаются к словам Саканадэ: хочу ли я начать эту партию сначала? Когда-нибудь я не выдержу и отвечу: "Да".
Я чувствую, я - бомба с часовым механизмом. В моей душе Саканадэ отсчитывает секунды, а пустой смеется, предвкушая взрыв.
Я дышу. Вдох-выдох. Тик-так.
У меня дрожат руки и сохнет в горле. Айзен усмехается. Я почти готов сорваться с места и сломя голову кинуться в драку. Но не могу отпустить холодеющей ладошки Хиори.
У Уноханы мягкий тихий голос и грустные глаза. Она идеально подходит для того, чтобы сообщать скверные новости.
- Шинджи... Я знаю, это тяжело, но действительно ничего нельзя сделать. Хиори умирает. Она не хочет жить, что-то мешает ей.
На мгновение я забываю, как дышать. Вдруг становится очень жарко. Потом холодно. И снова жарко.
В голове шумит кровь, краем сознания я слышу, что меня кто-то зовет. По эту сторону. А еще я слышу резкий хохот, похожий на скрежет гвоздя по стеклу, и вторящий ему визгливый смех. По ту сторону.
"Ай-зен, Ай-зен, Ай-зен", - тикают часы, и маятник раскачивается все быстрее. Я стою на краю кроличьей норы, и мне остается сделать один шаг.
Я несколько раз открываю рот, но так и не произношу ни звука. Будто бы я забыл и никак не могу вспомнить нужного слова.
Я поклялся.
Пальцы крепко сжимают рукоять меча, лоб покрывается испариной. Язык немеет и словно разбухает, так, что едва помещается во рту. Я дышу, как собака после долгого бега. И это только начало.
Никогда.
На меня наваливается тяжесть собственной реяцу, концентрирующейся вокруг. Еще немного, и она взорвется, не выдержав давления.
Не делать этого.
Я резко выдыхаю. Голоса нет. Жарко. Холодно. Жарко-холодно-жарко. Одними губами беззвучно шепчу: "Банкай".
Маятник замирает. Смех обрывается.
Саканадэ расправляет крылья.
