Глава 1Пока тебя ласкали, меня таскало,
А была чиста, как вода морская,
Но соль твоя пожирает горько раны...
_________
Был один из тех теплых и солнечных сентябрьских дней, которые даже неисправимых пессимистов заставляют вылезти из пропылившихся черных рубищ, осушить стакан апельсинового сока и поверить в то, что все, пусть и закончится ужасно, но не сегодня. Лучи солнца терялись в пока еще изумрудных листьях старых, чего только ни повидавших на своем веку дубов, кроны которых отбрасывали на пологие, покрытые мягкой травой склоны окрестных холмов темные полукружья бархатистой, едва заметно колышущейся при движении веток тени.
Немолодая, уже чуть ссутулившаяся под грузом прошедших лет, но все еще хранившая следы былой привлекательности волшебница неспешно шла по усыпанной мелким гравием дорожке. Каждый ее шаг сопровождался едва слышным шуршанием потревоженных камешков, но звук этот не был ни зловещим, ни пугающим. Скорее он отдаленно напоминал стук сталкивающихся бусин четок, перебираемых рукой молящегося. Женщина улыбнулась – пожалуй, сложно было подобрать сравнение, которое бы больше подходило к окружавшей ее обстановке.
В дебрях густой живой изгороди, росшей вдоль левой кромки дорожки, застрекотала одинокая цикада, видимо, обманутая теплой погодой и пока не осознавшая прихода осени. Женщина обернулась на звук, прекрасно понимая, что вряд ли разглядит в гуще изумрудной зелени небольшого кузнечика, и, бездумно сорвав плотный округлый листок, смяла его в пальцах.
Был четверг. Первый четверг сентября. Первый четверг осени.
Колдунья отбросила листок, который машинально теребила в пальцах, и уже собиралась продолжить свой путь, когда заметила какое-то движение чуть вдалеке, на самой вершине холма. Он был там, как и каждый четверг до этого, тот самый молодой мужчина, которого она всегда замечала, возвращаясь домой. Молчаливый компаньон, так она про себя называла этого высокого, осанистого, хоть и немного худощавого блондина. Женщина лишь пару раз видела мельком его лицо – на вид ему можно было дать не больше тридцати пяти, да и то лишь из-за тяжелого взгляда серых глаз. Пожалуй, попроси ее кто-нибудь описать этого незнакомца, она бы вспомнила лишь очертания его фигуры да эти глаза, прозрачные, серо-голубые льдинки в обрамлении светлых ресниц. И взгляд - тяжелый, напряженный, и в то же время завораживающий, как затянутое свинцовыми грозовыми тучами небо, которое все никак не взорвется острыми иглами молний.
Сегодня он пришел раньше, чем обычно, и уже сидел, сгорбившись, положив подбородок на руки, сложенные на коленях, на собственной темной мантии, постеленной прямо на траву. Солнечный луч натолкнулся на металлическую запонку, державшую манжету его рубашки, и рассыпался снопом разноцветных искр – преломленный драгоценным камнем, не иначе. Мужчина раздраженно дернул рукав и устало потер лицо ладонями. Все в нем – его поза, этот неторопливый, какой-то безразличный жест, небрежно распахнутый ворот рубашки, пряди светлой челки, которая упрямо падала ему на глаза, подхватываемая легкими дуновениями пока еще теплого ветерка, - было безмолвным выражением усталости, и какой-то печальной и от того еще более удручающей покорности.
- Бедный мальчик, - покачала головой волшебница, - так убиваться…
В который раз ей захотелось подойти к нему, заговорить, объяснить, что нет ничего дороже этих молодых, утекающих у него сквозь пальцы лет, что в какой-то момент нужно уметь смириться, забыть, вычеркнуть из памяти все то, что не дает двигаться дальше, заставляя снова и снова ходить по кругу, словно пони на привязи. В конце концов, он молод, а памяти молодости свойственно быстро стирать следы былых невзгод. В который раз волшебница одернула себя, решив, что это вовсе не ее дело.
Женщина сделала несколько шагов по дорожке, коря себя за любопытство, и остановилась. Видит Мерлин, любопытство здесь было совершенно ни при чем. Блондин годился ей в сыновья, и в том, что она каждую неделю постоянно встречала его здесь, было нечто противоестественное, неправильное, несправедливое… Волшебница оглянулась, вздохнула и, решившись, неторопливо, стараясь не шуметь, начала подниматься по склону холма.
- …мне не хватает тебя, Мерлин, если бы ты знала, как мне тебя не хватает…
Оказывается, ее компаньон вовсе не был таким молчаливым, как ей казалось. Его голос звучал глухо, и порой в нем пробивалась едва заметная хрипотца – признак то ли недолеченной простуды, то ли сорванных от крика связок. Женщина остановилась, скрываясь в тени густой кроны стоявшего неподалеку дуба. Шорох его листьев в дуновениях легкого ветерка заглушал некоторые слова незнакомца, но это было даже к лучшему. Она ошибалась – ему вовсе не нужен был собеседник, потому что он уже говорил с тем, кто выслушивал его, не перебивая, не прерывая, не поучая. Волшебница уже решила, было, тут же уйти, но некстати наступила на ветку, которая сломалась под ее ногой с громким треском.
Блондин резким, коротким движением вскинул голову, окинул пустынный холм перед собой отсутствующим взглядом и потер рукой лоб. Было нечто неуловимое в его движениях, что выдавало в нем то ли спортсмена, то ли боевого аврора. «Хотя, - грустно подумалось волшебнице, - все это поколение войны с Волан-де-Мортом успело побывать в шкуре, если не авроров, то хотя бы магов-ополченцев». Тонкие запястья, узкие кисти рук, длинные пальцы, ободок кольца на левом безымянном, щегольская светлая рубашка и палочка, небрежно заткнутая за ремень брюк за спиной…
Мужчина взъерошил волосы на голове и заговорил вновь.
- Знаешь, я никогда не думал, что не буду знать, что делать. Я не знаю, зачем просыпаюсь каждое утро, зачем ем, зачем иду на работу, почему улыбаюсь всем этим людям вокруг… Сочувствующие твари, - он вздохнул и кивнул, как будто соглашаясь с невидимым собеседником, - да-да, я знаю, тебе никогда не нравилось, когда я так выражался…
Он сорвал лист подорожника и начал механически, не глядя, разрывать его на тонкие полоски.
- Я боюсь пустоты, понимаешь? Пустоты, не одиночества, - его красивые, четко очерченные губы изогнулись в усмешке, - одиночество мне в ближайшее время не грозит, а вот пустота… Я чувствую, она жрет меня поедом, не оставляет ничего. Раньше я спасался мыслями о тебе, но сейчас и это не помогает. Я выгорел дотла, до головешек, до угольков, и я не вижу смысла… Придурок Забини каждый раз читает мне проповеди про любовь и целительное влияние женского тела на мужскую психику. Но все это не то, все они – не то. Я, как одержимый, ищу в толпе карие глаза, жду, что они позовут за собой, бросаюсь на знакомый терпкий запах, я ненавижу себя за слабость и все равно понимаю, что не могу по-другому. Я всего себя до капли выжал в угоду этой любви, ты ведь это знаешь, видела. Мерлин, как смешны сейчас все эти перебранки с Рыжим, какими идиотскими кажутся все условности, которые тогда представлялись вселенскими трудностями. Ты была так права, когда говорила, что проблема только в нас самих и ни в ком другом…
Пожилая волшебница все также не решалась уйти, боясь потревожить сидящего мужчину. Она искренне хотела бы ему помочь, но понимала, что вряд ли это в ее силах. За двадцать лет никто ведь так и не нашел подходящих слов, чтобы заставить ее не приходить каждую неделю на могилу к мужу с букетом свежих белых лилий. Никто не убедил ее не рассказывать ему новостей, не надеяться, что он услышит. С чего вдруг этот тридцатилетний мальчишка будет слушать наставления какой-то незнакомой старой перечницы? Она ведь ничего не знает о нем, даже имени.
Ветер вновь качнул ветви дуба, заставив тени от них заметаться по земле. Блондин отклонился чуть в сторону, чтобы лучи солнца не попали ему в глаза. Взгляд волшебницы уцепился за выбитую на белом мраморе надпись, которая прежде была от нее скрыта: «Миссис Малфой». Малфой… имя щекотнуло память и отозвалось неясным ощущением чего-то знакомого. Что-то где-то она слышала об этой семье. Хотя, в волшебном мире, кажется, все друг о друге что-то слышали. Миссис… Жена? Волшебница горько улыбнулась и, бросив на мужчину понимающий, сочувствующий взгляд, неслышными легкими шагами стала спускаться вниз по тропинке, по которой пришла. Не ее это дело, вовсе не ее. Уже почти у самых ворот она едва не запнулась о серебристый сгусток материи – чей-то Патронус - не то кошка, не то выдра, не то еще какое-то мелкое животное – появился из ниоткуда и стрелой понесся вверх по холму.
***
- Малфой, если ты не явишься на слушание о разводе, - серебристая выдра говорила голосом рассерженной Гермионы Джин Малфой, - это меня все равно не удержит.
Драко вздрогнул и вскинул голову.
- И только попробуй опять что-нибудь снова ляпнуть про мою измену при всех этих гарпиях-папарацци, мне не нужны…
«Фините инкантатем», - коротко бросил он, направив на Патронуса палочку, и последний сероватой дымкой растворился в воздухе.
Драко встал, не спеша поднял мантию, и на несколько секунд замер, глядя на ровные буквы, высеченные на белом мраморе:
«Миссис Малфой
Урожденная Нарцисса Блек
18.11.1955 – 23.05.2011
Bella gerant alii, id amet*”
- Я люблю тебя, мам, - шепнул он и аппарировал.
_____________
Пока тебя ласкали, меня таскало,
А была чиста, как вода морская,
Но соль твоя пожирает горько раны...
... Любви достойна только мама
*Войны пусть ведут другие, она пусть любит (лат)
