День уборкиРаз-раз! Я впиваюсь ногтями в скользкую губку и чувствую, как порошок щиплет кожу. Я редко использую перчатки: в перчатках мои руки бесчувственны, а я хочу ощущать каждый дюйм этих шершавых от грязи плиток, чтобы отдраить их до гладкой, зеркальной чистоты. Я не боюсь за кожу – после вечером я смажу ее оливковым кремом. Впрочем, это давно не избавляет меня от следов бесконечной уборки - пальцы на моих руках мускулисты и морщинисты, а ладони намного грубее, чем это положено для пятнадцатилетней девочки.
Сегодня я одна, сегодня воскресенье, а воскресенье – день уборки. Я люблю убираться в одиночестве - можно включить музыку и позлить соседей. Они мстят нам вечером – в восемь часов раздается сладкозвучное пение дрели. Мы привыкли.
Я растираю кафель жесткой стороной губки, и капли голубоватой мыльной воды падают мне на щеки. Горная свежесть окутала все вокруг, и тусклый свет лампы позади меня кажется нереальным.
Бац! Я задеваю рукой полочку, закрепленную слева на стене, и на ногу мне падает шампунь. Я раздраженно выдыхаю, наклоняюсь и ставлю его обратно.
Этому дому столько же лет, сколько и мне. Мама сама клеила здесь кафель тринадцать лет назад, когда мы сюда переехали. Он совсем уже старый, полоски цемента на стыках плиток кое-где отвалились, а сами плитки покрылись сетью мелких трещин. Я наливаю на губку немного зеленого геля – это с хлором, против плесени, пожалуй, стоит надеть перчатки. Я натягиваю резиновую защиту и становлюсь на цыпочки, чтобы достать широкую полосу черного кафеля под потолком. Вот и все, теперь я оставлю смесь порошка и геля на стенах минут на пять.
Я вылезаю из ванны и шлепаю на кухню. Ополоснув руки холодной водой, съедаю апельсин. Это занимает две минуты. Беру конфету из вазочки на столе и иду в гостиную. Уединение с газетой – еще пять минут. Опомнившись, я возвращаюсь в ванную, раздеваюсь догола и задергиваю занавеску.
Я осторожно смываю мыло со стен, помогая потоку воды губкой. Серая жидкость течет по локтям; мне холодно, и я окатываю себя из душа горячей водой. На кафеле остаются разводы, и я возвращаюсь к непромытым местам. Снова тру кафель губкой, забывая о его возрасте.
Раздается треск, и я в испуге замираю. Прямо передо мной кусок белого квадрата вдавливается в стену, и появляется острый скол. Я делаю шаг назад; кафель снова трещит, и разлом удлиняется.
Я быстро выключаю воду. Стены здесь неровные, и кафель может просто сползти в ванну. Мама меня за это не похвалит. Обеими руками я пытаюсь удержать ломающийся кафель. Он вспучивается под моими ладонями.
В наступившей было тишине снова раздается треск – но звук теперь доносится из-за спины. Я холодею. Он ведь сейчас посыплется на меня со всех сторон, а я ничего не успею сделать!
И в этот момент звонит телефон. Я вздрагиваю: мне кажется, что от резкого звука все здесь просто развалится. Но нет, все спокойно, и я осторожно отнимаю руки от стены и вылезаю. Ноги оставляют на линолеуме голубоватые следы. Телефон звонит настойчиво, я аккуратно беру трубку двумя пальцами, чтобы не испачкать ее отчищенной грязью.
- Алло?
- Привет, - десятки телефонных кабелей никогда не меняют тембр ласкового голоса моей мамы. – Как дела?
- Хорошо.
- Чем занимаешься?
- Кафель мою.
- Ты поосторожнее с ним…
- Мам, он уже треснул в одном месте, - признаюсь я.
- Сильно, что ли? – тут же спрашивает мама.
- Да нет, но он трещит.
- Ополосни его аккуратно и больше не трогай, - велит мама. - Я же тебе говорила, что я теперь просто ополаскиваю его после душа, он аварийный.
- Менять его надо, мам, - вздыхаю я. Кафель согласно трещит.
- Поменяем, - бодро говорит мама. – Ты обедала?
Я вспоминаю апельсин, конфету и газету.
- Да. Мам, я пойду.
- Ну иди, - разрешает она, - я еще позвоню. Пока.
- Пока.
В трубке раздаются короткие гудки. Я возвращаюсь в ванную и растерянно оглядываюсь. Домывать?
Очень осторожно я смываю душем остатки порошка. Кафель ведет себя спокойно – остается на месте и молчит.
Наконец я выключаю воду и вытираю руки полотенцем. Я закончила уборку, теперь можно себя побаловать.
Я иду в свою комнату, мельком взглядывая на себя в зеркало. Я голая и вся в порошке, но это пройдет после одного звонка.
Я достаю сотовый, звоню Тимофею. Его телефон всегда включен, он слушает музыку на нем круглые сутки.
- Халё, - слышу я ломающийся голос.
- Привет, Тима, это Христина, - говорю я и улыбаюсь.
- А я думал, ты сегодня совсем в тряпках укопалась, - он удивлен, я обычно не звоню ему по воскресеньям.
- Я боялась, что укопаюсь в кафеле, - шутливо говорю я. – Как насчет погулять?
- Сейчас, что ли?
- Нет, не сейчас. Сначала я приведу себя в порядок.
Щеки чешутся. Пожалуй, стоит и их намазать оливковым кремом.
- Сколько времени тебе надо?
Я размышляю. Полежать в горячей ванне с хвойным ароматом, принять душ, выщипать брови, сделать маникюр…
- Жди меня часа через три, - смеюсь я.
- Ладно, - Тима никогда не спорит, мне повезло с таким терпеливым другом.
- До встречи! - и я возвращаюсь в ванную, не выпуская телефона из рук. Там я снова открываю горячую воду, затыкаю ванну пробкой и насыпаю на дно зеленую соль. От нее уже плывут маслянистые разводы. Через пятнадцать минут ванна будет готова, а пока я бреду на кухню, чтобы приготовить себе чай с ромашкой. Телефон начинает играть Эми Уайнхаус, затем «Сплин». Я слушаю и фальшивлю в ожидании ванны и чая.
Чайник закипает, и я завариваю себе чай из желтого пакетика. Вода гудит, я подхватываю одной рукой чашку, другой – телефон и иду в ванную. Оставив чай и музыку на раковине, ложусь в пронизывающе горячую воду. Зеркало уже запотело от влажной жары. Я закрываю глаза и чувственно провожу руками вдоль тела. Мне хорошо. Я зажмуриваюсь крепче и вытягиваюсь в воде. Мои волосы водорослями расплываются вокруг головы, липнут к шее. Я тихонько раскачиваюсь в ванне, хвойная вода пропитывает меня насквозь; я зеленею от ее запаха, ее прикосновений, ее сладковато-соленого вкуса. Я погружаюсь в воду с головой, и негромкий рокот вдалеке доносится до моих ушей как сквозь пелену. Что это? Лифт? «Сплин»? Или дрель? Рановато…
***
- Она ничего не почувствовала, - сказал врач, когда тело завернули в большой черный пакет и унесли. – Ее ударило по голове, и она потеряла сознание.
Он огляделся, держась подальше от стен. Ближе к дверям кафель уцелел, но предупреждающе потрескивал.
- Ремонт вам предстоит… - вздохнул врач.
Тамара Семеновна не отозвалась. Уцепившись руками за дверной косяк, она смотрела в ванную из-за плеча доктора. Тусклый желтый свет озарял серые стены в причудливых разводах клея и цемента, куски известки и эмали, которые вытащили из ванны, чтобы высвободить Христину, зелено-алую воду и осколки начищенного белого кафеля на дне. На раковине стояла чашка с остывшим ромашковым чаем, и пела Эми Уайнхаус.
