Когда ты мертв... и надежда мертва...
1.
Холодно и пусто. Сюда редко кто заходит. Сломанный умывальник. Из давно покрывшегося ржавчиной крана сочиться вода. Вода… Она залила пол. Как обычно. Здесь ничего не меняется. Кажется, даже время остановилось. Слетевшая с петель дверь кабинки. В длинном, в разводах и пятнах, зеркале видны лишь нечеткие и расплывчатые фигуры. Темный угол, между стеной и потолком, оплетен тонкой паутинкой, аккуратно свитой пауком. Сам паук давно умер, а его прекрасное творение просто собирает серую пыль.
Тишина. Никому не нарушить ее. Она обрела здесь свое пристанище и наверно навсегда останется в этих четырех покрытых плесенью каменных стенах.
Я молча смотрю на плотно закрытую дверь женского туалета. Смотрю на ее внутреннюю сторону. Там, со стороны коридора она не выглядит так печально, как отсюда. Ручка с потрескавшейся позолотой уже не поворачивается. Дверь закрыта наглухо.
Как же все-таки одиноко. Как тяжело сидеть и смотреть. Просто сидеть… и смотреть. Я не плачу. Зачем? Ведь есть дела по важнее этой ерунды. Я не плачу… пока.
Я подхожу к стене. Она должно быть холодная. Закрываю глаза и поднимаю руку вверх, так что теперь она находиться на уровне моего лица. Раскрываю ладонь и поворачиваю ее от себя, к ровному камню, отделяющему это помещение от пустого соседнего кабинета. Хочу дотронуться до стены, хочу почувствовать ее холод, ее шероховатую поверхность. Рука вытягивается, принимает горизонтальное положение, но преграды будто нет. Может я слишком далеко стою? Нужно подойти поближе. Я делаю шаг вперед, глаза до сих пор закрыты. Ничего. Пустота. Где-то внутри еще теплится что-то. Какой-то еле заметный огонек надежды. И как хочется поверить что он не напрасен, как хочется…
Я открываю глаза.
2.
- О, Миртл, и о чем ты только думаешь? Втюрилась в Редлла и решила, что тебе теперь все позволено? Ты что думаешь, что ты у нас такая красавица? Да на тебя ни один парень не посмотрит. Прыщавая! И с такими-то очками!…
Давясь рыданиями, я бросилась вон из кабинета трансфигурации, где у нас должен был проходить урок. В дверях налетела на преподавателя, чуть не сбила его с ног и, громко всхлипнув, побежала еще быстрее.
«За что ты ее так?» – донесся до меня голос подруги Оливии. Ответа я так и не услышала. Я бежала вперед, не чувствуя под собой ног, закрыв руками лицо. Вскоре остановилась. Устала. Прислонилась к прохладной стене и медленно сползла по ней вниз. Я плакала, плакала не останавливаясь ни на секунду, не отрывая ладоней от глаз. Надеялась, что сейчас ко мне подойдет кто-нибудь. Ну хоть кто-нибудь… Проведет рукой по моей голове и попросит меня успокоиться. Скажет, что все хорошо, что не стоит плакать…
Но никто не подходил. Коридор был абсолютно пуст. Ничего удивительного – звонок уже минуту, как прозвенел.
Я отнимаю ладони от лица. Никого. Пустой и душный коридор третьего этажа, освещенный мерцающим светом тысячи факелов. Прямо передо мной дубовая дверь, ведущая в женский туалет. «Это как раз то, что мне сейчас нужно!» - проносится в голове.
Я поднимаюсь с пола и делаю три шага по направлению к двери. Обхватываю влажными пальцами искусно вырезанную из дерева ручку. Тяну на себя. Дверь поддается. С легким, уже привычным для меня, скрипом, она открывается. Я захожу внутрь.
Медленно, не спеша, подхожу к умывальникам. Открываю кран и слушаю журчание быстрого потока воды. Затем поднимаю глаза вверх, к зеркалу. Оттуда на меня смотрит щупленькая худенькая девочка лет четырнадцати. Из-за толстых линз очков выглядывают заплаканные покрасневшие глаза. По впалым щечкам бегут две дорожки слез. На подбородке выскочил значительных размеров прыщик.
Я внимательно всматриваюсь в свое отражение. Действительно, за что можно полюбить такую никчемную девчонку? Я не красивая, не умная, не талантливая… Я ничего не умею. Я ничего не могу. Я плакса – простая плакса! – и нечего это отрицать.
Пусть так. Но зачем каждую минуту, каждую секунду моей жизни напоминать мне об этом? Зачем говорить мне, что я никчемна? Я ведь итак это знаю! Но я не виновата в этом. Я не хотела быть такой! За что?…
Я снова всхлипываю и, оттолкнувшись от раковины бросаюсь в самый дальний угол туалета, в последнюю кабинку. Запираю дверцу на задвижку и падаю на пол. Я плачу. Плачу очень долго – я не собираюсь себя успокаивать. Но…
Дверь в туалет тихонько открылась. Я замолчала, внимательно вслушиваясь. По всему помещению разнесся стук каблуков о начищенный пол. За ним послышалось какое-то удивительно ровное сопение и странный шелест, будто что-то тяжелое терлось о камень. Шаги приближались, и вдруг человек, которому они принадлежали, заговорил. Но как-то странно… видимо на другом языке. Он толи шипел, толи шептал что-то непонятное. Я так и не поняла. Но одно мне было ясно – голос принадлежал мальчику.
«Какая наглость! – решила я. – Мальчик в женском туалете! Что он здесь делает? Зачем он пришел?» Любопытство так и тянуло меня вон из кабинки. Я решила выглянуть. Набравшись решимости и быстро смахнув с глаз слезы, я отперла дверь и…
- Что ты здесь делаешь? Это женский туалет. Немедленно убирайся отсюда! Если тебе так нужно воспользоваться…
Я не успела договорить. В эту секунду я почувствовала, как на меня смотрят два огромных желтых глаза. По спине пробежал холод. Тело сдавило и в следующее мгновение, я поняла, что вечной плаксы Миртл больше нет в живых…
3.
Меня понесло куда-то вверх. Я ничего не чувствовала: ни боли, ни страха. Мне не хотелось плакать, не хотелось двигаться. Я просто подчинилась потоку, несущему меня. Глаза заливал свет, яркий удивительный свет.
Я умерла – это было ясно, как день. Но мне не было тяжело от этого, даже наоборот… Я так сильно желала своей смерти в последнее время, что только обрадовалась, когда поняла – мое желание сбылось. Но все же интересно, как… Как я погибла? От чего?
А в голове сидела еще одна мысль. Странная такая. Не помню, чтобы у меня когда-нибудь появлялись такие мысли: а как будет чувствовать себя Оливия Хорнби, узнав, что я умерла? Ведь, фактически, она последняя, кто разговаривал со мной. И она обидела меня. И из-за нее я, расплакавшись, закрылась в туалете. Так значит это она… это она виновата в моей смерти! Она! Я не прощу ей этого. Никогда! Она еще поплатиться за все это. Она еще пожалеет, что смеялась надо мной!
И в этот момент свет потух. Невидимый поток остановился, а меня с силой потянуло вниз.
Мгновение, и я снова оказалась в женском туалете, в самом его центре. В помещении никого не было. Я осмотрелась вокруг: вроде все осталось по-прежнему, но что-то было не так… В одном из умывальников шумела вода. Дверца последней кабинки была приоткрыта, а оттуда выглядывала чья-то недвижимая рука.
Я подошла поближе. Вот выглянул локоть, за ним предплечье… Около рассыпавшихся на полу волос лежали очки круглой формы, одна линза треснула. Головка девушки с мертвенно бледным лицом. Губы слегка приоткрыты. Остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь меня. Со щеки все еще стекала соленая слеза.
Я медленно опустилась к безжизненному телу, которое совсем недавно принадлежало мне…
4.
Однажды один мальчик сказал мне, что нет ничего ужасней, чем увидеть смерть дорогого тебе человека. Я тогда согласилась с ним. Не стала спорить. Он ведь был еще жив тогда. Он не знал, что значит смерть. Хотя, думаю, даже если бы узнал, он все равно остался бы при своем мнении. Я никогда раньше не видела таких людей, как он, и, думаю, уже никогда не увижу. Это был гриффиндорец. Истинный гриффиндорец. В нем не было ни капли эгоизма. Он бы не отступился от своих слов. Так же, как и не отступился от своих друзей и родных.
Но я не гриффиндорка. Я не стала бы заслонять своей грудью попавших в беду друзей, не находясь в полной уверенности того, что останусь жива и невредима сама.
И поэтому, сидя на коленях перед своим же недвижимым телом, я думала, что нет в мире ничего ужасней, ничего мучительней, чем видеть свою собственную смерть. Эта безысходность, это бездействие душили меня изнутри.
Я положила на мертвенно бледное лицо руку, чтобы закрыть с ее помощью остекленевшие глаза, но ничего не получилось. Полупрозрачная ладонь прошла сквозь еще не успевшую остыть кожу. Слезы рекой хлынули из моих глаз.
Я умерла…
5.
Я открываю глаза.
Последний огонек надежды во мне погас. Рука, где-то на уровне локтя, вошла в стену. На моем лице не появилось ни капли удивления или разочарования. Я уже привыкла к этому. Мне нечего терять. У меня итак ничего нет… Я стала так же холодна, как и эти каменные стены, как и этот женский туалет, с табличкой «Закрыто» на двери. Только холод... И по щеке бежит соленая слеза...
Кто-то сказал, что надежда умирает последней. Этот кто-то был прав, я знаю. Знаю по себе, что это так.
Но что же делать потом? Что делать, если ты все еще существуешь, и будешь вечно существовать? Без тела, без сердца, без чувств, без желаний… без надежды…
Что же делать, если ты мертв… и надежда мертва…
