Про щенка и галлеон

Глава 1

А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»
В.В.Маяковский



1.
У Андромеды сильные, почти мужские, руки, загрубевшие от стирки. Ими она перебирает яркие прядки на голове у дочери и комкает платок, сухой без щедрых женских слёз. Маленькая Нимфадора плохо понимает, что происходит, но, на всякий случай, улыбается всем и каждому. На похороны её взяли, чтобы осторожно воспитывать в ней патриота: великие люди жили на твоей земле, девочка!

Ремус пытается не смотреть на надгробие: бесстрастное, серое, каменное. Джеймс Поттер, Лили Поттер, годы жизни, дата смерти — тридцать первое октября, позавчера, — эпитафия, одна на двоих, и цветы, море цветов. Кто-то принёс лилии — и Ремуса начинает тошнить от их запаха.

По очереди произносят речь, благословляют «всемирных героев» в последний путь, целуют холодные лбы и утыкаются в накрахмаленные платки, обильно политые одеколоном. Дамблдор, Дож, Министр, охотники поболтать... Ремус не решается выйти и только крутит в руках палочку, теперь точно бесполезную.

На похоронах людей больше, чем на их свадьбе, думает Ремус. Пришли бы все эти люди к молодожёнам, Джеймс бы обрадовался, обязательно со всеми поздоровался, каждому пожал руку, представил красавицу-жену, похвастался вестью о скором появлении сына... Ремус не смотрит в открытый гроб и терпеливо ждёт, пока его закроют, в стороне.

Хоронят долго, и это утомляет. Ремус следит взглядом за гостями и ищет хоть кого-то, кто не корчится, как от зубной боли.

Маленькая Нимфадора не понимает, что надо обязательно плакать, поэтому радостно дёргает маму за рукав, когда видит знакомых. Андромеда одёргивает её, и волосы девочки мгновенно тускнеют, чтобы в следующий миг разгореться ещё ярче. Какая-то пожилая леди укоризненно качает головой, пряча свой длинный нос в платок, и проходит мимо со скорбной миной на сморщенном лице. Андромеда провожает её холодным взглядом, и Ремусу на мгновение видится Сириус.

У Андромеды чёрные жесткие волосы, убранные в небрежный пучок на затылке. Она никогда не оставляет их распущенными, потому что Беллатрикс так делает, а на сестру она походить не хочет. Беллатрикс, обезумевшая от вольного воздуха, которого едва успела вдохнуть, подалась вперёд, в темноту, и, говорят, Андромеду это очень расстраивает. Сириус говорит.

Говорил.

2.
Андромеда такая же, как Сириус, — дыра на семейном древе Блэков. Она двигается резко, и никакой фамильной гордости в ней нет, только чуть вздёрнутый подбородок. Она нарочито громко разговаривает, никогда не подаёт руку для поцелуя и даже позволяет себе дотрагиваться до Ремуса — чужого мужчины — в отсутствие мужа. Ремус чувствует себя неловко, когда её грубые пальцы касаются его мятого пиджака, и расслабляется, только когда она убирает руки на спинку стула.

— Я могу принести виски, — предлагает она, но Ремус осторожно качает головой: просто чай, спасибо, мне нельзя. Андромеда почти удивлённо вскидывает брови и ставит перед ним чашку из фарфорового сервиза.

— Это всё из-за полнолуния? — спрашивает она, и Ремус кивает. На самом деле он чувствует, что если выпьет хоть каплю — уже никогда не сможет остановиться, и голодный голос в его голове, требующий дать слабину, — только подтверждение его догадкам. — Ты молодец.

Ремус не знает, почему именно он молодец, но благодарно улыбается то ли ей, то ли чашке. Андромеда своими грубыми руками теребит витую цепочку на шее, и смотрит куда-то в сторону, прикусывает нижнюю губу, и в этом Ремусу видится знак: Сириус шлёт ему привет из гриффиндорской спальни мальчиков. Андромеда хмурит густые брови — и Ремус видит в ней юношу, на которого слишком многое свалилось.

Они молчат, и Ремус считает, что Андромеда всё поняла. Её сильные плечи слегка вздрагивают, когда на улице хлопает крыльями птица, но тут же замирают снова. Ремус неприлично долго смотрит на них и ждёт, что они снова дадут слабину.

— Ты можешь остаться у нас, если хочешь, — говорит Андромеда.
— Помешаю, — почти безразлично откликается он: пустая квартира родителей приветливо разевает блудному сыну дверь.

Андромеда качает головой и на секунду в её глазах замирает Сириус.
Ремус остаётся.

3.
Постелили ему в гостиной. Диван жесткий, но Ремус не позволяет себе лечь. Внутри что-то ворочается, и он пытается убаюкать его, меряя шагами душную комнату. Окно открывать нельзя — можно простудить Нимфадору, дверь тоже — можно разбудить хозяев. Ремусу кажется, что спертый воздух вот-вот задушит его.

За окном нарастает луна, рассыпаются звёзды, и он старается не смотреть, как Большой Пёс гонится за собственным хвостом. Где-то там Сириус почти издевательски подмигивает, бледный, ясный. Ремус задёргивает шторы, и они с оглушительным шорохом валятся на пол.

Ремусу кажется, что прошло больше часа, прежде чем по полу застучали тяжёлые шаги. «Тед», — думает Ремус и готовится извиняться, но на пороге появляется Андромеда в тёмно-синем халате. Халат почти такой же тяжёлый, как и её шаги.

Она смотрит на Ремуса не то с жалостью, не то со страхом, и не решается зайти внутрь, теребит дверную ручку и скрипит половицами. Ремусу хочется извиниться и пообещать сейчас же успокоиться, но слова застревают в глотке. Ремусу кажется, что она и так должна его понять, она и так понимает, зачем слова? Андромеда нервно сглатывает и молчит.

— Он тебя беспокоит? — и в её голосе ощущается полынь, горькая и терпкая, как когда только зацвела. Ремус боится дышать, ему кажется, что на него тотчас же упадёт небо вместе с его звёздным Сириусом.

Ремус кивает, когда грубые руки Андромеды обхватывают его за шею, когда мохер её халата неприятно щекочет подбородок и щёки; Ремус упирается лбом ей в живот и закрывает глаза, старается не скулить. Андромеда понимающе гладит его по голове и по плечам своими грубыми руками, низким бархатным голосом шепчет, что всё будет хорошо.

И Ремусу кажется, что если он сейчас нечаянно коснётся её щеки — трёхдневная щетина обязательно ежом кольнёт ладонь.

4.
Развалины дома Джеймса и Лили превратили в достопримечательность, и теперь каждый считает своим долгом пропустить стаканчик за здоровье маленького Гарри Поттера, которого, наверное, дядя с тётей уже качают на руках и баюкают, поют маггловские колыбельные. Ремус не ходит к развалинам и в Дырявый Котёл не ходит; Ремус запирается в опустевшем отцовском доме и держит себя на поводке, только бы не раскрыли, не узнали. Иногда ему кажется, что лучше бы сдаться властям вслед за Сириусом, или прямой выстрел в голову — за Питером, но зверь внутри протестует и грохочет железными кандалами, скрежещет ими о грудную клетку.

Андромеда приходит только однажды. В её руках, обтянутых сизым пухом перчаток, — плошка с супом, и Ремус набрасывается на неё, будто не ел десятки лет. Андромеда бродит по дому и гладит корешки книг. Ремус показывает ей модели машин и мотоциклов, которые собирал его отец, но Андромеда только вежливо кивает.

Она говорит, чтобы он пришёл вечером, будет курица, да и маленькая Дора обрадуется. Ремусу кажется, что Нимфадора его боится, но Андромеда добродушно отмахивается — глупости. Он не хочет принимать предложение, но всё-таки принимает, когда Андромеда недовольно и по-блэковски кривит губы.

Теда нет, и Ремус рад этому. Весь ужин Нимфадора рассказывает истории и сказки, «сочиняет на ходу», — думает Ремус и улыбается себе под нос. Андромеда держит лицо, но и по нему морщинками у глаз и губ ползёт улыбка. Нимфадора сверкает радугой и улыбается ещё ярче.

— Тед часто работает, — говорит Андромеда, когда они пьют горячий травяной чай. — Дора очень скучает.

Тед настоящий трудоголик, ему надо кормить жену и дочку, хочется сделать ремонт на кухне и отложить что-нибудь на чёрный день: когда придётся покупать порт-ключ до континента, за любую цену, чего бы ни попросили, только бы спастись.

Война щурится из угла и, как незваная гостья, болтает ногами, снова и снова требует чаю.

В комнате что-то разбивается, и Андромеда мгновенно оказывается на ногах. «Это я!» — кричит Нимфадора, и Андромеда немного успокаивается. Она выходит из кухни и по пути отчитывает Дору за неосторожность, а Ремус с трудом разжимает пальцы, намертво сжавшиеся вокруг палочки. Палочка ластится и льнёт к ладоням, и Ремус больше не зовёт её бесполезной.

Война нахально ухмыляется и накладывает себе ещё варенья, уходить не собирается.

Андромеда возвращается минут через пятнадцать и предлагает Ремусу ещё чаю, но он вежливо отказывается и поднимается на ноги. «Пора уходить», — мягко говорит он и на прощание жмёт Андромеде руку. Он аппарирует из сада и только на мгновение оборачивается, чтобы взглянуть.

5.
Ремус приходит на день рождения Нимфадоры незваным. Девочка радостно принимает дешёвую куклу — продавец уступил за половину цены — и просит покатать её на плечах. Тед из кухни устало жмурится, и Андромеда поит его вином, за здоровье дочери.

— Расскажи сказку, Ре-ус! — канючит Нимфадора, и Ремус сдаётся; девочка сидит на его коленях, гладит его пушистую щёку и заливается хохотом, когда он начинает придумывать окончания известным сказкам. Тед смотрит волком, и пальцы Андромеды отбивают по его плечам: всё в порядке, ему одиноко, нужно помочь... Дора не замечает ничего, кроме взрослого Ремуса, а ему кажется, будто сердце мира сейчас в этой маленькой непоседе.

Тед начинает нервничать сильнее: он читал в детстве Красную Шапочку и знает, чем заканчивается соседство маленьких девочек с волками. Андромеда сильнее сжимает его плечи, пока не белеют костяшки пальцев, но Тед не хочет обращать на неё внимания.

— Тебе пора домой, Ремус, — говорит Тед, когда часовая стрелка медленно подползает к девяти. — Дора, быстро в комнату.

Андромеда сжимает губы, и глаза её наливаются яростью, она с силой скрещивает на груди руки и ведёт носом чуть вправо. Сириус перекидывается в пса и ищет в воздухе запах Джеймса, нервничает.

Ремус прощается и уходит, чтобы не быть третьим лишним, и только на секунду останавливается под окнами, чтобы взглянуть, как Андромеда взмахивает рукой и тяжело опускает её на покрытую шрамами столешницу.

6.
Андромеда опять хмурит губы, а волосы Нимфадоры отдают могильной серостью — и Ремусу хочется уйти сразу же, как вошёл. Андромеда протягивает ему руку, и он остаётся.

— Поссорились? — спрашивает он, садясь рядом, и Нимфадора мгновенно выбегает из комнаты. Андромеда провожает её пустым взглядом и, почти не размыкая губ, произносит: «Тед много работает».

Ремус берёт жесткую руку Андромеды в свою, и чувствует её холод, почти могильный. Сириус в Азкабане трёт руки и прячет их в робу, кусает губы и выдыхает горячий воздух. Андромеда смотрит исподлобья, и Ремус просит, чтобы она разрешила остаться. Она разрешает.

Андромеда импульсивная, как все Блэки, но умеет быть сдержанной. Ремус всё ждёт, когда она снова сверкнёт глазами, когда размахнётся рукой — но нет. Андромеда спокойна и смотрит в пол.

Наверху что-то бьётся об пол, и Андромеда вздрагивает всем телом. «Мама, это я!» — кричит Нимфадора и заходится в наигранном кашле. Нимфадора знает, что маме спокойнее, когда она слышит её голос.

— Я посмотрю, — предлагает Ремус, и Андромеда благодарно ему кивает. Ремус поднимается по деревянной лестнице и запинается на последней ступени.

Посреди комнаты лежит стул, Нимфадора сидит на кровати и кутается с головой в одеяло. Ремус притворно цокает языком и мгновенно наводит порядок.

— Он вылазит из-под кровати, и он как ты, только не ты, — всхлипывает Нимфадора, и Ремус делает шаг назад, чтобы не испугать её. — А ты — это ты?

— Конечно, я. Но ты лучше спроси о чём-нибудь. Что только я знаю, — говорит Ремус и старается улыбаться. Нимфадора задумывается на несколько секунд, а потом спрашивает, чем закончилась сказка про щенка и галлеон.

— Не всё то золото, что блестит, — отвечает Ремус уверенно, ведь он сам придумал конец этой сказке. — Галлеон ненастоящий.

Нимфадора кивает: «Это ты». И всё равно прячет голову под одеяло.

Тед в баре, Андромеда внизу, Нимфадора один на один со своими монстрами под кроватью. Ремус осторожно берёт руку девочки в свою, улыбается ей ободряюще и говорит, что всё будет хорошо. Нимфадора, наверное, ему не верит, но мелко-мелко трясёт головой.

— Нужно быть смелой, — учит её Ремус. — Смелой и отважной. И никогда от своего не отступаться.

Андромеда стоит в дверях, отбрасывает длинную тень. И её мантия на мгновение — школьная.

7.
Ремус приходит снова и снова, но только когда Теда нет. Они пьют чай, иногда вместе читают Нимфадоре сказки; пару раз он остаётся на жестком диване в гостиной, и никак не может заставить себя лечь. Он нарочно смотрит на Пса, нарочно дёргает шторы, но Андромеда не приходит, и утром он аппарирует раньше, чем она успевает проснуться.

«Спокойнее, когда ты здесь», — случайно роняет Андромеда и отводит взгляд. Теда нет, и ей страшно. Война стучит ложкой по блюдечку и утирает салфеткой рот.

Ремус встречает Теда случайно, когда перед полнолунием бредёт к знакомому зельевару, который пообещал сделать аконит. Аконит у него премерзкий и действует совсем неправильно, но Ремусу спокойнее, когда он его пьёт. Тед бросает презрительный взгляд и даже не здоровается: Ремус его почти не замечает, только туман расстилается перед глазами.

Люди серые и одинаковые, только Андромеда тускло светится со своими широкими плечами, серыми, как у брата, глазами, колкими улыбками, тяжёлыми шагами и веками. Ремус старается любоваться издалека — но каждый раз становится всё ближе и ближе.

Месяц, два или три — Ремус не помнит, но он снова и снова оказывается на жестком диване и всё ждёт, чтобы Андромеда пришла, всё ждёт, когда можно будет уткнуться лбом ей в грудь, закутаться в тёплый мохер халата — и больше не дышать от этого тихого спокойствия. Андромеда не приходит, и тяжёлые шаги раздаются только у Ремуса в голове — это Сириус возвращается с отработки у Слагхорна, недовольно сопящий, раскрасневшийся от работы. Ремус хлопает его по плечу, и Сириус отпихивает его, ясно улыбаясь. Эхо шагов звучит долго, пока не гаснет рассвет, а потом он уходит, не дожидаясь её настойчивой просьбы.

Ремус возвращается домой и ложится на пол, засыпает сразу же, и во сне ему мерещатся чьи-то серые глаза и жёлтые росчерки молний.

8.
Ремус выбирается в Гринготтс, чтобы забрать остатки денег счёта; на работу его не берут, а наследство тает быстрее, чем снег тёплой весной. Ремус ждёт весны.

В Гринготтс всегда тихо, только шуршат пергаменты и скрипят перья, которыми усердно выводятся еженедельные отчёты. Ремус старается идти неслышно, но гоблины всё равно провожают его взглядами, ждут от него чего-то, видят насквозь. Ремус добирается до самого конца зала, только бы подальше от общего внимания, но всё ещё чувствует за собой слежку, как будто его в чём-то подозревают. Ремус нервно оглядывается, но гоблины уже строчат отчёты и не обращают на него ни малейшего внимания.

Двадцать минут в банке для него почти пытка: голова раскалывается, и хочется выпить. На полученные деньги он покупает какой-то еды, но не уверен, что её хватит надолго. Продавец смотрит на него не то с жалостью, не то с отвращением, и предлагает прийти ещё. Ремус рассеянно кивает, не успев осознать его слов.

Над головой стоит грязно-жёлтое солнце, и Ремус садится на скамью, чтобы немного передохнуть.

Сириус появляется далеко, у Флориш и Блоттс, и Ремус видит только убранные назад длинные волосы и гордый профиль. Ремус не чувствует ног. «Выпустили, реабилитировали, не он, дурной сон, розыгрыш, мерлинспасиботебе».

Ремус спотыкается.

— Ремус? — Андромеда своими грубыми руками поправляет свои чёрные волосы, и Ремусу хочется рыдать от собственной глупости. — Поднимайся скорее, простудишься...

Он неловко встаёт — она всё пытается поддержать его за локоть — отряхивает мантию — бесполезно, и пытается ей улыбнуться. У Андромеды жалобное лицо и глаза ясные, почти не туманные. Ремусу кажется, что с ней что-то не так, но он не может понять, что именно.

Андромеда проводит рукой по его плечам, выравнивает складки мантии.

— Что за вид, дорогой, ты совсем себя запустил. Придётся мне взяться за тебя.

Ремус смеётся, и зря.

Андромеда решительно тянет его к Малкин, и там лично контролирует, чтобы мантию ему подобрали поприличнее. Швея лукаво улыбается, хитро глядит то на Ремуса, то на Андромеду, и ему становится неловко, хочется убежать, как тогда, в Гринготтс, только бы не нашли и не узнали. Андромеда невозмутимо отдаёт приказания и очень по-сириусовски хмурит брови, когда хозяйка её одёргивает. Ремусу снова одиннадцать, и его мать показывает отцу, куда ставить мебель для новой комнаты сына. Мама любит Ремуса, и папу любит, но Ремуса всё равно больше.

— Я заплачу, — говорит Андромеда, когда мантия готова, и тянется за кошельком, но Ремус одёргивает её.
— Я сам.

Андромеда отрицательно качает головой.

— Мой подарок на Рождество.

«Мой подарок на Рождество», — говорит ему Сириус губами Андромеды и платит за него в Трёх Мётлах. «На день рождения», — говорит Сириус и достаёт билеты на квиддичный матч.

Каждый раз Ремус сдаётся и ненавидит себя за это.

9.
В Трёх Мётлах Андромеде рады: ей рады всегда и везде, Ремус это отчётливо понял.

— Приятного вечера, — улыбается им Розмерта, и Ремус знает, что она точно никому не расскажет, хотя и очень хочется. Хогсмид живёт только слухами, здесь тихо, тепло и уютно, как бывает в доме у бабушки, к которой ездишь каждые выходные. С возрастом привычка проходит и забывается: работа, семья, друзья. У бабушки горит камин, но в какое сравнение идёт камин с бушующим вокруг тебя пламенем взрослой, самостоятельной жизни?

— Отец больше всего любил Беллатрикс, — говорит Андромеда и зябко ёжится от сквозняка. — Она на него похожа. Мать — Нарциссу. Она в Розье пошла.

У Нарциссы светлые волосы, вспоминает Ремус. Нарцисса холодная, как Розье; Беллатрикс страстная и преданная, как все Блэки. У Сириуса фамилии нет — только табличка с номером.

— Она бы дала ей свою фамилию, если бы могла, — вздыхает Андромеда и проводит рукой по краю чашки, по которому бежит струйка кофе.

— А ты? — спрашивает Ремус, вглядываясь в лицо Андромеды: у неё правый уголок губ дёргается. Сириус нервничает, когда ему предлагают стать Хранителем Тайны Поттеров.

— Средних дочерей разве любят? — усмехается Андромеда и нервно мешает ложкой кофе, с силой ударяет ею о керамические стенки. — А твои родители?

У Ремуса нет ни братьев, ни сестёр, да и родителей больше нет: ему едва исполнилось восемнадцать, когда их не стало. Андромеде жаль; и Ремусу жаль, но ничего поделать с этим он уже не может. Родители умерли, и эпитафия у них общая, хотят они этого или нет.

За окнами крепчает ветер; Андромеда нервно постукивает пальцами по столу, и Ремус просто хочет успокоить её, когда берёт за руку.

10.
На кладбище — пусто и тихо. Ремус пьёт чай из жестяной кружки и выдыхает облака пара, и улыбается им, как ребёнок. Ремусу тепло и хорошо: Лили улыбается ему, предлагает печенье, но он-то знает, что её печенье есть ни в коем случае нельзя, поэтому отказывается. Джеймс стойко жуёт и, кажется, хвалит, а потом, захлёбываясь, рассказывает, как маленький Гарри произнёс своё первое слово.

Соседи у Поттеров тоже из Впадины, умерли на пару дней раньше. «Пока искал...» — скорбно выдыхает призрачный Дож, и глаза его наполняются слезами. Лили и Джеймс рады их приветствовать и, наверное, тоже позовут в гости.

Ремус сидит на скамье, вытесанной вручную, в память о погибших родителях героя, и не ощущает её холода. Яркие звёздочки вытанцовывают диковинную польку перед глазами, и Ремусу хочется их прогнать, но руку поднять не получается. Лили улыбается, Джеймс жуёт печенье, крохотный Гарри делает первый шаг и просится к Ремусу на руки — ну же, только руки протяни и возьми его...

Жёсткие и холодные руки Андромеды ложатся ему на плечи мёртвым грузом, и он едва сдерживается, чтобы не сбросить их. Андромеда просит его пойти домой, но он отказывается, мотает головой, как упрямый мальчик, говорит, что останется здесь, с ними — им ведь так хорошо вместе! И Сириус придёт, когда сможет, вот сюда, здесь есть место... Андромеда садится рядом.

— Пора повзрослеть, пора забыть, ну же, мальчик, — говорит она и стирает с его лица холодные звёзды. — Пойдём домой, пойдём.

Чай в жестяной кружке холодный, как её руки, но Ремус пьёт его и представляет, как он обжигает горло — и поверить почти удаётся. Андромеда забирает кружку, и рукам Ремуса нестерпимо холодно без неё. Андромеда берёт его руки в свои, и ему холодно ещё больше.

— Пойдём, милый, пойдём, — шепчет она ему в шею, и Ремус чувствует, как горячо она плачет. Слёзы катятся по мантии, оставляют мокрые дорожки на груди, если удаётся забраться под свитер, и Ремусу кажется, что Андромеда сожжёт его дотла своими слезами.

Губы у неё тёплые, у Сириуса, наверное, такие же.

11.
«Теперь здесь хотя бы можно жить», — смеётся Андромеда, и Ремус чувствует себя почти дома. Квартира родителей всё такая же неприветливая, как и раньше, но теперь ему кажется, что стало теплее. Андромеда варит суп, сметает со старых фотографий пыль и гладит его, Ремуса, по голове, когда им выдаётся возможность побыть вместе.

Они часто бывают в Трёх Мётлах, и Ремусу кажется, что и ему тут становятся рады. Розмерта ни разу не заговорила с ним о Сириусе, её любимчике, и Ремусу кажется, что это только потому, что она видит Андромеду и тоже кое-что понимает. Ремус думает, что на этот раз он оказался прав.

Андромеда редко говорит о Теде, зато часто — о Нимфадоре. «Запустила в учительницу чернильницу. Подумать только! Вот точно, как...» И про себя Ремус сам заканчивает за неё фразу.

Сириус прячется в каждом её слове, о чём бы она ни говорила, в каждом её ответе на невинный вопрос, в каждом обеспокоенном взгляде (на дверь — на Ремуса). Сириус не хочет уходить, цепляется, как паразит, за эти её плечи, руки, волосы. Ремус касается её кожи. Оставайся, Сириус, мы будем тебе рады.

В Трёх Мётлах всегда людно, и это когда-нибудь должно было сыграть против них, это Ремус точно знает. И когда на пороге появляется недовольный Тед с сияющей дочерью на плечах — Андромеда мгновенно сереет.

Тед садится рядом, небрежно хлопает Ремуса по плечу.

— Я смотрю, дела у тебя идут хорошо, — и улыбка у него — вымученная и абсолютно ненастоящая. Андромеда пытается взять себя в руки, но они слишком дрожат для этого.

Воздух над столом густеет и неосторожно усаживается Ремусу на шею, достаёт грубую верёвку.

— Папа обещал мне сову. И дракона! — хохочет Нимфадора, и Ремус чувствует себя сквернее некуда.

— Мне, пожалуй, пора, — тихо бормочет он и поднимается на ноги. Тед провожает его диким взглядом. Андромеда смотрит в чашку с кофе.

Уже у двери он на мгновение оборачивается: Андромеда держит Теда за руку и, наверное, обещает, что больше никогда.

12.
Андромеда его не зовёт, и он приходит сам. Дома Тед, но он всё равно просит её выйти — на одну минутку, это важно. Андромеда прикрывает дверь и нервно оглядывается, когда в доме шуршат мантией.

— Уедем, — говорит Ремус, и сам поражается своим словам. — Пожалуйста, уедем! Лестрейнджи вышли на охоту.

Андромеда замирает на мгновение и почти тут же отвечает. Нет.

— Ремус, уходи, — просит она, прижимает его руку к своей щеке и почти плачет. — Уходи, прошу тебя.

В доме падает стул, и Нимфадора вопит: «Это не я!» Ей вторит напряжённый голос Теда: «Я, Дромеда!» Андромеда почти бросается обратно, но успевает себя удержать.

— Приходи в субботу, не сейчас, — она проводит рукой по его отросшим волосам, что-то шепчет и захлопывает дверь. В доме — уютно и тепло, а на улице мгновенно холодает.

Сириус смеётся, и, наконец, отпускает плечо Андромеды.

13.
Ремус не приходит ни в субботу, ни в воскресенье, ни когда-либо ещё. Он тоскливо воет, когда зверь внутри гложет его острыми клыками; когда луна идёт на убыль и немного отпускает — выбирается на улицу. Метель, которой положено уже утихнуть, завывает в трубах и хватает полы мантии; Ремус гнётся пополам от шквального ветра, но стойко держится. На улицах много людей, и в каждом из них смеётся яркой звёздочкой Сириус. По ночам Ремус крепко спит и не видит, гоняется ли пёс за своим хвостом.

Ремус пытается вспомнить, какие на вкус у Андромеды губы: безвкусные, безвольные. Сириус распивает огневиски, и его капли можно почувствовать, если провести языком. Девчонки сходят с ума. Им шестнадцать, они под деревом, и Сириус по-охотничьи следит, как Джеймс играет со снитчем; им восемнадцать, они выбирают сценарий для выпускного, и Сириус, одной ногой на учительском столе, делится идеями; им двадцать, они празднуют свадьбу, и Сириус обнимает Ремуса за плечи, кричит ему, что счастлив; им двадцать один — и они пытаются согреться, корчатся на полу и отчаянно скулят, не в силах выть.

Губы печёт, и Ремус морщится, слизывает горячие, горькие капли.

В квартире холодно, а за окном — непроглядная ночь. Это пришли дементоры, понимает Ремус, пришли и требуют ужин, требуют выдать им себя — живого или мёртвого. Дементоры тянут сухие руки, сверкают желтизной из-под капюшона, завывают, как ветер за окнами, и кричат, как Джеймс, как Лили, как Сириус...

Глаза у него тусклые, как сентябрьское небо над Лондоном.

— Ремус, — зовёт Андромеда, и он открывает глаза. — Поднимайся, Ремус. Я волновалась.

Ремус не шевелится. Андромеда гладит его по вискам и шее, Андромеда шепчет, давится от слёз, Андромеда теперь не Блэк — Тонкс, и Ремус отчётливо видит морщины на её молодом лице, видит тонкие женские пальцы и длинную шею. Андромеда пытается его поднять — и не может.

— Пожалуйста, — просит она, но Ремус качает головой. — Пойдём со мной, мальчик, пожалуйста...
— Сириус сегодня не видно, — он не дослушивает. — Сириус, Сириус...
— Как брешь на сердце, — всхлипывает она, закрывает глаза ладонями.

И Ремус думает, что Сириус — зияющая дыра, а Андромеда — скорее, маленькая дырочка.