Глава 1В Блэк-хаусе одни жесткие поверхности, ни намека на комфорт. Все скрежещет, скрипит и визжит (последнее, надо отдать должное, больше характерно для моей матери, чем для мебели). Нельзя сделать ни движения, чтобы не раздался визг металла по мрамору или дребезг стекла в деревянной окантовке.
Вкупе с огромными размерами и захламленностью комнат это создает атмосферу, как нельзя лучше отвечающую тому душевному состоянию, которое овладевает мной, стоит мне только перешагнуть порог ненавистного дома.
Лето. Блэк-хаус. Вальбурга. Духота.
Я поудобнее перехватил чемодан и сделал глубокий вдох.
Добро пожаловать в ад, Сириус, дорогуша.
Летом магическая Британия переживала очередной период бурной светской жизни: бесконечные приемы следовали один за другим. Матушкины парадные мантии доставляли в длинных черных, похожих на гробы, коробках, по дому сновали портнихи, парикмахеры, сапожники, на задерганных сов было жалко смотреть. Чистокровным волшебникам не терпелось собраться, посетовать (не без заносчивости) на собственную малочисленность, коллективно поругать правительство, а так же обсудить другие темы, затертые до таких дыр, что через них можно разом провести всех китайцев планеты.
Блэк-хаус был готов принимать гостей: с картин в тяжелых рамах была сметена пыль, старинные переплеты горели неумеренной позолотой, была вычищена вся мебель, от которой несло безвкусием, как сквозняком. Матушка с семи утра без устали отдавала приказы и распоряжения, поэтому к вечеру перешла на уровень ультразвука. Я проявил чудеса изворотливости, дабы только не попасться ей на глаза, но и этого оказалось мало.
- Сириус! Сегодня будешь встречать гостей и провожать их в зал, - Вальбурга подошла ко мне вплотную, так что ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от моего, но понижать голос матушка не собиралась. - Только попробуй, маленький паршивец, неуважительно поздороваться или бросить невежливый взгляд на наших гостей, я уже не говорю о высказывании тех язвительных замечаний, которым ты научился на своем мерзком факультете!
О да, милые напутственные речи.
- Конечно же, мама. Я буду вести себя как истинный представитель величественного и благородного дома Блэков.
Кстати, я всегда говорю правду. Кроме тех случаев, когда безбожно вру для собственного удовольствия.
Матушка смерила меня долгим недоверчивым взглядом. Отец, спускающийся с лестницы, незаметно подмигнул мне и сразу же принял свое фирменное выражение лица, в котором удивительным образом сочеталась строгость, понимание и снисходительность.
Воистину, мир соткан из бессмысленных ритуалов.
К семи часам я успел:
а) переодеться в парадную мантию;
б) отвесить подзатыльник бесхребетному плазмодию по имени Регулус;
в) путем коварных манипуляций перехватить пирожное: желтоватый хрустящий конус, заполненный неуправляемым, с обоих концов выползающим, сливочным кремом;
г) занять свой почетный пост и приготовиться к встрече гостей.
Главная фишка в приветствии гостей – это дерзить продуманно и ловко. В деле привратника есть и свои маленькие радости. Вот бесхребетный плазмодий Регулус так этому и не научился, поэтому обычно выдавливал из себя только почтительные междометия.
Стараясь не испачкаться кремом, я подошел к окну. Несмотря на начинающие появляться сумерки, было еще очень светло. По небу плыли толстые белые облака, плотные, как густо сваренная рисовая каша, грубые, как театральная декорация.
Мерлин, какая жара.
Из холла мне хорошо были слышны высокопарные стенания матери, и оставалось только порадоваться, что нас разделяют толстые стены, украшенные вековыми гобеленами. Скандалу Вальбурга всегда отдавалась со всей страстью – чувствовался реальный запал. Устраивать истерики мать почему-то предпочитала в гостиной, и мне всегда казалось, что там каждый раз остается едва уловимый след ненависти, как след дыма, постепенно оседая желтой копотью на стенах.
В начале восьмого, не преминув небрежно опоздать в лучших великосветских традициях, появились первые гости, вызывающие у меня невнятно-пассивную антипатию: семейство Кэрроу во всей красе. Мистер Кэрроу (все время забываю, как его зовут) заведовал каким-то отделом в Министерстве магии, но, насколько я знал, вся его деятельность ограничивалась произнесением по-пустому глубокомысленных тирад и периодическим представлением себя к ордену. Однажды я случайно прочел один его законопроект и могу с уверенностью утверждать, что седина мистера Кэрроу отлично гармонировала с серостью его мыслей. Супруга мистера Кэрроу была ему под стать – ее душевного ландшафта также не омрачали туманы глубоких раздумий.
Следом за родителями семенило потомство: двойняшки Амикус и Алекто. Мне потребовалось не меньше десяти секунд, чтобы разобраться, кто из них кто.
- Амикус, мое почтение, - я улыбнулся. – Как поживает ваше замечательное семейство?
- Какого дракла тебя это интересует? – неэлегантно буркнул представитель «замечательного семейства».
- Амикус, мой милый, - моя улыбка стала еще шире, - среди вещей, которые меня действительно интересуют, жизнь семьи Кэрроу находится где-то между проблемами весенней миграции бубонтюберов и особенностями избирательной кампании уругвайского премьер-министра. Но я, в отличие от тебя, пытаюсь быть вежливым и, пожалуйста, не стоит портить мне попытку.
Я очень сомневался, что юный мистер Кэрроу ответит мне что-то занятное, поэтому сразу переключил внимание на его сестру.
Хм…
О фигуре речи нет – хотя есть тело, низко сидящее на кривых кавалерийских ногах, втиснутых в каблуки. Весьма занятно, что ни говори. Жаль, не могу долго разглядывать это чудо кровосмесительных браков - на подходе очередные гости, которым тоже нужно будет приветливо улыбнуться.
Дядя Сигнус – наполовину седой, обрюзгший, неплебейское происхождение которого мог доказать разве что надменный взгляд, и тетя Друэлла, чье остроносое лицо, заключенное между сверкающей диадемой и изумрудным ожерельем в три ряда, придавало ей сходство с домовым эльфом. У тети Друэллы было два состояния: она либо витала в облаках, либо истерила. Третьего ей было не дано. С ними я попытался разделаться быстро: жена моего дяди мне не нравилась ни в том, ни в другом состоянии.
Следом шел Нотт с юной женой – этот человек всегда вызывал у меня смех и рыдание одновременно, они как-то компенсировали друг друга и в результате я ничего не чувствовал при его появлении.
Постепенно душный вечер сменился душной ночью. Огромный ночной мотылек каким-то образом проник в холл. В бессильной ярости он бросался на свечи, время от времени отвлекая меня шелестом своих неистово трепещущих крылышек или частым стуком тельца о стекло.
Я отхлебнул капуччино, сваренный часа три назад, и неприятно поразился, какой он холодный, вот так неприятен холод мрамора или мертвой плоти. Это неестественно, что что-то может быть столь холодным в такую душную ночь.
От созерцания полета мотылька меня отвлек приход Руквудов. Мистер Руквуд (слишком мало волос и чересчур много шеи) гордо прошествовал в гостиную, держа под руку свою жену - необъятную бабищу в шелках, со свинцовыми глазками пустынной кобры.
Время тянулось долго, как агония паралитика.
От этих нудных людей у меня всегда чесались колени и жутко хотелось курить. Воспользовавшись отсутствием вновь прибывших гостей, я заглянул в зал. Бальный зал был серебряным: посеребренные гладкие карнизы и резные дверные наличники, посеребренные, с более светлыми дамасковыми инкрустациями сами двери и плотно закрывавшие окна ставни, которые, полностью изолируя зал от недостойного внешнего мира, придавали ему сходство с непроницаемой шкатулкой. Гости злословили, играли в бридж, поносили министра магии, хвастались гениальным потомством – словом, ни на шаг не отходили от привычной программы. Отец произнес тост - напыщенно-радостное восклицание, которое всегда ждут от не помнящего себя от восторгов хозяина дома, и опустошил бокал. Родовой девиз Блеков, четко выделяющийся на золотистом фоне вина, на пустом бокале был не виден.
Бесхребетный плазмодий Регулус тоже был тут – он умудрялся улыбаться еще приветливей меня, хотя видит Мерлин, я старался. Старые тетушки трепали его за щеку, беспрестанно умилялись и сетовали на «непутевого старшенького», то есть на меня. Регулус кивал, улыбался, приносил тетушкам шампанское и золотистые бисквитные пирожные. Этих сентиментальных картин моя хрупкая душевная организация вынести не могла, поэтому я решил возвратиться на свое «рабочее место», и как раз вовремя, ибо грянули Малфои - оба бледные и сладкие как сгущенка. Должен, правда, оговориться, официально Нарцисса станет миссис Малфой только этим летом – свадьба назначена на конец августа – обряд, после которого моя милая кузина и ее бледноволосый кавалер смогут заниматься сексом с общественного одобрения. Пока же возле них горой вырос Абраксас Малфой – усы над его поджатыми губами стояли строго и торжественно, как радуга над рекой.
Мне всегда нравилась Нарцисса: почти бесплотная, с замедленными длинными поворотами шеи, головы, с заключительной точкой, которую ставил подбородок – вверх. И характер блэковский: сахар со стеклом. Иногда я настолько увлекаюсь лицезрением медленных грациозных движений своей кузины, что забываю почтительно надерзить ее будущему мужу. Непросительная оплошность. Но в этот раз я явно пошел по пути исправления.
Небольшая элегантная перепалка – люблю Малфоев, они прекрасно выглядят и красиво хамят – и я пропустил наших гостей в зал. От неиссякаемого потока гостей у меня начала болеть голова.
Возвращаясь в холл, я кинул взгляд в окно. Улица была залита бурым предгрозовым светом.
Громко хохоча и размахивая руками, в двери ввалился (по-другому и не скажешь) мой дядя Альфард, младший брат моей матушки. Несмотря на столь близкое родство, ни во внешности, ни в характере Альфарда и Вальбурги не было ничего общего, что, должен признаться, меня весьма радовало. Если Вальбурга была высокой, статной и темноволосой, то дядя Альфард был среднего роста, несколько полноват и абсолютно лыс («Сириус, мой мальчик, в последний раз я снял волос с гребешка семь лет назад, а с плеча – только вчера, но это уже был не мой волос»). Дядя отличался любовью к женщинам, выпивке и еде («Сириус, мой мальчик, от выпивки я отказался только раз в жизни, да и то потому, что не понял вопроса»). Несмотря на то, что Альфард, впрочем, как и все здесь собравшиеся, закончил Слизерин, он был по-настоящему добр ко мне и частенько рассказывал мне забавные истории из своей бурной молодости («Сириус, мой мальчик, когда я был моложе – две жены тому назад, двадцать тысяч сигар, три тысячи литров спиртного – я познакомился с очаровательной французской танцовщицей…»).
- Сириус, мой мальчик, какого дракла ты забыл на этом сборище чванных глупцов?
Я расхохотался и радостно обнял дядю.
- Ряд тебя видеть, дядище!
- Взаимно, мой мальчик! А теперь обнадежь дядюшку, твой отец сегодня угощает тем замечательным токаем тридцатого года или я опять зря здесь появился?
У двери послышалось злобное кряхтение - явный предвестник появления моего дедушки Поллукса. Он уже в том возрасте, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии, потому заманить его на подобные мероприятия достаточно сложно, к его присутствию явно приложила руку моя бабушка Ирма – дама с достаточно хрупким телосложением, но потрясающим командным голосом.
Дед сухо мне кивнул (старый бездельник до сих пор не мог простить мне моего поступления на Гриффиндор), бабушка оценивающе меня оглянула и довольно констатировала, что я стал настоящим мужчиной. Я проводил родственников в зал, вполуха прислушиваясь к далеким, совсем еще слабым раскатам грома. Атмосфера сгустилась до предела, казалось, что в любой момент она взорвется ливнем. Тень мотылька, трепещущая и огромная, виделась мне словно в лихорадочном бреду.
Дверь, улыбка, приветствие. Эван Розье, мой одногодка. У нас с ним потрясающая взаимность – мы взаимно считаем друг друга дерьмом. Поздоровавшись, он взял меня за плечи, и от этого прикосновения повеяло ненавистью. Должен признаться, отвратительное ощущение, когда тебя касается человек, который тебя ненавидит.
Перед глазами пульсировала красная вспышка, я чувствовал дурноту, ожидая, что вот-вот прогремит первый удар грома.
Раскрылась входная дверь, и холодный порыв ветра заставил меня поежиться. Мне не требовалось поворачиваться лицом к вошедшим, чтобы узнать, кто это.
Ибо у меня мгновенно свело живот, а горло будто перехватило проволочной петлей.
Одна из самых холодных рептилий собственной персоной.
Беллатрикс Лестрейндж.
Я не могу объяснить, почему в ее присутствии я леденел, приближался к температуре минус двести семьдесят три по Цельсию.
Беллатрикс приближалась.
Запах пороха – ее запах – начал обволакивать меня, мой язык стал сухой и шершавый как наждачная бумага, а губы затвердели, и только неимоверным усилием воли я заставил себя произнести слова приветствия.
Беллатрикс улыбнулась.
У нее бывает страшный взгляд: в нем нет ни злости, ни угрозы – просто бездна. И ты содрогаешься.
- Здравствуй, Сириус, - произнесла она, задержавшись напротив меня долю секунды, и плавно прошла в гостиную. Рудольфус и Рабастан медленно двинулись следом.
Стук каблуков Беллатрикс отдавался громким эхом в прихожей и барабанным боем в висках.
Когда за ней захлопнулась дверь, у меня почти подкосились ноги.
Но как только затихло эхо ее шагов, над входной дверью зазвонил колокольчик. Вот он замолчал, и в воздухе повисла абсолютная тишина. Только мое хриплое дыхание раздавалось в холле. Спустя несколько секунд колокольчик зазвенел снова и его звук был удивительно спокойным, мирным, чужим в своей обыденности. Я подошел к двери, как убийца или извращенец, которому помешало вторжение нормального мира, тело было свинцовым, в голове бешено метались мысли.
Тетушка Лукреция. Видимо в этот раз в моей приветственной дерзости не было продуманности и ловкости – воскресная улыбка тетки исчезла бесследно, превратившись в зловещую горизонталь.
Лукреция злобно изрыгала какие-то слова, они сливались в моей голове в один монотонный гул, словно без конца звучащая скрипичная струна.
С огромным напряжением я все же провел тетку в зал.
Грянул гром.
Теперь курить.
Пальцы с сигаретой у меня дрожали – то ли от нервного напряжения, то ли от отвращения.
Отвращение просачивалось в клетки моего мозга, как просачиваются мельчайшие капельки яда сквозь пораненную кожу.
Выкинув сигарету и прижав пальцы к вискам, я пытался унять пульсирующую в голове страшную боль, от которой мутилось в глазах.
Косые струи дождя хлестали по высоким окнам.
В моем сознании отпечатывались какие-то совершенно незначительные детали: играющие нимфы на расписном куполе потолка, позолоченные ручки на высоких створках дверей, оплавившийся воск, сталактитами застывший на свечах, которые мне хотелось сжать и раскрошить в руках.
Бал был в самом разгаре.
Свежие лица с румянцем на щеках, замысловатые прически на женских головах. Океан лент и драгоценностей. Гордо выпятившие грудь мужчины, разодетые, как боевые петухи, в атласных и шелковых мантиях, похожих на павлиньи перья. От блеска бриллиантов болели глаза.
Я почувствовал, как меня начинает тошнить.
Под прекрасного качества мантией, под кружевами и вышивкой скрывались поистине первобытные варварство и жестокость.
Таяли свечи, огонь в камине трещал, и алые языки лизали почерневшие камни на задней стенке.
Вот он, мрачный, живущий по старинным законам, мир чистокровных волшебников.
Мир, где негодяи часто имеют хорошую осанку, а послушные рабы жениного каблука – волевой подбородок.
Я сел у окна и почувствовал, как в наполненном зале людьми ко мне изо всех углов подползала пустота. Воздух был как вата и липнул к легким.
Разум дробился и крошился, как алмаз под ударами сокрушительного молота.
Дядя Альфард что-то кричал мне, но я его уже не слышал.
Прочь, прочь отсюда.
Асфальт мостовой переливался матовыми отблесками, как выцветшая пурпурная ткань.
Я стоял под ливнем и сам был ливнем, и бурей, и водой, и землей.
Я был частицей разбушевавшейся стихии.
