Глава 1Когда это началось, я не знаю. Я не могу назвать точную дату, день, месяц, да пожалуй, даже время года, когда окончательно понял, что не могу обходиться без этого. Но прекрасно помню, с чего это началось, как я узнал об этом…
Я родился в чистокровной, всеми уважаемой семье. В Великой войне мои родители принимали непосредственное участие, разумеется, на стороне Ордена Феникса. А как же иначе? Фрэнк Лонгботтом был известный в определенных кругах аврор, храбрый, смелый, добрый и пр.. За что, собственно говоря, и поплатился как он сам, так и моя мать. Сколько я себя помню, я всегда посещал несколько раз за год клинику св. Мунго, навещая родителей, потерявших разум под натиском пыточных проклятий. Каждый раз я боялся, что кто-нибудь из моих знакомых или однокурсников случайно заметят меня здесь. Так однажды и произошло. А я ненавидел жалость в их глазах, просто ненавидел, хотя бабушка со свойственным ей максимализмом и считала, что я стыжусь своих родителей и поэтому никому не говорю о них. Отлично, интересно, как она себе это представляла? Но это уже другая история. А пока я был маленьким, бабушка таскала меня в клинику довольно часто. Уж она то, как раз гордилась своим сыном и старалась, чтобы я мог получить все основания гордиться им тоже. Но мне сейчас кажется, что на колдографиях мой отец смотрелся гораздо внушительнее, чем в больничной одежде с растрепанными волосами и осунувшимся лицом…
Да, я любил их. Как можно не любить своих родителей? Я храню все обертки, которые мама протягивает мне и вымучено улыбаюсь отцу. Но поймите меня правильно, в моей жизни не было нормальных родителей, нормальной семьи, как, например те к которым мы ходили в гости с бабушкой. Моя бабушка почему-то считала, что здоровое общение со сверстниками в приятной атмосфере должно пойти мне только на пользу. Ага. Сейчас. И еще разок. Возможно я не такой как все, возможно бабушка не такой тонкий знаток психологии как она о себе это мнит, возможно, что-то еще. Я просто не помнил маму и папу в другом обличии кроме как в больничной палате. Но каждый раз, когда я их видел, мне казалось, что кто-то гигантской рукой сдавливает мне внутренности, я начинал задыхаться от резкой и вполне физической боли. Но бабушке, пожалуй, попробуй, объясни это. Мне думается, что первые годы она водила меня в клинику только за тем, чтобы попытаться пробудить разум своего сына и моего отца посредством явления перед ним меня, а вовсе не для того, чтобы поддерживать во мне сыновью любовь. К тому времени как я поступил в Хогвартс, эта надежда постепенно угасла. Но бабушка не унималась. Теперь ей хотелось, чтобы я стал лучшим среди всех учеников, дабы не позволить себе уронить высокую честь семьи Лонгботтомов и быть никак не ниже моего отца. «Ты должен учиться так, чтобы твой отец, мой бедный Фрэнки, мог гордиться тобой», - внушала она мне постоянно. Подумать только, всего за несколько недель до поступления в Хогвартс, когда я уже получил письмо, она была безмятежно счастлива чуть ли не единственный раз за всю мою одиннадцатилетнюю жизнь, по крайней мере, по моим скромным воспоминаниям. Надо сказать, что я очень поздно проявился как волшебник. Дремавшие во мне способности мага никак не хотели просыпаться. Все наши многочисленные родственники пребывали в глубоком шоке по этому поводу. Старались утешать бабушку, рассказывали о волшебниках, чьи способности вспыхнули в десять, а то и двенадцать лет, но бабушку, конечно же, это не могло утешить. Потихоньку она уже начала почитывать литературу о воспитании сквибов и штудировать советы «Как не дать почувствовать себя сквибу несчастным в магическом сообществе». Когда она думала, что я не вижу, частенько плакала, всхлипывая в платочек и произнося, что-то вроде: «Какой позор в нашем семействе. Если бы только мой сыночек смог узнать об этом», заканчивая вечным вопросом без ответа: "Что делать?". Наконец мой добрый дядюшка взял дело в свои руки. В прямом смысле этого слова. Он попросту сбросил меня с балкона вниз головой. И представьте себе, я не убился, даже синяков не было. Это нельзя было объяснить иначе, чем чудом и моими волшебными способностями. После этого, конечно же, был праздничный ужин. Дядюшка самодовольно улыбался, говоря что-то относительно маггловского способа обучения детишек плаванью. В конце вечера он подарил мне жабу в качестве домашнего животного. Весьма мило. Ни сову, от которой есть хоть какая-то реальная польза, и почту разносит, и выглядит респектабельно, ни крысу, которая хотя бы покрыта мехом, пусть местами, но все же, ни кота. А жабу – мерзкое земноводное, которое к тому же постоянно сбегало и терялось. Ну да ладно, я даже привязался к ней. Иначе чем объяснить, то, что N-ное количество времени в Хогвартсе я проводил, ползая по коридорам и под кроватями, пытаясь обнаружить Тревора, не смотря на смех однокурсников, и то, что я был совершенно искренне напуган, когда мерзкий Снейп захотел отравить моего жабеныша.
Очередной радостью для близких было мое распределение в Гриффиндор, а не в Хаффлпафф, который мне все дружно прочили. Бабушка же, гордо поджав губы, совсем как Профессор МакГонагалл, даром, что подруги, произнесла одну из своих любимых фраз относительно того, что она была уверена во мне как в себе самой и куда, спрашивается, я мог попасть с такими отличными генами. Ну конечно, с месяц назад она проливала горькие слезы, сомневаясь, вообще возьмут ли меня в Хогвартс или нет, а сейчас «уверена как в самой себе».
Началась школа. Нельзя сказать, чтобы я прижился и совершенно безболезненно вошел в коллектив. «Наш Невилл толстоват и глуповат» часто слышал я в свой адрес. Казалось, что все собрались здесь только для того, чтобы каким-то образом подкалывать меня. И так на протяжении довольно долгого времени. Бабушка и сама принимала в этом деятельное участие. Допускаю, что не специально, но все-таки. Присылала вопилки, напоминаторы, заставляющие всех присутствующих сгибаться от приступов неудержимого смеха. А когда на третьем курсе я потерял свое разрешение на посещение Хогсмида, профессор МакГонагалл громко на весь класс произнесла, что она уже получила дубликат от миссис Лонгботтом и, что я могу не волноваться. Моя бабушка позаботилась об этом. Безусловно позаботилась. Я видел, как насмешливо переглянулись несколько моих сокурсников. Допускаю, что все мои потуги учиться отлично, были забавны. В принципе моим коньком была только «Гербология». В любом классе есть человек, на которого все шишки сыплются, в данном варианте я. Скорее всего, я это заслужил, ведь все за что я брался в конечном счете выходило нелепо и глупо. Самым большим ужасом стало для меня явление профессора Снейпа и его предмета "Зельеделия". Я его искренне боялся, вызывая этим улыбку у своих софакультетников и злобную ухмылку, например, у слизеринцев. Хотя меня они, в общем-то, и не задевали сильно, им вполне достаточно было Поттера. Бабушка, конечно, настаивала, чтобы я познакомился со знаменитым шрамоносцем. Она просто не могла понять, как я не вхожу в эту звездную троицу. Я был с ним знаком, но сказать, чтобы мы дружили… Из всей троицы мне более всех нравилась Гермиона, она так мило подсказывала мне на «Зельях», да и вообще. А Рон Уизли? Однажды на четвертом курсе я случайно услышал их разговор. Это было перед Рождественским балом, Трехмудрый турнир и все такое. Я пригласил сестру Рона Джинни, точнее она сама подошла ко мне, чтобы спросить с кем я иду на бал, и посмотрела на меня своими голубыми глазами. Я мгновенно утонул в них и тут же, заикаясь и краснея, пригласил ее. Она согласилась и убежала, что-то весело напевая. Так вот Рон сказал, что его сестра Джинни идет с Невиллом только для того, чтобы ее допустили на бал. А так он не знает ни одного человека, который бы в здравом уме и по доброй воле согласился пойти со мной на праздник. Браво, Рон. Я право же в восторге. Гарри мне всегда казался довольно замкнутым, и меня не очень то тянуло к нему. Я входил в организованную им Армию Дамблдора, где достиг, как мне казалось известных успехов.
Я помню ту ночь в Министерстве… Впрочем с нее то все и началось. Я вдруг стал достаточно знаменитым для того, чтобы во второй раз появиться на страницах «Пророка». Первый раз был в детстве. У бабушки до сих пор храниться вырезка, в которой говориться о жертвах войны и упоминается, что у аврора Фрэнка Лонгботтома и у его жены Алисы, замученных Пожирателями, остался маленький сын Невилл. У меня брали интервью и порядком надоели. Но я вдруг реально осознал, что бабушка не имеет надо мной той власти, какой обладала доныне. Последний всплеск ее влияния проявился уже на шестом курсе, когда меня не взяли в ПАУК по Зельям. Профессор МакГонагалл тогда обещала поговорить с дорогой Августой и объяснить, как ей повезло с внуком, но мне, собственно говоря, было это не так важно. Внук «дорогой Августы» между тем открыл для себя маггловский Лондон.
Совершенно случайно, сейчас даже не помню, как я очутился на улицах города один. Мне всегда нравился город людей. В нем с палочкой в кармане я ощущал себя действительно сильным и независимым. Мне нравилось идти по асфальту, переходить улицу согласно сигналам светофора, рассматривать витрины магазинов, ездить в метрополитене. В ту пору у меня уже были деньги, и обменять их на маггловские в Косом переулке не составляло труда. Однажды, когда я впервые почувствовал, что нуждаюсь в чем-то, меня потянуло в метро. Я привык доверять своей интуиции, но тут было явно другое. Ноги казалось, сами шли, глаза искали. Я зашел в вагон и сел на кожаный диван. Я уже давно не боялся маггловских изобретений: движущихся лестниц, самооткрывающихся дверей, поездов, несущихся на огромной скорости. Им же нужно чем-то компенсировать отсутствие у себя чудесных способностей. Рядом со мной сидел молодой юноша, почти мальчик. Непонятно почему мне нравилось сидеть рядом с ним, я ощущал, что от него словно исходят флюиды удовольствия и радости. Я непроизвольно тронул его за плечо и вдруг… Словно в моей груди, голове, руках, ногах открылись дверцы. Положительная энергия рекой полилась в меня, наполняя своим ликующим сиянием мою плоть. Я задохнулся от восхищения. Через минуту юноша дернул плечом, и моя рука упала. Я робко извинился, но он казалось, не обращал на меня ни малейшего внимания. Он выглядел удрученно, но мне не хотелось думать связано ли это со мной или нет. Я вышел на следующей же остановке довольный и счастливый. Его эмоции бились во мне, доставляя ни с чем несравнимое удовольствие. Мне казалось, что весь мир у моих ног и что-то еще неизведанное нежное и сильное струилось во мне. Сейчас то я отдаю себе отчет, что это была любовь, именно она, а не первая юношеская влюбленность или желание подцепить где-нибудь девчонку на один вечер.
Я стал промышлять этим. Мне стало необходимо получать энергию людей. Это доставляло радость, стимулировало мои силы, помогало жить. А ведь моя жизнь не так полна радостями, чтобы отказываться от них. Между тем в мире магов шла война, часто пропадали и гибли лучшие волшебники. Бабушка боялась за меня, но я уже был взрослый мальчик и не нуждался в опеке. Обманув ее бдительность очередным туманным заявлением, что я должен кое-что сделать для победы над Лордом или выполнить поручение Гарри, я отправлялся в Лондон, искать свои маленькие удовольствия.
Я помню в тот раз я попал в захламленную часть города. Что-то вроде людского Лютного переулка. Шел, потому что меня словно что-то вело. В переулке раздались крики. Я явно уловил боль и страх и пошел быстрее. Не задумываясь, вошел в гущу драки. Тут же получил по лицу. Я собрал все: и боль поверженных и превосходство и кровавый задор побеждавших.
И вот тогда я понял, что отрицательные эмоции ничуть не хуже для меня, чем положительные. Я получаю удовлетворение и от тех, и от других, чем больше их, тем лучше.
…Я понял кто я. Энергетический вампир. Однажды, когда я сидел в сумерках, в своей комнате, мне показалось что-то необычным в ней. Я огляделся и заметил, что мое отражение в зеркале потеряло былую четкость, стало расплывчатым, словно покрытым серой пеленой. Я подбежал к зеркалу, вытер его рукавом, но зеркальная поверхность была идеально чистой, (Домашние эльфы хорошо выполняют свои обязанности.) и изображение не изменилось. Я поднес к зеркалу свою руку и увидел лишь дымный силуэт руки. Дальше я ничего не помню кроме дождя серебристых осколков, осыпавших меня. Утром меня обнаружили лежащим на полу с окровавленным кулаком. Бабушка была уверена, что это ничто иное, как всплеск подростковой неприязни к собственной внешности. Что и говорить, я не стал ее разубеждать в этом и не стал настаивать на новом зеркале в моей комнате.
«Энергетические вампиры питаются энергией людей, которая представляет собой сгусток эмоций, переживаний и чувств, испытываемых человеком в данный момент. Энергетические вампиры живут среди нас, спокойно выносят дневной свет, не боятся чеснока и прочих действенных методов борьбы с обычными вампирами. Как правило, вампиры не убивают свою жертву, а лишь отсасывают часть ее энергии, чем существенно ослабляют энергетический баланс жертвы, что в дальнейшем приводит к катастрофическим для нее последствиям. Жертвы таких вампиров начинают плохо, ослаблено себя чувствовать, их преследует головная боль и общее недомогание, депрессивное состояние. Наблюдается некоторая истеричность, позывы к суициду. Вследствие потери некоторых эмоций, возможно нарушение общественных функций жертвы. Человек становится необщительным, равнодушным, погружается в себя, теряет связь с другими людьми, не проявляет себя как личность, становится легковнушаемым и зависимым. В случае если вампир полностью выпивает энергетический фон жертвы, возможно частичное или полное разрушение души. В отличие от магглов, волшебник сразу же способен почувствовать действие вампира на себя, поэтому они предпочитают охотиться на людей. Сами вампиры, накапливая энергетику в себе, уже не способны остановиться. Пагубная страсть полностью подчиняет их себе…»
Со мной происходит то же самое. Точно, как по учебнику. Мне сложно прожить несколько недель, не посетив Лондона и не пополнив себя…
Вчера произошло непоправимое, погибла моя мать. Я как обычно пришел навестить их, она как обычно протянула мне фантик от конфеты. Я взял его, дотронувшись до ее ладони. Она стала кричать. Пронзительно, не останавливаясь. Звук ее голоса до сих пор стоит у меня в ушах. Я бросился к ней, но меня оттащили санитары. Ей дали какого-то зелья, и она затихла. Ночью ее не стало. Объяснение врачей – шок, словно она вдруг вспомнила муки, которые ей довелось пережить. Бабушка считает, что, возможно, она была близка к прояснению рассудка, но не смогла справиться. Но я то понимаю, что это прикосновение ко мне убило ее. Та боль, которую я выпил, вошла в нее и воскресила ее воспоминания о собственных муках. Смогу ли я себя простить когда-нибудь? Но я не могу по-другому. Постаревшая бабушка снова провожает меня и даже против своего обыкновения не спрашивает, куда я собрался. Удивительно, неужели она действительно думает, что мне лучше остаться одному?
Гермиона рассказывала о проблемах магглов – наркотиках. О ломках, о помутнении сознания, о невозможности бросить. О зависимости. Иногда мне кажется, что это и моя проблема тоже…
Седьмой курс. Последний курс Невилла Лонгботтома и первый курс без Дамблдора. Минерва МакГоногал директор, профессор Снейп исчез. В этом есть преимущества, некому раскусить меня, распознать. Между тем я вытребовал у МакГоногал право перемещаться на выходные домой, якобы из-за того, что волнуюсь о бабушке. Сами понимаете, где я проводил свободные часы. Минерва слишком деликатна, чтобы проверить мои слова, да и дел у нее много и без моей скромной персоны.
Вчера случилось несчастье с Роном Уизли. Он упал с метлы. Банально и глупо. Рон легко мог погибнуть и совсем не такой героической смертью, какую вероятно уже нарисовал в своих мечтах. Сейчас он лежит в Больничном крыле весь переломанный. Гарри естественно там, и Гермиона. Когда Гермиона вошла в гостиную, я ясно почувствовал исходящий от нее заряд горя и весь напрягся, закусив губы. Она подошла ко мне, говоря какие-то слова и, всхлипывая, видимо надеясь, на утешение. А разве я мог ее утешить, для нее было просто опасно прикоснуться ко мне, поэтому я вскочил и начал что-то кричать про идиота Уизли, который даже на метле удержаться не может, вероятно, потому что злоупотребляет сливочным пивом. В общем, нес какую-то чушь, не давая ей приблизиться. Гермиона, широко раскрыв глаза, смотрела на меня. Слезы высохли на ее щеках, оставив блестящие дорожки. В комнату вошел Гарри, он яростно набросился на меня. Я убежал в спальню, слыша как Гермиона, удерживает Поттера и говорит что-то относительно того, что «Невилл потерял мать, и что она сама виновата». Кто бы сомневался?
И сейчас я лежу в своей постели и стараюсь понять, что же произошло. Мне нравилась Гермиона, действительно нравилась. Я с уверенностью могу сказать, что волновался, когда она, подсказывая мне на «Зельях», склонялась надо мной, и ее вечно растрепанные волосы касались моей щеки, а губы шевелились над самым ухом. Но сейчас… Как бы я рад был взять ее руку в свою, почувствовать трепет ее пальцев, но сейчас я мог воспринимать ее только как источник энергии, никак больше. Означает ли это, что я никогда не смогу ни с одной девушкой иметь близких отношений?
Что касается любви, то иногда мне кажется, что я никогда не испытывал ее, точнее испытывал, но в какой-то извращенной форме. Любовь к родителям – весьма болезненное чувство, и совсем не таким оно должно быть. Когда умерла моя мать, я могу сказать, что испытал и долю облегчения, наравне с виной и отчаянием. По крайней мере, она не мучается больше, целители не смотрят на нее с жалостью и сочувствием. Хотя если быть абсолютно честным она провела там более пятнадцати лет в невменяемом состоянии, целители уже давно привыкли к ней, как и к мебели в ее палате. Бабушка, любил ли я ее? Конечно да, но почему я не могу признаться ей во всем, рассказать, что со мной происходит? Девушки? Как только я начинал ощущать привязанность хоть кому-то, этот человек исчезал…
…Я обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен, обречен… Буду писать это слово пока не закончиться страница.
Сегодня ночью мне приснился страшный сон, словно я стал дементором, и было так холодно, так жутко. Я проснулся дико крича. Гарри, Рон, Симус, Дин склонились надо мной. Гарри смотрел сочувственно. Он как никто другой знал, что такое страшный сон и каково просыпаться после него. Он поглаживал мое плечо, уговаривая успокоиться, но я продолжал дрожать. Хорошо, что профессор Снейп так и не научил его читать чужие мысли, он бы очень удивился, ощутив то, о чем я думал. Это было ужасно. Я смотрел на свои руки, и мне казалось, что я видел, будто они как во сне стали костлявыми, покрытыми струпьями, с длинными, желтыми ногтями, и я сжимал зубы, чтобы снова не закричать.
…Мне всегда помогала вода. Как только мне становилось плохо, а это происходило все чаще и чаще, я набирал в свою черную мраморную ванну воду, наливал ароматических масел, зажигал свечи и опускался в прохладу. Становилось легче, намного. Вода тяжелой эластичной массой казалось, смывала с меня все то, что я получил за день или, по крайней мере, смывала все то, что я стремился изгнать из себя. Я заметил, что вода после подобного купания действительно темнела. Оставаясь такой же прозрачной, просто темнела. Но сейчас это уже не помогало ни капли. Сотни глаз смотрели на меня, не мигая, сотни прикосновений, ощущений, голоса постоянно звучали в голове. Чужие голоса, заглушали мой собственный, не давая мыслить. Иногда выворачивало наружу зловонной жижей, после чего я падал на кровать обессиленный и опустошенный. Я продержался несколько суток, почти не выходя из комнаты, без еды и сна. (Зимние каникулы я проводил дома). Я хотел побороть себя, отказаться от пагубной страсти. Мне было невыразимо плохо, такие муки нельзя было вынести. И я не смог. Мне необходимо было выйти на улицу, снова погрузиться в перепутанные переходы маггловского метрополитена или супермаркетов, снова выйти на охоту. Непроизвольно я облизнулся. Ненавижу этот жест, просто ненавижу. Меня передернуло. Сердце вновь с силой ударило в ребра, в голове потемнело, горло пересохло, но каждый глоток воды воспринимался мной, как глоток раскаленной лавы. Мне нужно было это. Последний раз, - пробормотал я себе, натягивая маггловские джинсы, - Честное слово последний. Но ноги уже несли меня вниз по лестнице, к входной двери. Я сам себе не верил. Бабушка спокойно относилась к моим частым отлучкам. Она их объясняла потерей матери как в принципе и все, то, что происходило со мной. Я очнулся уже в вагоне метро. Ноги сами несли меня к нужному человеку. Я испытывал необъяснимое возбуждение. Хотя почему же необъяснимое, со мной все предельно ясно. Я воспринимал сидящих и стоящих рядом со мной людей как фигуры окруженные аурой, неким сиянием, таким лакомым для меня. Я принялся проталкиваться в середину вагона, произнося слова извинения и приветливо изгибая губы в улыбку. Конечно же, я старался прикоснуться как к можно большему количеству людей. Боль моя потихоньку сменялась легким головокружением, мысли прояснялись. Наконец-то я смог вдохнуть спетый воздух маггловской подземки полной грудью. Но это были полумеры не способные насытить меня на достаточно длительный срок. Мне нужна была сильная энергия, напитанная серьезными эмоциями. Элементарные переживания по поводу домашних дел или работы, идиотские мысли о непонятных мне проблемах не могли насытить меня более чем на несколько минут. В массе серых мотыльков я увидел бабочку с блестящими яркими крыльями. Красиво. Это была женщина. В ней билась что-то, я еще не мог понять что именно. Но это мне вполне подходило. Я подошел ближе и ощутил сильную ауру потери. Да чтобы то ни было пусть, мне все равно сейчас. Выбирать жертву не приходилось. Я посмотрел на нее. Она была вполне беззащитна и даже не пыталась прикрыть свое горе. Словно обнаженная она стояла сейчас передо мной. Предвкушая свое наслаждение, я прикрыл глаза на мгновение, мои пальцы задрожали, уши заложило. Я притронулся к ней как бы случайно, открывая канал. Я видел, как блекнет свет вокруг нее, что аура такая насыщенная мягчеет и оседает, как тряпичная кукла. Глаза ее наполненные душевной мукой потухли, приобретая равнодушный оловянный оттенок. А что я мог поделать? Мне ведь это было необходимо. В мире магглов всегда так: они сами гробят друг друга, заставляя испытывать разные чувства настолько сильно, что позволяют открываться и быть беззащитными. В конце концов, мне все равно, что за эмоции входят в меня, лишь бы они прекращали мои мучения. Хотя, безусловно, есть и любимые блюда. Ведь есть люди, которые любят мясо, есть строгие вегетарианцы, есть сластены. Так же и тут. Но в данный момент мне было все равно. Она вдруг подняла на меня свои глаза и посмотрела абсолютно пустым взглядом. Мерлин всемогущий. Меня передернуло от отвращения. Да я знаю, что виноват, но если бы не я, то кто-нибудь другой воспользовался ей, если бы не так, то как-нибудь иначе. Какая разница? Я ведь не убил. Она вполне может восстановиться. А без этой потери, за которую она так переживала, возможно, ей будет легче жить. Так, что она должна мне еще спасибо говорить. В конце концов, я не отобрал радость у невесты или маленького мальчика, только что получившего долгожданный подарок. Их просто не было рядом - услужливо подсказал рассудок. Я просто не буду об этом думать. Пчела тоже берет пыльцу у цветка, не спрашивая, нравиться ли это цветку или нет. Не спорю, дурацкое сравнение. Я начал продвигаться к выходу. Я снова ощущал себя сильным. А мне необходимо быть сильным. Ведь скоро финальная битва, Гарри уже уничтожил все хоркруксы кроме самого Волдеморта. Теперь дело за малым, найти его самого. Я буду помогать, конечно. Ведь все ценят мои исключительные способности. Знали бы они, чем я занимаюсь на досуге.
Иногда мне хочется, чтобы меня заперли в доме, в подземелье, где-нибудь, и потеряли ключ, чтобы я не мог выбраться, чтобы я очистился от всего, чтобы я снова мог жить как прежде.
***
Три дня назад Темный Лорд был повержен. Это произошло на рассвете. Мы окружили его убежище и сделали все для того, чтобы Гарри смог применить свое заклятие. Может мне показалось, но Волдеморт посмотрел на меня жутким взглядом своих горящих глаз и ухмыльнулся.
Сейчас я сижу в своей полутемной комнате и пишу, я просто обязан записать все это, иначе… Я не могу сказать, когда в следующий раз я сумею четко выражать свои мысли или, когда безумие снова охватит меня.
Всеобщее ликование. Всеобщая радость. Я не шучу. В Косом переулке незнакомые люди обнимаются и целуются. Каждый выражает свой восторг как умеет. Мы все награждены орденами Мерлина Первой степени. Бабушка в бешеном восторге. Журналисты толпами дежурят у нашего дома. Восторженные девушки шлют мне письма. Масса почты. Совиный помет, как снег, покрывает наш двор. Но бабушку, похоже, даже это не раздражает. Я дал интервью, провел пресс-конференцию, сделал все, что от меня требовалось. Оставьте меня все в покое. Моя зависимость снова подкрадывается ко мне. Но разум пока еще чист, пока я еще могу хоть что-то соображать.
Итак, после долгих размышлений я вывожу следующее:
Во-первых, Лорд повержен. Это хорошо и решает все проблемы. Я молодец и герой. Но меня не покидает мысль, что Волдеморт догадался о моей сущности иначе, чем объяснить его взгляд, обращенный ко мне. Ни к Гермионе, ни к Рону, ни к Джинни, ни к Люпину, даром, что он оборотень. Нет, ко мне.
Во-вторых, я это ясно понимаю. По крайней мере, пока. Я теряю контроль над собой, просто я теряю контроль. Во мне слишком много скопилось всего. Мои маленькие темные уголки души вышли наружу, и я не в состоянии скрывать их больше. Я изможден и иссушен. Меня задавило то, что я брал. В тоже время, и это я понимаю, если через день не раздобуду себе новой дозы энергии, то стану просто опасен для окружающих.
И в третьих, не знаю, почему, но сегодня как обычно бессонной ночью я понял одну маленькую вещь. Да, меня давит все то, что во мне. Поэтому мне нужно найти выход. Каким-то образом перенести это в другое место. А если я смогу управлять этим, то, следовательно, обретаю силу. Мерлин видит, я не хочу этого, но это неизбежно. Когда моя мама умерла лишь прикоснувшись ко мне, она продлила мою агонию, она частично вывела это из меня ценой своей жизни. Тогда я не понял этого, сейчас понимаю. Во мне сконцентрированы все, что только намешено в душе у человека в огромном объеме. Это сила, которой надо научиться пользоваться.
И отсюда четвертое - хочу ли я этого. Гермиона рассказывала о маггловской книжке, в которой главному герою доверена тяжкая ноша, олицетворяющая зло и силу. Он должен был уничтожить ее, но не смог противодействовать искушению приобрести мощь и власть, пускай таким путем. Смогу ли я? Я брал все, не делая различия. Боль, слезы, муки, похоть – не слишком хорошо, не так ли?
Могу ли я властвовать и в мире магов, риторический вопрос. Нужно ли мне это? Смогу ли я быть хорошим?
Главное я не чувствую в себе прежнего Невилла или даже точно не могу сказать был ли такой Невилл, не снился ли он мне, не представлялся ли в мечтах. Мой Невилл не стал бы рассуждать так, не стал бы бродить по Лондону выискивая новый источник энергии, новую жертву, не стал бы оправдывать себя, не стал бы даже заикаться о возможностях силы, добытой таким путем.
Что же мне делать?
