Глава 1Эндреа думает, что слабость ей не к лицу, — вернувшись в Ньюпорт, она, едва успев занять старую квартиру, устраивает вечеринку, будто вернулась победительницей, а не приплелась, волоча ноги, поджав хвост, растеряв все свои амбиции. Год или два в Нью-Йорке еще можно было исключить, но пять лет — не полоса неудач, а лабиринты угольных шахт, антрацитовые ожерелья провалов, потерь, провалов, провалов, провалов.
Она вернулась в том же все статусе — непобежденной, гордой, талантливой молодой выскочки-певички — торчащие косточки, горящие щечки - да вот тут другая мода пошла — на одомашненные семейные парочки, детей, кредиты, видеопрокат, выбеленные крылечки; о ней уже успели забыть. Энди принадлежат все те же рваные джинсы, легкие куртки и грубые ботинки, в двадцать три еще не зазорно, верно?
Друзья по школе и бывшие соседи — почти весь город, то есть —приходят поглазеть, поздравить с возвращением - “Ах, Энди, тебя ведь есть с чем поздравить?” — выпить бокальчик красного, похлопать по плечу и уйти — “Дети с няней-подростком, ты же понимаешь”. Эндреа кивает, подмигивает; от людей, которых она когда-то знала, остались лишь имена в телефонной книге.
Бутылка виски остается непочатой, гости расходятся еще до одиннадцати, и Энди усаживается на балконе, потратив полчаса на перетаскивание хлама прежних хозяев внутрь. Спинка пластмассового кресла треснула — дергает за волосы, и за майку хватала бы — но на улице слишком жарко, Энди сидит в одном белье.
Боже мой, неужели это возможно? Столько нежности текло по этим улицам, столько мыслей, планов и клятв, столько жизни - жизней, куда же ушло все, если не заявлено о пропаже?
Эндреа знает: эти люди — друзья, соседи — мудрей ее во сто крат. Понять, что город, который ты помнишь, - картинка, и тех, что застыли на фотографиях, не существует в том же наборе качеств, не сложно, сложно смотреть на это прямо, не отгораживаясь от того, что видишь. Вот Сэмми - ему уже двадцать семь, жена складывает его обед в пластиковый бокс, он кладет его в кейс и проезжает на потрепанном седане сорок миль до города Джексонвилля, где в здании из пятнадцати этажей занимается своим маленьким, но важным делом. В прошлом Сэм грабил фургоны булочной и подкидывал пакеты с выпечкой тем, кому, по его мнению, они были нужны. А вот Брук — примерная молодая мать, работница банка в декретном отпуске, в прошлом — наголо бритая одиночка, любительница алкогольной чехарды в заброшенных зданиях, уличный философ, девушка-финский-нож. Кто из них четверых лучше, а кто может дожить до тридцати?
Все потому, что с возрастом нужно становиться выдержаннее, крепче, а мы все выветриваемся, как дешевое шампанское или разбавленный одеколон.
Энди будит неприлично громкая трель дверного звонка. Она роняет с колен громоздкую стеклянную пепельницу, рассыпает по полу окурки и, щурясь от яркого света, бредет открывать дверь. Спросонья пытается распахнуть ее настежь и срывает цепочку, держащуюся на одном шурупе. В коридоре лампы не просто яркие — слепяще-белые, и в этом освещении Билл выглядит... выглядит точно так же, как и пять лет назад, в аэропорту. “Ты только не разочаровывай меня”, — думает Энди и отступает назад, впуская Билли в квартиру.
Таких, как Билл, не встречают дважды. Если и есть в мире что-нибудь настоящее - это оно.
Билл сказал ей: “Едь”, как только Энди заикнулась о Нью-Йорке. “Едь, ты придешься там ко двору”.
Он ошибся, и Эндреа вернулась в Ньюпорт, хотя клялась, что заглянет в эту дыру разве что на гастроли, рассказывала всем, кто готов был слушать, что нет в этом городе жизни, нет будущего, перспектив, возможностей, нет ни единого якоря, что держал бы ее. Как оказалось, в Нью-Йорке нет никого, кому она была бы нужна. Но разве был хоть кто-нибудь здесь?
Билл уверенно проходит в гостиную, оглядывает бокалы на комоде, разбросанные шмотки, транзисторное радио, печатную машинку и какие-то грязные обломки антикварной люстры - или ножки вычурного кресла? — сложенные пирамидкой у балконной двери. “Да-да, тут ничего не изменилось”, — думает Эндреа, вполглаза за ним наблюдая. Билли ни на чем не останавливает взгляд, даже на ее кружевном белье, его внимание привлекает только заставленное статуэтками и шкатулками пианино, когда-то бывшее смысловым центром этой маленькой квартирной вселенной.
— Ну, рассказывай, — произносит Билл с этой своей убедительной хрипотцой, шершавым теплом перекатывающейся гальки.
Энди выкладывает все, от и до, начиная с фильмов про успех, выступлений в каждой гребаной дыре, кабаре, караоке, пабе и заканчивая выселением из съемной нью-йоркской квартиры в трущобах, игрой в парке, вокзалом и этой чертовой вечеринкой, когда она наконец поняла, что пять лет провела в розовой подростковой каше.
В Нью-Йорке, знаете ли, переизбыток талантов. Эндреа видела, как разного калибра звездами становились те, кто стоял рядом с ней на пробах, те, кто мыл унитазы в то время как она сама разносила тарелки.
Почему она решила, что лучше них? Почему она вообще уехала?
— Проще пройти по накатанной колее, Эндреа В кого бы ты выросла, если бы осталась?
Эндреа не может представить. Будущее в большом городе она видела точно — софиты, акустические концерты, продюссеры-гады, добрые друзья-бармены и феерический взлет.
Энди из Нью-Йорка выросла в завсегдатая недорогих баров и барахолок. Она законсервирована, рвется к победе, но никуда не движется, будто выжидая чьего-то знака, громового звука, неожиданной тишины. Энди из Ньпорта к этому времени надоело бы слушать вопросы про свадьбу. Она бы стриглась коротко, ездила бы в Джексонвилль вместе с Сэмми на какую-нибудь относительно приятную работу и обязательно, обязательно хранила бы какую-то тайну, устав от сочувственных взглядов жителей семитысячного города, где легче всего скрыть убийство, ну а сложнее — отсутствие ярлыков.
Билл не изменился - он молчалив, загадочен, но его слова бьют всегда в точку.
— Идем, — он кидает ей платье, и Эндреа послушно одевается. Билли ведет ее за руку, но дорога ей знакома. Никогда еще ожидание не было таким пугающим — Энди успевает напридумывать историй на целый сборник про то, что увидит в клубе. Подвал, бывший когда-то маленькой комнаткой, где все они собирались.
Но она видит не маленькую комнатку, а высокосводный храм, где цветной дым клубится, сглаживая несоответсвие формальной одежды и атмосферы. Брук, Сэмми — все те, кто убежали из ее квартиры еще до комендантского часа несовершеннолетних, стоят сейчас здесь. И Эндреа понимает, что ей есть ради чего жить.
