Глава 1– А он убил ее?
– Да, у него был прекрасный мотив – он любил ее.
Реймонд Чандлер
Мудрец тот, кто сказал, что все темные дела вершатся под покровом ночи.
Зачем я здесь? Куда иду и что собираюсь делать? Нет, зря все это. Определенно зря. Нужно разворачиваться и уходить. Мне здесь не место. Я ничего не могу изменить, ничем не могу помочь.
Но вся беда в том, что я не в силах остановиться. Ноги сами несут меня вперед, и я уверенно ступаю по начищенному до блеска полу. Звуки моих шагов эхом разносятся по темному коридору. Из-за десятка одинаковых дверей по левую и правую стороны от меня слышатся звуки жизни: сонное бормотание и тихие стоны. Высокие белые стены с каждым шагом словно сужаются и давят. Мне не хватает воздуха, сердце бешено стучит в груди, а в голове кружится только одна мысль: «Бежать!» Но вместо этого я замедляю ход. Шаг – три удара сердца, шаг – три удара сердца. Да, это успокаивает.
Вокруг – ни души. Странно. Но мне это только на руку. Свидетели ни к чему. Я ведь не до конца уверен, что собираюсь сделать доброе дело. Нет, не так. Я не до конца уверен, что вообще смогу сделать хоть что-то.
Но я должен, не так ли? Не себе – тебе.
Нужная дверь – в самом конце коридора. Наверное, я умру, прежде чем дойду до нее. В ушах стоит шум, перед глазами все расплывается. Выжить в войне, получить орден Мерлина первой степени за заслуги и сдохнуть на полу больницы Св. Мунго – это ли не ирония судьбы? Я всегда был слишком везучим, мне удавалось выходить сухим из воды. И только сейчас я задался вопросом: а заслуженно ли? Почему это случилось с тобой, а не со мной? Ведь для тебя все было впереди, а моя жизнь закончилась уже давным-давно…
Я не могу унять дрожь в теле, по спине стекают капли холодного пота. Я боюсь? Мерлин, я боюсь… Это давно забытое, но такое яркое чувство страха, оно уже сплело вокруг меня свою паутину, и бесполезно вырываться – запутаешься еще сильнее.
А конец коридора уже совсем близко. Я вижу твою дверь – она единственная открытая, и я вдруг понимаю, что ноги перестают меня слушаться. Сбиваюсь со счета ударов собственного сердца и, пошатнувшись, тяжело прислоняюсь спиной к стене. О боги! Вы помогли мне собраться с духом, чтобы прийти сюда, так дайте же сил закончить начатое!
Сердце заходится в бешеном ритме. Нужно взять себя в руки. Пытаюсь восстановить дыхание. Глубокий вдох – так, что воздух разрывает легкие. Громкий выдох – так, что в глазах темнеет от нехватки кислорода. Вдох-выдох, вдох-выдох. Уже лучше. Я снова могу повернуть голову и посмотреть в сторону твоей двери. Она так близко и в то же время так далеко. Отталкиваюсь от стены и делаю несколько нетвердых шагов. Теперь-то я точно рад, что в коридоре нет ни одной живой души: мысль, что кто-нибудь увидит меня таким жалким, абсолютно не прельщает.
Впрочем, плевать. На все плевать. Пусть видят, пусть знают, что я – не бездушное чудовище. У меня есть сердце. Я умею любить. Ты ведь знаешь это, правда? Знаешь?
Я резко останавливаюсь на пороге твоей палаты, не в силах переступить его. Хватаюсь рукой за косяк и вижу, как сильно дрожат мои пальцы. Пути назад нет. Я просто не смогу теперь уйти.
Давай же, еще один шаг.
С трудом поднимаю ногу и переставляю ее за порог. Затем вторую. Темнота мягко обнимает меня за плечи, обволакивает и подталкивает вперед. Еще шаг, еще и еще. Где ты? Я ничего не вижу. Кровь отхлынула от моего лица, шум в голове стих, и я явственно услышал тихий шепот дождя. А затем яркая молния всего на долю секунды осветила комнату.
Но я успел заметить тебя.
Вся моя жизнь была сплошным кошмаром. Но я только сейчас понял, что все это – детские игры по сравнению с тем, что происходит в этот самый момент.
Ты сидишь у окна на высоком табурете – совсем близко. Коротко остриженные волосы делают тебя похожей на мальчишку. Белая рубашка, в которую ты кутаешься, на несколько размеров больше, и когда очередная вспышка молнии освещает комнату, я вдруг понимаю, что она – моя. Как, черт возьми, она оказалась у тебя? Почему я не заметил пропажи? Нет, эти вопросы не волнуют меня совершенно. Мысли мои уносятся назад в прошлое.
Милая, любимая Гермиона… если бы я знал тогда, к чему все это приведет…
***
Ненавижу это знаменитое гриффиндорское упрямство, эти неизвестно откуда взявшиеся желание спасать всех и вся и непоколебимая уверенность в своих силах. Неужели ты всерьез думала, что мне не хватит жизненного опыта и ума понять, для чего Волдеморт призвал меня? Неужели ты думала, что я пойду к нему и спокойно позволю убить себя? О, моя маленькая глупая девочка! Я предвидел его намерения, я был готов к встрече с ним, я бы выжил. Но ты! Куда же ты сунулась? Зачем рванула спасать меня? Ради кого подвергла опасности свою бесценную жизнь? Ради двойного шпиона? Ради насквозь прогнившего человека, давно и бесповоротно потерявшего способность любить? О Гермиона, а я-то считал тебя умной ведьмой!
Впрочем, вру. В ясности твоего ума я усомнился почти два года назад. Как ты думаешь, что испытывает без пяти минут сорокалетний мужчина, закрывший однажды свою душу и свое сердце на замок и абсолютно убежденный в том, что все вокруг ненавидят его, когда поздно вечером на пороге его комнаты появляется невинное шестнадцатилетнее создание, больше похожее на ангела, чем на человека? Скажи, Гермиона, а знала ли ты, что в тот момент, когда дверь открылась, и я увидел тебя, мое сердце сделало скачок к самому горлу, и я чуть было не лишился чувств? Я ведь всерьез тогда подумал, что вижу призрак давно умершей Лили. Призрак, который я вот уже шестнадцать лет отгонял от себя, призрак, поднимавший на поверхность воспоминания и боль, от которых я убегал и прятался. Те же непослушные волосы, кажущиеся рыжими в отблесках света от факела, та же хрупкая фигурка и тот же доверчивый взгляд. Мерлин, Гермиона, я уронил тогда бокал с вином и замер в кресле, боясь пошевелиться! Сквозняк потушил свечу на столе, скрывая мое побледневшее лицо в тени. Бордовая жидкость уже полностью впиталась в темный ворс ковра, а я все сидел и не мог отвести от тебя взгляда. И только когда ты поежилась от холода, я словно очнулся.
– Мисс Грейнджер? Скоро полночь, какого Мерлина вам взбрело в голову ходить в таком виде по коридорам? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.
На тебе была только длинная ночная рубашка. Ты вздрогнула, осмотрела себя и покраснела, будто до этого не замечала, во что одета.
– Простите, профессор, – пискнула ты так жалобно, что мое сердце сжалось.
Ты всхлипнула и, немного помедлив, сделала шаг назад, очевидно собираясь покинуть меня. Старый дурак! Мне следовало позволить тебе уйти! Тогда бы все сложилось иначе! Но я не вовремя вспомнил утренний разговор с Дамблдором. Старик будто знал, что что-то должно произойти, а потому взял с меня обещание во всем помогать Поттеру и его друзьям. Поэтому я забеспокоился и остановил тебя властным голосом:
– Вы что-то хотели, мисс Грейнджер?
Ты замерла, словно загнанный зверек, и вскинула на меня глаза цвета горького шоколада. О, сколько ужаса в них плескалось! Хрупкая, беззащитная, бледная и насмерть перепуганная, ты стояла на пороге моей комнаты и сама не могла понять, зачем пришла.
– Мисс Грейнджер, – поторопил я тебя.
Я не был уверен, что хочу знать, почему студентка Гриффиндора в такое время находится не в своей гостиной, а в кабинете декана Слизерина, и уже раздумывал, как бы поскорее избавиться от твоего присутствия. Но ты слишком быстро сломалась под моим напором – уткнулась лицом в ладошки и заплакала.
Этого я боялся больше всего на свете. Еще в детстве я содрогался каждый раз, когда заставал мать плачущей. Она, конечно, пыталась скрыть от меня покрасневшие глаза и отмахивалась вместо того, чтобы отвечать на вопросы. Спустя годы я сделал выводы. Слезы были не признаком слабости, нет. Они были признаком боли и отчаяния.
И сейчас я растерялся. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Молчание затягивалось, я сидел, абсолютно не представляя, что делать, а ты стояла и плакала. Нужно было собраться с мыслями и в своей обычной манере отправить тебя к Минерве или в больничное крыло. Но только я открыл рот, как ты вдруг резко опустила руки, выпрямляясь, и воззрилась на меня с такой ненавистью во взгляде, что я растерялся снова.
Кажется, ты почувствовала это. Ну, или решила воспользоваться тем, что я, вопреки собственным принципам, молчу. Вид у тебя был такой решительный, что я ни секунды не сомневался, что ты сейчас выскажешь мне все, что накипело за пять с половиной лет твоего пребывания в Хогвартсе. Но ты, похоже, решила добить меня окончательно: вся решительность твоя вдруг куда-то испарилась, и ты, потупив взгляд, вдруг робко поинтересовалась:
– Профессор, разрешите мне остаться… – и тихо всхлипнула.
Меня словно парализовало. Я замер на стуле в неестественной позе, во все глаза глядя на тебя. Наверное, в тот момент я представлял собой жалкое зрелище. Но слава Мерлину, тень все еще скрывала мою фигуру от любопытных взглядов всяких там гриффиндорцев.
Сказать, что ты меня удивила, значит, ничего не сказать. За тридцать шесть лет жизни я повидал всякое. Я уже давно привык к разного рода странностям окружающих меня людей. Я даже смирился с тем, что студенты порой делают совершенно невероятные вещи. Но никто и никогда, даже мои слизеринцы, не позволяли себе вот так вот просто заявиться ко мне в кабинет и попросить разрешения остаться на ночь.
Злость постепенно начала закипать во мне, и я с ужасом понял, что это ни что иное, как защитная реакция организма. Дьявол, Гермиона! У меня был второй шанс накричать на тебя и отослать ко всем чертям! Почему, почему я этого не сделал? Почему когда я открыл рот, чтобы разразиться гневной тирадой, из моего горла не донеслось ни звука? Почему я молча поднял руку и указал в сторону неприметной двери, что вела в мою гостиную? Ведь дело было не только в старом интригане Дамблдоре, правда?
Знаешь, сейчас я могу признаться себе, но тогда был просто не в состоянии. Я испугался. Испугался надежды, мелькнувшей в твоих золотистых глазах, когда ты, глянув в мою сторону, увидела протянутую руку. Испугался? Мерлин, да я был в ужасе! Стоило двери закрыться за тобой, и я пообещал себе, что до утра не встану из-за стола и даже не посмотрю, что ты там делаешь! И я сдержал свое обещание...
Меня разбудил тихий шорох. Я мог бы его и не услышать, но напряженные годы жизни двойного шпиона оставили на мне свой отпечаток. Вздрогнув, я резко открыл глаза и с удивлением обнаружил, что уснул прямо за рабочим столом. Но мое внимание тут же переключилось на тебя. Держа в руке обувь, ты на цыпочках продвигалась к выходу из кабинета. Здесь не было окон, свеча на моем столе давно погасла, так что вокруг было темно. Ты не заметила ящик с пустыми пузырьками и споткнулась. Склянки дружно звякнули в полной тишине, и сквозь мелодичный перезвон я услышал, как ты выругалась. Улыбка скользнула по моим губам, но я быстро устыдился и тут же взял себя в руки. Спустя мгновение скрипнула тяжелая дверь, и я снова остался один.
С того дня ты начала приходить ко мне каждый вечер. Я не смог тебе запретить, а ты, не услышав возражений, молча проскальзывала мимо меня в гостиную и не высовывалась оттуда до самого утра. Я чувствовал твой страх, твою неуверенность, чувствовал, что ты набираешься смелости, чтобы что-то сказать или сделать. И сам неосознанно начинал бояться. Я ненавидел тогда и ненавижу сейчас любые изменения в своей жизни. Мне комфортно, когда все идет по плану. А ты – я это чувствовал – собиралась перевернуть всю мою жизнь с ног на голову. Поэтому, чтобы избежать встречи с тобой, я прекратил появляться в своих же собственных покоях. До поздней ночи бродил по окрестностям замка и возвращался только под утро, бесшумно прокрадываясь в кабинет. Боги, как же я был смешон! Пытался убежать от судьбы, но от нее ведь не уйдешь...
Однажды ты все-таки дождалась меня. Наверное, прошло недели две с того дня, как ты пришла ко мне впервые. Я как обычно тенью скользнул в кабинет. Не зажигая свет, подошел к кушетке и тяжело на нее опустился. Резко выдохнул и, подняв руки к лицу, прохладными подушечками пальцев надавил на пылающие огнем веки. Я устал, чертовски устал. От бесконечных метаний между Волдемортом и Дамблдором, от скучных будней школьного учителя, от ночных блужданий по территории Хогвартса. Я был напряжен, поэтому когда слева раздался твой тихий шепот, едва не подпрыгнул от неожиданности.
– Если вы думаете, что я кусаюсь, то глубоко ошибаетесь, сэр. Если вам неприятно мое общество, то стоит только сказать. Я уйду и больше никогда вас не побеспокою. Вам вовсе не обязательно пропадать где-то ночами из-за какой-то надоедливой гриффиндорки.
В голосе твоем звенели слезы, и мое мертвое сердце вдруг ожило и сжалось от боли. Ты резко поднялась, очевидно, намереваясь тотчас же уйти, но я быстро схватил тебя за запястье и довольно грубо дернул. Тихо вскрикнув, ты упала обратно на диван и, выхватив свою руку, обиженно засопела.
Я молчал. Чувствовал, что должен что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Ты тоже, кажется, не горела желанием начать разговор первой. Поэтому через несколько минут взаимной неловкости, я шумно втянул в себя воздух и выпалил:
– Вот уже которую ночь я задаю себе один и тот же вопрос, мисс Грейнджер, и никак не могу найти на него ответа.
– Почему я пришла к вам? – с готовностью откликнулась ты.
Удивленный тем, как ровно звучит твой голос, я снова замолчал. Ты восприняла это как знак согласия, поэтому заговорила. Быстро, но вдумчиво, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь сказать что-то неправильное или лишнее:
– Я чувствую, сэр, что что-то происходит. Тьма сгущается над магическим миром. В Хогвартсе уже на так безопасно, как раньше. Профессора Дамблдора постоянно нет на месте, и это беспокоит студентов. Мне страшно, сэр. Я боюсь за родителей, за Рона и Гарри, за всех друзей и знакомых. Я беспокоюсь за вас, – и не дав мне вставить и слова, быстро продолжила: – Я знаю, что очень скоро что-то должно произойти. Я уже не маленькая девочка, поэтому скажите мне: будет война?
– Да, – только и смог выдавить из себя я, прижимая левую руку к груди и чувствуя, как бешено стучит о ребра всегда бесстрастное сердце.
Ты тихо всхлипнула. А затем вдруг глубоко вздохнула, задержала дыхание и порывисто схватила меня за руку.
– У меня нехорошее предчувствие, сэр. Война унесет с собой многие жизни. И я боюсь, что не успею сделать то, что должна.
– Что должны? – прохрипел я, во все глаза глядя в темноту, но различая перед собой лишь смутные очертания твоей фигуры. Мерлин, я хотел, чтобы ты продолжала, и одновременно с этим мечтал, чтобы все это оказалось лишь сном.
Ты не произнесла в ответ ни слова. А спустя мгновение я почувствовал на своем лице твое дыхание. Меня тут же бросило в жар, и я, кажется, даже закрыл глаза, то ли от страха, то ли от желания полностью сосредоточиться на своих ощущениях. Твои маленькие пальчики все еще держали мою руку, и я чуть сжал их, словно подбадривая тебя. И в тот же момент твои губы неловко прижались к моему подбородку.
– Ой... – смущенно пробормотала ты.
Готов поспорить, что твои щеки тогда залило румянцем. Ты тут же пошла в отступление. Дернулась назад, намереваясь сбежать, но я сжал твою руку в своей, не давая уйти.
– Сэр, – пискнула ты, стараясь отодвинуться, но я притянул тебя к себе. – Простите. Я вовсе не хотела...
– Не лгите, мисс Грейнджер. Вы хотели, – прошептал я, склоняясь к твоему лицу.
Что ж, опыта у меня было побольше, поэтому я с первого раза попал туда, куда нужно, и уже в следующее мгновение сминал в поцелуе твои податливые губы. Ты дрожала в моих руках, словно в лихорадке, неумело отвечала на поцелуй и шумно дышала. А я, похоже, сгорал живьем...
Та ночь стала самой большой ошибкой в моей жизни, Гермиона. И не только в моей – в твоей тоже. Открыв утром глаза, я обнаружил, что лежу голый на полу кабинета. Тебя рядом не было, но на ворохе своей одежды я нашел кусок пергамента, на котором были написаны аккуратным округлым почерком всего два слова – «спасибо» и «люблю». Я смял в руке дорогой сердцу клочок бумаги, откинулся на спину и, глядя в потолок, заплакал. Знаешь, когда я плакал в последний раз, Гермиона? В день смерти Лили.
Все закрутилось само собой. Я не пытался это остановить, хоть и понимал, что снова совершаю ошибку. Мне было хорошо рядом с тобой и удивительно спокойно. Ты не пыталась меня изменить и принимала таким, какой я есть. Сбегала по вечерам от друзей и приходила в холодные подземелья только для того, чтобы побыть со мной. Пила горячий шоколад из огромной кружки и, улыбаясь, слушала мои жалобы на нерадивых студентов. Беспокоилась и не спала ночами, когда Волдеморт вызывал меня. Не кривясь от отвращения, гладила меня по волосам и покрывала поцелуями мое тело. Ты любила меня, Гермиона, всем сердцем любила, и я был благодарен тебе за эту любовь, хоть и понимал, что ничем не заслужил ее.
Я рассказал тебе про план Дамблдора – просто не смог скрыть. Ты не задавала лишних вопросов и не спорила. Поняла все с первого раза. А потом проплакала всю ночь на моей груди. Утром ты была бледна, как сама смерть, но настроена решительно. Ты взяла с меня обещание, что я убью и тебя, если это потребуется. Сначала я рассвирепел от подобной мысли и посоветовал забыть об этом раз и навсегда. Однако ты и не думала отступать. Тогда я решил притвориться, что согласен. Но ты ведь не зря носишь звание самой умной ведьмы. Не поверила ни на секунду и потребовала поклясться. С одной стороны, я прекрасно понимал тебя, но с другой, я даже и думать не хотел о том, что однажды мне придется тебя убить.
На следующий год ты не приехала в Хогвартс, отправившись вместе с Поттером и Уизли искать крестражи, и я почувствовал себя покинутым. Без тебя дни стали скучными и однообразными, а ночи холодными и одинокими. Я больше не просыпался по утрам с улыбкой на губах и желанием жить и уже не мог уснуть без бутылки огневиски и мыслей о смерти. Первое время я не жил – существовал. На автомате делал все, что от меня требовали, проклинал себя за то, что впустил тебя в свою жизнь, и пытался выжечь из своего сердца твое имя.
А потом совершенно случайно узнал, где вы. Чувства ожили и зацвели новыми красками. Потому я, не задумываясь, рисковал своей головой, чтобы помочь тебе... и Поттеру. Вы успешно справлялись с крестражами и уверенно двигались вперед. Финальная битва была не за горами. Я чувствовал, что Волдеморт стал еще более подозрителен, чем раньше. Теперь он не делился со мной ценной информацией, ибо и я не приносил ему никаких вестей. То, что Реддл что-то задумал, я знал наверняка. И начал готовиться к собственной смерти. Вернее к ее предотвращению.
О Гермиона, знала бы ты, как я желал умереть! Закрыть глаза и погрузиться в спасительную тьму, освободить тебя от обещаний, даровать долгую счастливую жизнь. Но моя собственная клятва держала меня в этом мире. Я должен был проследить, что ты выйдешь из этой войны живая и здоровая.
Но ты не вышла. Я лежал на полу Визжащей Хижины, истекая кровью, и дрожащими руками откупоривал один пузырек за другим, когда услышал твой истошный крик. Склянка с кровоостанавливающим выскользнула из дрогнувших пальцев и разбилась. По спине пробежал холодок, а дикий ужас сковал все тело. Я забыл как дышать, прислушиваясь к звукам снаружи, но слышал только, как бешено колотится мое сердце.
Однако спустя мгновение крик повторился. Долгий, пронзительный, он доносился издалека и буквально разрывал мое сердце тревогой. Превозмогая боль, я попытался встать, но горячая кровь хлынула из раны, заливая пол. Голова закружилась, но я начал ползти к двери. До нее оставалось всего пара метров, когда я, обессиленный, потерял сознание.
Сумасшествие. Так они сказали. Детский разум не вынес долгих пыток Круцио и другими не менее жестокими заклинаниями. Когда тебя нашли у с корнем вырванной Дремучей Ивы, все твое тело было в многочисленных порезах. Из глубоких ран сочилась кровь, и Поппи всерьез испугалась, что у них не получится тебя спасти. Но ты выкарабкалась. Молодое тело быстро зажило. Но вот разум восстановить так и не удалось. «Грязный овощ» – так назвал тебя Драко и впервые в жизни получил от меня кулаком в челюсть. Никто. Не смеет. Говорить. Так. О тебе. Никто.
Ты бежала спасать меня, моя маленькая глупая девочка. Любовь ко мне убила тебя. И я должен сделать то, что обещал. Пусть меня потом предают гонениям, ненавидят, судят и казнят. Ты просила, и я не могу тебе отказать...
***
Воспоминания накрывают меня беспощадной волной, снося все возведенные барьеры и затапливая сознание. Я сдаюсь. С тихим стоном падаю на колени и роняю голову на руки. Не могу больше носить маску – и она с глухим треском недовольства осыпается пеплом с моего лица. Все эти годы я не мог позволить себе быть самим собой. Даже находясь рядом с тобой. А ты все время вздыхала и грустно говорила, что когда-нибудь настанет момент, когда мне надоест притворяться, но рядом не будет никого, кто сможет это оценить. Ну так вот, Гермиона, ты была чертовски права – этот момент настал.
Я беззвучно рыдаю – и мне нисколько не стыдно. Я, к сожалению, никогда не говорил, что люблю тебя, но ты навсегда останешься единственным человеком, кому я мог полностью доверять.
Вздрагиваю – тонкие пальчики касаются моих волос. Хватаюсь за твою руку, притягиваю ее к своим губам и начинаю судорожно покрывать хрупкое запястье поцелуями. Я жалок, жалок, жалок – и плевать. Теперь на все плевать.
Ты позволяешь мне делать все, что я хочу. И когда я поднимаю голову, чтобы взглянуть на твое лицо, вижу такую знакомую улыбку. Но взгляд твой бессмысленно обращен в пространство.
– Гермиона… – зову я тебя, но ты только наклоняешь голову к правому плечу, продолжая вглядываться во что-то, никому кроме тебя недоступное.
Боль и чувство беспомощности разрывают меня изнутри. Как же тяжело видеть тебя такой и знать, что во всем виноват только я. Ты умираешь на моих глазах. Умираешь ни за что. Впрочем, я знаю, что бы ты сказала мне, если бы могла. «А ты бы хотел, чтобы я умерла заслуженно?» Нет, дорогая, любимая Гермиона! Я бы хотел, чтобы ты вообще никогда не умирала.
Я мог бы простоять на коленях всю ночь. Я мог бы забрать тебя отсюда и увезти так далеко, что никто и никогда бы нас не нашел. И я уже готов сказать тебе об этом, но ты вдруг мягко высвобождаешь свою руку, и твои маленькие пальчики едва ощутимо скользят вниз по моей груди. Затаив дыхание, я беззвучно плачу, вглядываясь в твое лицо и пытаясь запомнить каждую черточку. Сердце бешено стучит о ребра, словно пытаясь сломать прутья клетки и вырваться к тебе. Забери его с собой, Гермиона. Оно мне больше ни к чему. Забери, слышишь?
Твоя рука, наконец, нащупывает спрятанный во внутреннем кармане мантии пузырек, и я замечаю, как уголок твоих губ подрагивает, приподнимаясь. Конечно, я принес его, разве ты сомневалась? Вытаскиваешь сосуд и настойчиво вкладываешь его в мою ладонь. Твой взгляд по-прежнему блуждает где-то над моей головой, но черты лица вдруг становятся резче, словно ты вполне осознаешь, что происходит.
– Гермиона… – предпринимаю я еще одну попытку, и ты снова наклоняешь голову, будто прислушиваясь к чему-то.
Что чувствует палач, лишая жизни, возможно, ни в чем неповинных людей? Сегодня мне предстоит это узнать.
С трудом я поднимаюсь с колен. Силы будто покинули мое тело, и я еле-еле стою на ногах. Но я должен сделать это. Потому что обещал тебе. Тяжело вздохнув, наклоняюсь и поднимаю тебя на руки. Ты рефлекторно обнимаешь меня за шею и прижимаешься к моей груди. Боги, ты так близко, что я чувствую твой запах! Не в силах сделать и шага, утыкаюсь носом в твои волосы, глубоко вдыхаю и снова начинаю плакать. Где твои шикарные локоны, Гермиона? Я так любил сидеть по вечерам на диване, читать скучную научную статью и распутывать твои кудряшки, пока ты спала, устроив голову на моих коленях.
Что с нами стало? Что с нами будет? Что будет со мной без тебя?
Ты нетерпеливо двигаешь в воздухе ногой, и я с неохотой отрываюсь от тебя. Тяжело вздыхаю и, развернувшись, несу тебя к кровати. Всего три шага, но я иду так долго, словно преодолеваю километр за километром.
«Давай, Северус! – кричит внутренний голос. – Ты можешь прижать ее посильнее и бежать прочь! Выскочить из больницы и аппарировать как можно дальше! Она же не пленница, вас не будут искать!»
И ты словно знаешь, о чем я думаю: маленькие пальчики сжимают край мантии. Да-да, ты права. Я должен это сделать...
Колени стукаются о край больничной койки, и я останавливаюсь. С трудом отодвигаюсь и аккуратно укладываю тебя. Рубашка задирается, открывая взору твои ноги, и я бережно укрываю их одеялом. Сажусь рядом. Вытаскиваю пробку из пузырька. И вдруг замираю на месте. Ты смотришь прямо мне в глаза, и взгляд твой совершенно осмысленный. Улыбка на мгновение озаряет твое лицо. Дыхание перехватывает. Мои руки дрожат. Я не могу, не могу, не могу сделать это!
Но ты опять решаешь все за меня. Закрываешь глаза и приоткрываешь рот. И я, словно загипнотизированный, подношу к твоим губам флакон и вливаю зелье, которое ты тут же проглатываешь. А затем снова улыбаешься. Наклонившись, я прижимаюсь губами к твоему горячему лбу и, глотая соленые капли, стекающие по моим щекам, бессвязно шепчу:
– Люблю, люблю тебя... Слышишь, Гермиона? Люблю!
Ты не слышишь.
Я снова не успел...
Но я сделал самое главное – освободил тебя. И теперь я буду умирать каждую ночь, вспоминая, как убивал тебя, а ты мне улыбалась...
