Сегодня два года со дня нашей свадьбы с Джеймсом, сегодня придут Сириус, Ремус и Питер, сегодня я снова досижу до ночи, довязывая Гарри свитер, сегодня Джеймс снова будет поить меня мятным чаем…
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… С недавнего времени я считаю только петли и ряды на спицах, а не дни. Ведь все равно прекрасно знаю, что всем нам осталось недолго. Восемь, девять, десять… Считать дни бесполезно, все равно все знакомые погибают каждую неделю, или каждые две. Никакой периодичности. Никакой последовательности. Раньше я писала в небольшой блокнотик имена погибших и дату их смерти, чтобы не забыть, потому что умирали многие, а не почтить их память через год или десять лет было бы неуважением. Если мы, конечно, тоже останемся живы через год или десятилетие. Но в этом списке имен, с обладателями которых я никогда больше не встречусь, я не видела никакой закономерности. Двадцать шестое января, пятнадцатое февраля, девятнадцатое февраля, второе марта… Создавалось ощущение, что всех убивают без какого-либо плана, когда придется… Но ведь это и было так. Это я, идиотка, пыталась везде увидеть смысл. Но смысла не было в войне, как и в ее жертвах. И это было самое страшное.
Одиннадцать, двенадцать… Слышно, как плачет Гарри в своей комнатке. Больше всего мне жаль его, он сидит взаперти уже который месяц, он так ничего и не увидит за свою короткую жизнь. От этих мыслей наворачиваются слезы и падают на красную пряжу. И ведь мой сын ни в чем не виноват. Виноваты все: я, Джеймс, наши друзья, Дамблдор, Министерство, Пожиратели и Волан-де-Морт. Но не мой сын.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…Слышно, как Джеймс пытается успокоить Гарри. Я поражалась ему. Откуда он только черпает силы все делать? Я ведь способна только вязать и считать чертовы петли. Он сильнее меня, однозначно.
Шестнадцать, семнадцать… У меня только и надежда на Джеймса. Я знаю, что могу быть слабой и продолжать вязать, пока он укладывает Гарри спать, готовит яичницу и приносит мне мятный чай.
Восемнадцать, девятнадцать, двадцать… Хотя я знаю, что ему не легче, чем мне. Я вижу легкую зависть в его глазах, когда он смотрит на друзей, которые рассказывают ему последние новости. Ему трудно отсиживаться дома, когда Сириус борется с Пожирателями, Ремус, рискуя жизнью, собирает информацию, а Питер старается отбиваться от заклятий. Ведь Джеймс по жизни боец. Он так не может. Он не может сидеть у камина вечерами, зная, что, возможно, в этот самый момент, его друзьям угрожает опасность.
В углу комнаты тикают часы. Слишком громко. Они отвлекают от счета. Тик-так. Стук в дверь. Джеймс откроет.
- Лили, ребята пришли! – наигранно бодрым голосом восклицает он из коридора.
А я сбилась со счета. Придется считать заново.
- Опять вяжешь? – вместо приветствия говорит Сириус, застыв у порога гостиной, а я даже не поднимаю глаз.
Я просто не хочу слышать поздравлений по поводу двухлетия нашей совместной жизни с Джеймсом. Потому что последние полгода – не жизнь. Существование под одной крышей. Я слышу, как Ремус толкает Сириуса, и они вместе с Питером проходят в комнату. Я отрываюсь от вязания. Все равно сбилась. Джеймс почему-то остается стоять у порога, прислонившись к дверному косяку.
- Мы не поздравлять вас пришли, не волнуйся, Лили, тебе не нужно выдавливать из себя слова благодарности, - угрюмо продолжает Сириус, и я помимо воли непонимающе смотрю на него.
- Пруэтты были убиты вчера вечером, - без всяких предисловий произносит Ремус.
Я еще не до конца осознала, какие слова только что сработали заглушкой для всех в этой комнате, но все лицо словно обожгло. Наверное, слезы. Но плакать в нашей ситуации – самое последнее дело. Я встаю с кресла, откладываю пряжу и спицы и иду к дальнему шкафу, который немного перекошен. Прекрасно чувствую спиной обеспокоенный взгляд Джеймса, но не поворачиваюсь, а молча достаю из ящика потрепанный блокнот. Тот самый. После смерти Марлин в марте я перестала записывать всех погибших, боясь, что в очередной раз, открыв страничку с именами, увижу номер, под которым записан последний погибший, и просто не выдержу. Но близнецов Пруэттов я не могла не записать. У меня даже не хватило смелости разделить их на две строки, хотя, возможно, это и неправильно. Взяв перо, я быстро написала под цифрой девять их обоих. Братья Пруэтты. Им всего по девятнадцать лет. Слишком молодые. Слишком живые, чтобы быть мертвыми.
- Лили… - тихо зовет Ремус, а я украдкой смахиваю слезы и возвращаюсь к своему креслу, к своему вязанию.
Тишина. Все молчат. Но разве это вернет всех умерших? Никакой минуты молчания не хватит, чтобы хоть как-то заглушить ужасную боль, разрывающую сердце. Разве что минута длиною в жизнь.
У нас уже не принято плакать ночами, не принято вспоминать, каким хорошим был человек, не принято показывать свои чувства. Это общая немая договоренность.
- Какой это свитер по счету? Лили, зачем Гарри столько? Он же не девчонка, чтобы иметь такой гардероб, - Сириус пытается перевести тему.
А вот это нормально. Говорить о другом – единственное, что нам остается.
- Он слишком быстро растет. Ему нужно что-то носить. – Отвечать краткими фразами и без эмоций вошло у меня в привычку.
И снова тишина. Ненавижу ее. Ненавижу в те моменты, когда в комнате много людей. Кажется, что все могут читать мысли друг друга, и у всех они об одном и том же. Я снова берусь за вязание и начинаю считать петли.
Один, два, три… Между Ремусом и Джеймсом завязывается какой-то короткий разговор о том, что сейчас творится в Министерстве. Сириус слушает их, небрежно развалившись в кресле – привычка со школы. Питер перебирает в руках бахрому подушки, как будто волнуется перед экзаменом.
Четыре, пять…
- Ты слышишь нас, Лили?
Черт, я опять сбилась.
- Да. Слышу.
- Дамблдор сказал, что скоро все закончится. Осталось немного потерпеть. – Сириус врет.
Я точно знаю, что врет. Я точно знаю, что еще будут жертвы. Я точно знаю, что война так просто не пройдет. Волан-де-морт просто так не отступит. Волан-де-морт не отступит от чертового пророчества. Волан-де-морт достанет всех нас и моего сына.
- Не закончится, - говорю я, продолжая считать петли.
- Что за пессимизм, Лили? Все будет хорошо. – Ремус то ли идиот, то ли притворяется.
- Ничего не будет хорошо! – Я даже не заметила, как вскочила с кресла.
Слышно, как заплакал Гарри. Видимо, это я разбудила его своим криком. Какая я все-таки ужасная мать.
- Я схожу! – вызвался Питер и поспешил выйти из комнаты.
Джеймс, словно не замечая начала моей истерики, занял его место. Он избегал смотреть на меня. Я знаю, что он думает так же, как и я. Но не может так открыто выражать свои эмоции. Он же сильнее.
А вот Сириус и Ремус смотрят на меня, и их взгляды меня раздражают.
- Что?!
- Не надо так думать…
- А как надо? Изображать, что все отлично? Верить в то, что все скоро закончится? Но я же не слепая! Я вижу, что творится!
Клубок и спицы выскользнули из моих рук. Мне уже было все равно, что половину нового свитера Гарри придется вязать заново.
- И вы все прекрасно это знаете! Мы все умрем! Просто не все сразу. Это вопрос времени. Но через несколько лет не останется никого. О нас будут вспоминать… Так, вскользь. Джеймс Поттер – игрок в квиддич. Ремус Люпин – один из Мародеров. Сириус Блэк – отчаянный сорвиголова. Лили Эванс-Поттер – староста Гриффиндора с 1975 года по 1978. Никто не будет знать, как мы не хотели умирать… Да никто и не будет хотеть знать.
Я обессиленно опустилась в кресло. От этого внезапного всплеска я невероятно устала, как будто пробежала несколько километров. Я могла бы сказать еще много, открыть им глаза, чтобы они перестали притворяться, будто эта война действительно скоро закончится, и люди перестанут погибать такими темпами. Но я прекрасно понимала, что они все это знают, просто думают, что этого всего не понимаю я. Поэтому стараются навязать ложные надежды на радужное будущее.
- Я принесу тебе чай, - почти шепотом произнес Джеймс и направился на кухню.
Мне помогает успокоиться только мятный чай, хотя в последнее время я впадаю в апатию только после третьей чашки. Питер появился в гостиной вместе с хныкающим Гарри на руках. Я избегала смотреть на сына, потому что знала, что не смогу видеть в его глазах непонимание. Ему, можно сказать, повезло. Он пока не понимает, что происходит. Не понимает, почему мама часто сидит в кресле и плачет. Не понимает, почему папа никогда не улыбается.
- Унеси его отсюда, Питер. А, ладно, я сам. – Сириус забирает крестника и относит его обратно в комнату.
Я прекрасно понимаю, что Сириус просто-напросто не хочет находиться со мной в одной комнате. Я часто думаю о том, что он меня презирает за такие мысли, за то, что я проявляю слабость, высказывая их вслух, за то, что я не уделяю сыну достаточно времени и внимания, за то, что я провожу, возможно, последние месяцы своей жизни так. В кресле. За вязанием. И самое ужасное, что я сама презираю себя за это, хоть и понимаю это все.
Джеймс входит в комнату с чашкой. Как же я ненавижу чашки из этого сервиза. Противная голубая роспись на светлом фоне. Не помню, кто нам их подарил на свадьбу. Но я сразу же спрятала сервиз куда подальше.
- Выпей. – Джеймс подает мне чашку, и я чувствую тепло его рук.
Все-таки мне с ним очень повезло. Не знаю, кто бы еще так терпел меня. А ему, кажется, это и не в тягость. Я посмотрела в чашку.
- Это чай? – Жидкость какого-то мутного зеленого цвета. – Ты не помыл чашку, - недовольно бормочу я.
- Прости.
Но чай я все-таки пью. Я с детства обожала мятный. И сейчас у меня он ассоциировался с родительским домом. Я давно не видела родителей. Эта мысль навалилась тяжелым грузом, и я чуть-чуть пролила на себя чай. В гостиной уже все стало пахнуть мятой. Возможно, я из-за этого запаха могла часами спокойно сидеть в кресле и считать петли на спицах.
В комнату возвращается Сириус. Ему удалось уложить Гарри спать. И я благодарна ему за это. Он зовет Ремуса и Питера. Им, видимо, пора уходить. Несмотря на все, что я тут наговорила, я была рада, что они пришли. Они давали мне понять, что мир не кончается за стенами этого дома. Еще есть жизнь. Только вот у нас с Джеймсом ее почти уже нет.
Я ужасно себя веду, конечно. Надо хоть попрощаться. Резко отставив чашку с недопитым мятным чаем, я вышла в коридор.
Все четверо непонимающе уставились на меня. А я молча обняла Питера, Ремуса и, наконец, Сириуса. Сириус лишь покачал головой, сочувственно глядя на меня. Почему-то именно благодаря ему я только что поняла, что я постоянно должна быть с сыном и мужем, а не вязать свитера и считать петли.
- Ты пахнешь мятой, - улыбается он, а я беру Джеймса за руку и тоже улыбаюсь.
Давно не улыбалась. Джеймс как-то странно смотрит на меня, не до конца понимая мое поведение. Хотя я сама не до конца понимаю. Просто захотелось снова почувствовать себя живым человеком, а не машиной, выдающей детские свитера с невероятной скоростью. Несмотря на улыбку, я снова была готова заплакать. Появился страх, что кто-то в следующий раз принесет новость о смерти Сириуса… или Ремуса… или Питера. Или они могут уже не прийти к нам, потому что нас уже не будет.
Я знала, что сейчас они уйдут, а Джеймс снова напоит меня мятным чаем. А потом он уложит меня на диван в гостиной и накроет теплым и немного колючим пледом. И я пообещаю себе, что с завтрашнего дня заброшу вязание, начну готовить мясные пироги и пудинги, заботиться о моих самых дорогих мужчинах. А потом я засну под треск поленьев в камине. А в воздухе все еще будет витать запах мяты…
