Глава 1Магглы верят в Вальпургиеву ночь.
Магглы думают, что в эту ночь на землю спускаются ведьмы и танцуют в лунном свете. Магглы думают, что нужно жечь костры... или это о каком-то другом празднике? Гарри пытается вспомнить, но не может.
Вальпургиева ночь – это ночь кошмаров. Когда встаешь и уходишь ночевать в гостиную, чтоб не потревожить Джинни. Когда за окном скрипит ветка клена, и ты знаешь: это не ветер. Когда на стене пляшут тени, а твоей собственной тени – нет.
Гарри живет так год, другой, третий. Потом, в случайном разговоре, когда в ход пошла третья бутылка старого огденского, узнает, что у Рона и Гермионы – то же самое. Тени за окном и голоса с той стороны.
В лунном свете танцуют не ведьмы. В лунном свете танцует смерть, которая никогда не придет.
Четвертую Вальпургиеву ночь они встречают вместе. Весь мир празднует годовщину падения Того-Чье-Имя... Вольдеморта, а они тянут руки к доброму маггловскому костру, разожженному Гермионой от доброй маггловской спички, теснее сдвигают круг, и тени отшатываются назад. У теней нет имени и облика, а костер взлетает к небу веселыми рыжими волнами, куда живее и жарче того света, что дает Люмос.
Полная луна висит низко, над холмами. Окна Оттери-Сент-Кэчпоул по ту сторону речки сияют золотистыми прямоугольниками. Что празднуют магглы?
В лунном свете туман кажется молочно-серебристым и призрачно светится, как дымка патронуса. Туман сползается, сырой, скользкий, забирается под воротник и свивает гнездо в мгновенно промокшей одежде.
«Того света нет».
Рон и Гермиона вздрагивают. Они тоже слышат шепот в тумане. Того света нет. Поезд дальше не идет, просьба освободить... откуда в голове этот поезд и перрон?
Гарри слышит отчаянный младенческий плач, и туман тает, тает, оседает клочьями на траве. Костер чуть шипит от попадающей на него влаги, но не гаснет, только плюется искрами.
Они молча аппарируют по домам. Джинни хмурится и ставит на плиту кофейную турку. Ей нельзя кофе и играть в квиддич, но ее это не интересует.
– От тебя пахнет кладбищем, – вдруг говорит она. – Ложись спать, где ты всю ночь ходил?
Гарри ложится на скользкий кожаный диван в гостиной. Ему снится ало-черный паровоз, клубы дыма и пустой перрон.
Пятая Вальпургиева ночь приходится на прием в Министерстве. Не сбежать и не уйти.
Руки, руки, протянутые для рукопожатий и поцелуев, тысячи свечей в люстрах и подсвечниках, улыбки и режущие голоса. Они натянуты как струны, фальшивящие, болезненно-тонкие, они заглушают музыку и сводят с ума. Гарри отталкивает очередную руку и выбегает из зала в темный гулкий коридор.
На полу, скорчившись, сидит Невилл.
– Того света нет, – шепчет он, поднимая голову. В его глазах отражается молочно-белая, холодная, немая пустота.
Рон и Гермиона догоняют их возле каминов.
– Хогвартс, – командует Невилл, шагая в зеленое пламя. Его голос почти совсем не дрожит.
– Хогвартс, – эхом повторяют Гарри, Рон и Гермиона.
Никто из них не хочет ночевать дома. Никто не хочет привести с собой туман.
Вчетвером они выходят из личных покоев профессора гербологии и бредут вокруг озера, как в детстве. Над озером стелется туман, озаренный полной луной, но в тумане никого нет.
А на том берегу встает из тумана гробница из белого мрамора.
Они сидят возле гробницы, пока перед самым рассветом туман не начинает сгущаться. Невилл зажигает волшебный огонь, но он бессильно шипит и гаснет. Надо возвращаться, но в тумане дороги не найти, можно забрести прямо в озеро.
Солнце всходит, и туман рассеивается на глазах. Их четверо, и там, где они стояли и сидели, на седой от росы траве видны темные следы.
Еще одна цепочка пришла из Леса, свилась в кольцо вокруг гробницы, будто вокруг невидимого барьера, и вернулась в Лес.
«Того света нет» – приносит ветер эхо.
Они кладут на могилу розы из теплиц, много роз. Гарри кажется, что Дамблдор больше обрадовался бы простым полевым цветам, но почему-то молчит, а кроме роз в хогвартских теплицах ничего из цветов нет.
– Ее будут звать Роза, – вдруг говорит Гермиона. Гарри, Рон и Невилл смотрят на нее с недоумением, а потом хохочут. Рон сгребает Гермиону в охапку и целует отчаянно-нежно.
В шестую ночь Гарри мирно засыпает в своей постели. Джинни ночует в детской – новорожденный Ал, Альбус Северус, занимает все ее внимание. Гарри немного ревнует, но не обижается, глупо же.
Его будит младенческий плач. Джинни умеет по звуку понять, кто из малышей проснулся, Гарри – нет. Он подходит к окну, Джинни и сама разберется, распахивает его настежь, и плач стихает. На подоконнике сидит шестнадцатилетний подросток, не живой и не призрачный, будто сотканный из молочного тумана.
– Того света нет, – у него такой растерянный голос. – Я не могу сесть на поезд. Меня нет.
– Меня нет, – отзывается кто-то у Гарри из-за спины; Гарри резко оборачивается и видит растворенную в тумане тень; в тени смутно обрисовано плоское лицо со смазанными чертами.
– Это ты сделал, – шепчет подросток. – Верни мне меня. Я хочу жить. Верни!
Он соскальзывает с подоконника и плывет к Гарри, в глазах – боль, по лицу текут слезы. Гарри отшатывается, но сзади другая тень, которая шипит:
– Меня нет. Верни мне меня!
Сознание милосердно гаснет.
Утром простыни все мокрые, будто Гарри ночью облили водой. А на подоконнике – отпечаток ладони. Гарри прикладывает к нему руку, но и так видно, что ладонь не его, слишком узкая, слишком тонкие пальцы.
Он спускается вниз и вызывает по камину Рона.
– Я видел...
– Мы тоже, – обрывает Гермиона. Рон молчит, и она гладит его руку.
– Нужно спросить Невилла.
– Уже спросила. Он тоже.
– Что это? Это все он?
– Это он, Гарри. Такой, каким мы его убили. Того света для него нет. Это насовсем, Гарри.
Она плачет, а Гарри вспоминает давний разговор о том, что смерть тела не страшна: всегда есть душа. Убийство души – стократ худшее преступление. Это вправду насовсем.
– Что будет с нами? С Невиллом? Он ведь тоже...
– Я не знаю.
Годы идут. Гарри, Рон, Гермиона и Невилл верят в Вальпургиеву ночь. Они жгут костры, и веселое рыжее пламя разгоняет лунный свет.
Потому что в лунном свете танцуют не ведьмы. В лунном свете танцует смерть, которая никогда не придет.
