Глава перваяНочь с первого на второе сентября тысяча девятьсот семьдесят первого года ничем не отличается от тысяч других таких же ночей, разве что луна светит чуть ярче, чем обычно. Да и время течет по-другому. Вместе с двенадцатым ударом часов наступает новая эпоха – эпоха перемен.
В коридоре седьмого этажа, насторожившись, замирает и внимательно всматривается в темноту Северус Снейп. Ему нужно лишь дойти вон до того угла, повернуть, и… Он, разумеется, не боится ни приведений, ни завхоза Филча, которого, правда, пока не боится никто, ведь работать тот начал только в этом году. Северус боится давящей тишины сонного замка, но, стараясь не обращать на нее внимания, все равно идет мириться с Лил, не очень понимая, что заставляет его делать это посреди ночи. Единственное, в чем он уверен: это – правильно.
Лили Эванс с задумчивой улыбкой листает страницы учебника, несколько минут разглядывает картинку, на которой изображен булькающий котел со странной зеленовато-желтой кашицей, и решительно захлопывает книгу. После того, что Сев успел рассказать о зельеварении, она ожидала чего-то большего, нежели полынная настойка или раствор ромашки… Надо будет спросить у него, когда перестанет обижаться, чем волчий аконит отличается от обычного. Если перестанет обижаться.
Джеймс Поттер сидит на кровати, свесив ноги, и рассеянно теребит полог. Джеймсу очень хочется сделать что-нибудь такое, о чем завтра говорил бы весь замок. Джеймс обещал отцу, что Хогвартс будет гордиться Поттером, а маме – что та не получит жалоб на сына хотя бы в первую неделю учебы. А еще Джеймс должен обязательно попросить прощения у того мальчишки из поезда: факультет факультетом, а нехорошо тогда получилось… Маме бы не понравилось. Джеймс подозрительно косится на соседнюю кровать, – из-за плотно задернутого полога не доносится ни звука, – протягивает руку и осторожно заглядывает за ярко-красную ткань. Там никого нет.
“Личный дневник Алисы Тоук.
1 сентября 1971.
Гриффиндор, первый курс.
Я никогда не вела дневников… Надо же когда-то начинать!
Сегодня мы приехали в Хогвартс. Он именно такой, как я и представляла – огромный, уютный и очень-очень старый. Здесь сразу начинаешь верить в чудеса.
Дик пропал. Думаю, он сбежал, когда мы вылезали из лодок, хотя может и раньше, еще на платформе. Дик – койот, мне его на День Рождения дядя Сэм подарил, о нем никто кроме нас двоих не знает, потому что койот – это очень здорово, но и опасно: как рысь или волк. Дикий зверь, в общем. Вот он и... К другим зверям пошел, наверное. И теперь ждет меня Запретный Лес – если не вернусь, значит, нашла Нарнию, да…”
“Мадам, в силу своих обязательств вынужден сообщить Вам о поступлении на факультет, не отвечающий Вашим требованиям, но, осмелюсь заявить, достойный наследника благородного дома Блэков. В связи с чем, нижайше прошу в дальнейшем соблюдать уважение и…” Сириус Блэк осторожно перехватывает горящий кусок дорогого пергамента с гербовой печатью и печально усмехается: это уже пятая попытка сообщить матери о поступлении в Гриффиндор – первые четыре были также сожжены в свечном пламени. Сириус никогда не любил писать сухие отчеты, которые мать называла письмами… В конце концов, сколько можно? Она все и так узнает от кузин – смысл тратить полночи на составление заведомо провального текста? Сириус раздраженно хмурится, когда пламя слегка обжигает пальцы, а затем обреченно берет перо. Блэк все должен делать сам! Мерлин…
В гриффиндорской гостиной пусто и темно, но Мэри Макдональд не хочет подниматься в спальню. Ей кажется, что там – среди мягких покрывал и тяжелых пологов – сказка станет слишком ощутимой, реальной, а значит – перестанет быть сказкой. Здесь Мэри как будто на пороге чего-то несбыточного, невероятного, а там – там оно уже сбудется.
- Теперь – вся жизнь впереди! – шепчет Мэри пустой гостиной. И сама не замечает, как засыпает. Снятся Мэри Макдональд прекрасные драконы, сказочные принцы и волшебные палочки. А еще, почему-то, настойка полыни.
Дэви Гуджон с интересом рассматривает длинный список, лежащий на полу возле камина. Дэви и сам уже давно лежит рядом, потому что нет решительно никаких сил доползти хотя бы до кресла. Неудивительно, если учесть, что последние два часа он с упрямством, достойным всякого представителя своего факультета, пытался сжечь свиток, заколдованный от подобных покушений еще четыре столетия назад. Вслушиваясь в бой часов, Дэви, уже ни на что не рассчитывая, лениво опускает пергамент в огонь, в который раз не добиваясь успеха, и взгляд его выхватывает слова “категорически запрещается”.
- Это может быть интересно, - бормочет Дэви и осторожно вытаскивает текст из пламени. Правила нужны для того, чтобы их нарушать.
Если у Софи Асалон спросят, что она делает в полночь на Астрономической башне, та вряд ли сможет честно ответить на этот вопрос: сама пока не знает. Она просто посмотрит на далекие звезды и промолчит, предоставляя собеседнику возможность теряться в догадках о причине такого ее поведения… И никто не сможет заметить, как Софи украдкой поглядывает вниз, в надежде разглядеть там что-нибудь такое, о чем можно будет вспоминать всю жизнь, как о чуде. Потому что звезды Софи все знает по именам, а вот чудеса – пока что нет.
Тилден Тутс растерянно смотрит на только что с таким старанием начерченную таблицу, а затем решительно ее перечеркивает. Нет в этом году такого месяца, который начинался бы с полнолуния! Просто нет! И как теперь, спрашивается, искать цикламен, который “собирать следует лишь в ночи, покорные истинной луне, а не той, что отражается в озерах”? Где уж здесь истинная луна, когда ее вообще быть не должно! Тилден с сомнением оглядывается на окно, откуда невозмутимо сияет та, которой еще не положено, и осторожно встает, стараясь не разбудить соседей по спальне. Придется проверять на практике.
По гостиной факультета Слизерин беспорядочно мечется вихрь сине-зеленого дыма. Вокруг него, постепенно увеличивая скорость, вертятся две вазы, перо, чей-то учебник по трансфигурации и старая мантия. Все это происходит в абсолютной тишине. В углу комнаты, вжавшись в спинку кресла, сидит Эльвира Элкинс и дрожащей рукой медленно опускает волшебную палочку. Вихрь не исчезает совсем, но слегка затихает. Эльвира неуверенно улыбается и, затаив дыхание, протягивает к нему руку. Вихрь словно колеблется, а потом резко бросается вперед и растворяется в четверти дюйма от нее. Эльвира счастливо смеется и теряет сознание.
Гаспар Шингльтон меланхолично разрывает пергамент на клочки, бросает их в угол, отходит в сторону и ждет. Эрик Стеббинс недоуменно косится на приятеля, но никак не комментирует увиденное, продолжая заниматься своим делом:
- От сглаза, от порчи, от обид, от вредности, китайский от демонов, тибетский светлый…
- Эрик, ты мне мстишь?
- Корейский пространственный… Что?
- Ну, я полдня болтал о кастрюлях всяких – теперь ты полночи будешь свои амулеты развешивать? Так ты учти, я просто болтал, ни одной кастрюли нет, слышишь? Не-ту.
- Да сдались мне твои кастрюли, я для себя стараюсь! Австрийский на счастье, венгерский для красоты…
- Смотри!
- Норвежский… Что?
- Да смотри, смотри же! Ну вот, опять пропустил…
- Да ты толком сказать можешь, что происходит? Веселый бразильский, матовый японский…
- Он исчез, ты понимаешь? Исчез!
- Чешский… Да кто исчез-то?
- Пергамент! Вернее, его остатки. Самоисчезающий мусор, ты представляешь?
- Южно-австралийский успешный… Опять кастрюли? Чашки, чайники, котлы? Гас, успокойся, ничего нового ты здесь не придумаешь уже. Шел бы лучше спать!
- Ну да, можно подумать, твои амулеты – вот о чем думать надо!
Эрик отрицательно мотает головой. Амулеты – это просто хобби, думать надо об артефактах. Только не стоит говорить это вслух, когда рядом стоит любитель превращать все во что-то еще, да к тому же “само-”… А то мало ли что.
Люсинда Талкалот никогда не отличалась терпением. Если Люс чего-то хочет – она пойдет по головам, но своего добьется. Именно поэтому, едва ее голова касается подушки и, как следствие, освобождается от ежедневных рутинных мыслей о том, как говорить и куда идти, Люс принимается за воспоминания. Она тщательно обдумывает каждое слово, услышанное днем в поезде, и ищет хоть одну лазейку для исправления чужих ошибок. И, кажется, находит…
«— Тебе лучше поступать в Слизерин.
— В Слизерин? Кто это тут хочет в Слизерин? Да я бы сразу из школы ушёл, а ты?»
Похоже, Поттер всерьез боялся попасть к змейкам.
«— Вся моя семья училась в Слизерине.
— Елки-палки! А ты мне показался таким приличным человеком!»
Ну вот, точно! Интересно, что бы он делал, если бы так вышло?
«— Возможно, я нарушу семейную традицию.»
А Блэку-то здесь самое место… Выходит, это правда, что можно выбирать.
«— А ты куда собираешься, если тебе позволят выбирать?
— Гриффиндор, славный тем, что учатся там храбрецы. Как мой отец.»
А Снейп презрительно фыркает – нарывается. Зря, ох зря.
«— Тебе это не нравится?
— Да нет, почему? Если кто предпочитает быть храбрецом, чем умником…»
Не придумал ничего лучше, чем язвить. Неужели нельзя промолчать?
«— А ты-то куда пойдёшь, если ты ни то, ни другое?»
И Поттер смеется… Глупые.
«— Северус, пойдём поищем другое купе.
— Оооо…
— До скорого, Нюниус!»
А ведь Эванс уверена, что поступает правильно! Надо поговорить с Поттером, пока они не перешли к действиям.
Люсинда Талкалот всегда добивается осуществления своих идей. Идея всеобщего мира входит в их число.
- Никогда не думал, что заведу питомца подобным образом.
Гелберт Сплин лежит на кровати поверх зеленого слизеринского одеяла и смотрит в зеленые слизеринские глаза по-гриффиндорски наглого зверя.
- Ты представляешь, что со мной сделает тетя? А отец? Он же вообще животных не переносит, но дорогущего породистого и приносящего пользу может еще и потерпел бы, а ты…
Зверь с равенкловским спокойствием задумчиво шевелит хвостом и отворачивает голову.
- Нет, ну хорошо, прости. Ты очень умный кот.
“Кот” возмущенно фыркает.
- Не кот? Значит, книззл, да? Тогда ты все понимаешь, извини.
С истинно хаффлпаффским терпением книззл закрывает глаза и устраивается на подушке из чисто слизеринской зловредности.
- Ладно, спи, спи, - смеется Гелберт. – А завтра надо будет придумать тебе имя…
Книззл приоткрывает один глаз и прищуривается. Он уже выспался, пока все ужинали. И теперь пора бы отправиться на поиски пропитания…
- Завтрак, сдвоенное зельеварение, трансфигурация, обед, травология, свободное время, ужин…
Гризель Хартс очень любит планы. Приземленные и возвышенные, планы всегда составляли значительную часть ее жизни, так что первое, за что она берется в Хогвартсе – составление распорядка дня. Сначала общий, затем – более подробный. Все расписать по минутам… Проснуться – пять. Одеться – десяти достаточно. Умыться – пятнадцать. Позавтракать – двадцать пять. Дойти до кабинета… Ой. Ладно, часа должно хватить: кто этот замок разберет? Главное, чтобы все было размеренно и спокойно, тогда у Гризель все будет хорошо. Пока что так и было… Почти. Дэви в ее планы не входил никогда: придется их пересматривать.
Сидя на холодном деревянном полу старого дома с заклеенными окнами, Ремус Люпин покорно ждет наступления полнолуния. Он все еще сомневается в том, что сегодняшняя луна правильная, но в том, что она настоящая, уже успел убедиться: ничто иное не может заставить его чувствовать жизнь так ярко, как сейчас. Каждая травинка пахнет своим особенным ароматом, а воздух наполнен сотней тысяч ярчайших вкусов… Ремус облизывает пересохшие губы, торопливо одергивает себя, а потом… Становится волком: луна поднялась.
В маленькой спальне на самом верху башни Равенкло тихо и спокойно. Здесь, в кровати у окна, укрывшись с головой темно-синим одеялом, спит Кэйла Тики. Ее не тревожит ни бой часов, ни призрачный свет, льющийся в комнату, ни дикий вой где-то вдалеке. Ей даже ничего не снится. Она просто есть там – одна из многих, с кем этой ночью знакомится Хогвартс.
