Глава 1Озноб - довольно странная штука. Кожа такая горячая и сухая, что, кажется, вода испарится с шипением, если капнуть на лоб или руки. Губы трескаются и противно кровоточат, облизывать бесполезно - во рту тоже сухо и горячо. Жар невыносимый, но мне холодно. Странно.
Остается только уговаривать себя, что скоро всё пройдет. Скоро. Очень-очень.
Ложь. Не пройдет. Если бы…. Если бы только ты был здесь.
Я сам тебя прогнал. Крикнул в спину отчаянно, стыдно, по-детски: «Нужен ты мне!».
Нужен. Ты мне нужен. Сейчас, когда приступы становятся всё чаще и тяжелее. Страшно от мысли, что ты вернешься, и для меня не останется выбора, но быть одному, задохнуться от очередного спазма, бредить ночами в горячке – страшнее. Из двух зол? Да, наверное, так.
Я помню, как мы встретились. Это тоже странно, потому что обычно после приступов я ничего не помнил. А тут….
***
- Смотри мне в глаза. Слышишь? Хватит делать вид, что нет! Смотри на меня!
Ты держал мою голову обеими руками, пока я бился там, на парковой дорожке, и не просил – приказывал. Я смотрел, и озноб куда-то уходил вместе с судорогами, не оставляя ничего, кроме глаз. До сих пор не могу вспомнить, какого они у тебя цвета. Всё помню, а цвет – нет.
- Лучше? Ты просто….
- Лучше. А ты кто? – я смотрел и не верил – мальчишка. Такой же, как я, лет восьми. А мне казалось, что глаза и повелевающий голос принадлежали кому-то взрослому. Очень взрослому и очень сильному.
- Джейкоб. Гулял тут, смотрю – ты лежишь. Ударился?
- Нет, я…. Я болею. И от няни сбежал. Я Эван.
- Ну ты даешь! От няни! - ты смотрел восхищенно, как будто побег от няни был чем-то из ряда вон выходящим. На самом деле был, но только для меня. – Это от той, которая бегает около фонтана и кричит по-французски?
- Кричит? – в ужасе представил, что придется выслушать позднее.
- Ладно, вставай, - ты помог мне подняться. – Живешь в особняке с розами?
Я только кивнул.
- Тогда приду в гости еще. Я люблю лазить к вам в сад – там красиво и рыбки в пруду.
- Ага, - я так и остался стоять посреди дорожки, глядя на убегающего тебя и вовсе не обращая внимания на крики за спиной. Как и было обещано, кричали по-французски. Надо же, лазить в наш сад! С ума сойти от такой наглости! Здорово!
***
В детстве всё казалось простым. Главное было вырасти. Стать взрослым и сильным, как папа. Я думал, что тогда не буду болеть – такие как папа не болеют.
Сейчас мне уже ничего не хочется. Особенно, стать как папа – полубезумным узником Азкабана. Лучше, как мама – мертвым прахом в мертвой английской земле. По крайней мере, там холодно будет и снаружи, и внутри. Никаких обманов, вроде озноба.
Никаких обманов. Я бы рассмеялся, если бы не саднящие легкие и кровоточащие губы. Вся моя жизнь сплошной обман, и только сейчас я вдруг захотел правды!
Даже выкрикивая тебе в лицо обвинения, я не хотел знать истинного положения вещей. Просто был зол, испуган, жаждал найти виновного. Наверное, взрослеть не хотел. Merde, ты был прав! Как же я тебя за это ненавижу: за правоту, за вечную твою правоту.
***
- Хватит уже сидеть, как бронзовый памятник приличным манерам. Снимай этот дурацкий пиджак и ложись – ничего с тобой не случится, трава не кусается. Да и не видит никто.
Ты лежал на спине, щурился, смотрел на небо одним глазом, жевал травинку и насмехался надо мной. Беззлобно. Я не обижался.
- Мне и так хорошо, - правда, было хорошо, хоть и жарко в пиджаке. Но запросто сдаваться не хотелось. Из упрямства.
- Ты поэтому такой бледный? Оттого, что тебе хорошо?
Бледный! Это сразу заставило забыть о траве и приличиях. Я разминал пальцы, проверяя чувствительность нервных окончаний, прислушивался к себе и пытался понять, не случится ли сейчас….
- Не случится. И ничего не бойся – я здесь, - ты, не глядя, сжал моё запястье. – Ложись и отдыхай, - и глаза смеялись из-под закрывающей их от солнца ладони. Я всегда смотрел в них до тех пор, пока ты сам не отворачивался.
- Почему бы тебе не податься в целители?
- Хлопотно, скучно, грязно. И не начинай про талант – он мой, как хочу, так и трачу. Мне тебя хватает, чтобы утолить жажду спасать ближнего.
***
В Хогвартсе я еще долго удивлялся, что пропустил момент твоего распределения. Потом увидел в толпе гриффиндорцев и замер – только не это! А ты подмигнул и пошел вместе с остальными первокурсниками за старостой.
В первый же учебный день, подловив меня в туалете, ты сказал, что на факультет, цвета, львов, змей и принципы тебе наплевать - я твой друг, таким и останусь. А встречаться можно и после уроков, или во время квиддича, пока все будут на трибунах.
Знаешь, иметь свою персональную тайну в виде друга-гриффиндорца было даже весело. Я чувствовал себя особенным. Так оно, в общем-то, и было, но радостного оказалось мало. Но это потом, потом….
Да, глаза…. В школе приступов почти не было, а если и случались, то мне везло – только наедине с тобой. И снова прохладные руки держали за голову, а глаза с расширенными до бесконечности зрачками, маяком отводили от моего персонального ада, где боль, холод и жар сплетались в единое, неразделимое целое.
- Смотри на меня, только на меня, прямо в глаза.
Я смотрел.
С каждым разом это было всё труднее. Не потому, что…. Не знаю, просто отвести взгляд было больно, словно меня выдергивали из безопасного, уютного, родного дома в грубую реальность, которая кололась подростковыми страхами.
А страхов было много: вдруг кто-то узнает о моей болезни? Слабости не прощают даже магглы, что говорить о Слизерине, факультете, который признавал только силу?
- Тебе подарить гирю? Или гантели? Пожалуй, гантели элегантнее. Будешь качать бицепсы и станешь сильным, - ты снова смеялся надо мной. Беззлобно. Я обижался.
- Ты же прекрасно понимаешь, о чем я!
- Тогда качай мозг, а не трать время на самоуничижение! Снейп – полукровка. Ему часто об этом напоминают в последнее время?
Ты опять был прав. Нужно быть лучшим в чем-то, чтобы не бояться собственных слабостей.
Я тренировался ночами, до одури, до кровавой пелены перед глазами. Руки тряслись и ноги еле-еле доносили до кровати, когда возвращался в спальню. Ребята шутили, что своими любовными похождениями я себя в гроб сведу раньше времени.
Улыбался и молчал. Чтобы следующей ночью встретиться с тобой и снова поклониться, соблюдая правила дуэльного кодекса.
- Смотри в глаза, сосредоточься на мне. Тогда ты сможешь увидеть гораздо больше. Не распыляй внимания на всё поле сражения.
Не отводить взгляда было легко. И приятно, что уж там говорить. По сей день чувствую, что мне хорошо, когда смотрю прямо в глаза авроров.
Мерлин всемогущий, за что мне? Почему именно мне?
***
- Я решил принять Метку, - мы снова сидели в самом дальнем конце озера, где никто и никогда не смог бы увидеть нас вместе. Но чужие взгляды были сейчас не важны, только слова – твои слова.
Ты молчал, кидая камушек за камушком в воду, и мелкие волны лизали тонкую полоску грязновато-желтого песка вдоль берега.
- Джейкоб?
- Я слышал. Ты решил принять Метку, - последний камушек полетел в воду, но я уже не видел кругов от его падения. – Ты решил? Ты сам?
- О чем?..
- Ваш Лорд, наверное, устроит прием в твою честь, раз ты решил присоединиться к нему, - каждое твое «ты» вдавливалось в воздух между нами. Следующий камешек снова лег в руку, перекатываясь меж пальцев, оставляя на них мокрые, грязные следы. – Это не твое решение, Эван, хоть меня-то не обманывай.
- Это честь! – я разозлился, сильно, почти до гнева.
- Разве я спорю? Мне ни к чему. В аврорат не подамся, так что личного интереса к твоему выбору не испытываю, - будничность тона заставляла ежиться, словно от влажного осеннего ветра. До этой минуты я даже не думал, что мы можем встретиться в настоящем бою. Ты против меня. Или я против тебя.
- Значит, война? – вот так просто, обыденно, и только взгляд не отпускал, словно я был рыбешкой, попавшей в сеть.
- Да. Мы должны защитить интересы….
- Избавь меня от праведной ярости чистокровного волшебника. Это похоже на оправдание, а я тебя не осуждал. Только, знаешь что?
- Что?
Ты встал, отряхнул брюки и задумчиво посмотрел на воду, чтобы через мгновение с необычной для тебя злостью швырнуть туда камень, тот самый, последний. Мне казалось, что он летит в меня.
- Паршиво всё это выглядит.
Ты уходил, засунув руки в карманы, мантия беспомощно болталась, повиснув на запястье.
Я хотел, чтобы прямо сейчас начался приступ. Немедленно, в эту же секунду! Тогда ты бы вернулся.
Но единственный холод, который я чувствовал, был холодом от земли, на которой сидел. Остальное – пустота с самой обычной температурой.
***
Метка. Она меня чуть не убила. После неё приступ длился три дня, не отпуская ни на миг. Болело всё, даже сквозь онемение пробивалась боль. Я метался в горячке и не мог слова сказать, чтобы попросить найти тебя.
Ты пришел, когда надежда на избавление сменилась надеждой умереть как можно скорее.
- Почему так долго? – эти три слова отняли последние силы.
- Не сразу почувствовал. Когда понял - пришел.
Через пару месяцев я нашел квартиру в центре Лондона и переехал туда, отговорившись перед мамой желанием начать взрослую жизнь. Ты приехал почти сразу. Просто прошел в гостевую комнату, поставил сумку, огляделся и спросил, где кухня. Было время чая.
Я не спрашивал, что ты сказал своим родителям, не интересовался, чем решил зарабатывать. Просто был счастлив: теперь мир внутри этих стен был безопасным для меня круглые сутки.
Я оказался смешон и жалок, поселившись в хрустальном шарике и возомнив себя защищенным.
***
- Мама? Как я рад, что ты приехала! Была рядом? Конечно, ничего страшного – проходи. Я тебя сейчас познакомлю со своим другом. Джей! Джей!!
Я что-то еще говорил, указывая рукой на тебя и глядя на маму. Понимал, что что-то не так, но не мог остановиться и говорил, говорил.
- Она сейчас в обморок упадет, - твой бесцветный голос раздался за спиной очень вовремя, и я успел подхватить падающую маму.
Когда уезжал в Мунго, то удивился тому, как ты на меня смотрел. Но отказ ехать со мной удивил и расстроил много больше, затмив собой другие мысли.
Уже в палате, где мама приходила в себя, все еще бледная, с трясущимися руками, я наконец-то спросил, в чем дело.
- Эван, милый…. Сыночек, там никого не было!
- Что значит, не было?
- Джейкоба не было, - и тут мама заплакала. – Никакого Джейкоба не было! Понимаешь? Его не было!
На крики прибежал целитель, ей давали пить какие-то зелья, в воздухе повисло слово «истерика».
Я бежал. В холл, к камину, судорожно хватая пригоршню летучего пороха, называя адрес, обдирая в кровь костяшки пальцев о каминную кладку.
- Джей!
Тишина. Всё осталось на своих местах: вот твоя книга со смешной вязаной закладкой, в шкафу висели вещи, в ванной стояла зубная щетка.
- Джейкоб!!
Мой хрустальный шарик ощутимо трещал от этого крика.
***
Потом был рассказ о том, что заболевание это передается в семье Розье из поколения в поколение. Что многие сошли с ума, но большинство смогло найти для себя приемлемый способ выживания. Как мой отец, например. Что это защитная реакция психики на боль и припадки. Что это какое-то старинное проклятие, скорее всего. Что от него никак нельзя избавиться.
Много было «что» и еще больше слез. Запах успокоительных зелий витал в воздухе почти осязаемой пеленой.
Оказывается, родители за многие годы моей болезни решили, что я первый, кто перенял только физический недуг.
Папа сдался в Азкабане: маме пришло извещение, что отец потерял рассудок, но приговор «пожизненно» остается в силе. Значит, поговорить с единственным человеком, который мог рассказать, что на самом деле происходит со мной, не представлялось возможным.
Оставался только ты.
***
- Джей, или как тебя….
- Так же, как и тебя, - я мог видеть только ноги и кисть руки, покойно лежавшую на подлокотнике моего любимого кресла.
- Значит, всё правда? Тебя не существует?
- Для других – нет.
Слово-камешек упало в воду, и круги волнами бились о потрескавшиеся стенки хрустального шарика.
- Как же тогда?
- Ты один гулял вокруг школы, разговаривая сам с собой, один уходил на озеро, сражался сам с собой в подземельях по ночам. И сад, и розы, и рыбки – всё один, Эван. Для других. Для нас – мы вместе.
- А мои приступы? Для других?
- Сам. Силой воли. Только Метка – тебе нужно было привыкнуть, что часть тебя тебе же больше не принадлежит. Потому так поздно справился. А я, кстати, говорил, что это паршиво выглядит.
- Нет!
Я не хотел. Не хотел верить, соглашаться, принимать правду. А волны расходились кругами по воде, и хрустальный звон постепенно заполнял мои уши нестерпимой болью.
- Это ты, ты лишил меня всего! Даже будущего у меня нет! Ты.… Убирайся!
- Куда? Как ты себе это представляешь? Я возьму вещи и съеду из твоей головы?! Я не долбанный вирус, Эван! Я – это ты. Хотя бы вспомни, что значит твоя фамилия! Подумай, пошевели накачанными мозгами!
- Убирайся!! Мне все равно как - уходи! Исчезни. Я не хочу тебя больше видеть, никогда! – снова не мог отвести взгляда от твоих глаз, но сейчас не хотел смотреть безучастно. Хотел накинуться, по-маггловски, с кулаками, удар за ударом превращая лицо в месиво.
- Пожалеешь. Поймешь еще, глупый, что это счастье, которого ни у кого больше нет.
- Убирайся! Нужен ты мне, мечтай! – я кричал в спину, в беззвучно закрывающуюся дверь, в пустой коридор.
***
Простые слова из старого учебника били меня похлеще заклятий. «Шиповник считается нечистым растением, которое растет на границе между мирами».
Шиповник, rosier…. На границе между мирами, на самой границе сознания – я тут и я там. И вот меня два.
До тошноты сладко пахли розы маминого сада. Но мне казалось, что весь розарий одичал, покрылся шипами и ягодами цвета твоего гриффиндорского шарфа. Каждый шип вонзался в меня, заставляя болеть и воспаляться ранки от уколов по всему телу, разливая по нему озноб.
Потом был приступ, но никто не пришел, чтобы меня вытащить оттуда. Всё прошло, чтобы начаться вновь. И снова, и опять…. Бесконечный круг регулярной боли, холода и горячечного жара.
Где-то между приступами я потерял маму: не выдержала напряжения, получив на руки двух безумцев – мужа в Азкабане и сына в комнате наверху.
Я ей завидовал: для мамы больше не было боли. Никакой.
А для меня была и с избытком, словно ты был стенками плотины, которая исчезла, и всё это потоками обрушилось, погребая меня под собой.
Я держался без малого год, стараясь быть не слишком заметным, чтобы успеть исчезнуть при первых же симптомах. Прилагал массу усилий, выпивая всего лишь бокал вина на встречах – не хотел дать слабину и позвать тебя. Должен был справиться сам, должен был доказать.
Что? Кому?
Теперь не важно. Теперь я не намерен лгать себе, а значит, и тебе: ты мне нужен. Джей, слышишь? Я тебя зову. И мне наплевать на гордость.
***
- Тише, тише…. Расслабься, я не могу даже лица твоего увидеть. Вот так. Смотри на меня.
Мне страшно: сейчас открою глаза, увижу тебя и больше никогда не смогу быть уверен, что не превратился в беспомощного слюнявого идиота, погруженного в собственные иллюзии на старой кровати родителей. Я уже не знаю, где правда, где реальность. Кто я?
- Эван Розье. И я тебе скажу, что происходит на самом деле. Буду говорить каждый раз, когда понадобится. Ты будешь смотреть на меня?
- Да, Джей.
Два слова до моего окончательного безумия. Два слова до конца боли и озноба. В мире всего по два, это знают даже магглы, создавшие целые теории о дуализме. Значит то, что меня тоже два – не безумие.
- Если только для других, - зрачки чуть расширяются от улыбки, а прохлада ладоней греет лицо. – Для нас с тобой всё это реальность. Лучше?
Конечно, мне лучше. Только…. Смотрю в твои глаза, о цвете которых я никак не могу догадаться до сих пор, и мысли бешенными снитчами носятся в голове: я искал уединения в библиотеках или парках, запирался в добровольном затворничестве в стенах своих комнат, держал на расстоянии всех людей – абсолютно всех, без исключения. Но никогда не был одиноким, пока не прогнал тебя.
Ты знаешь это? Знаешь, по глазам вижу.
Одиночество – это пустота незаметной, комнатной температуры. Мы рождаемся одинокими, живем одинокими и умираем в одиночку – так принято говорить?
- Я же предупреждал, что поймешь со временем, какое это счастье. Болезнь, конечно, но и счастье, - твой смех заставляет и меня улыбаться, облизывая сухие губы.
Когда мне было восемь лет, я отчаянно хотел убежать и найти кого-то, кто понял бы меня. Не болезненного мальчика, наследника, сына, племянника, чистокровного волшебника, а меня. И нашел, пусть и в приступе боли. Даже не спросил: маг или маггл, и если волшебник, то насколько чистой крови - можно ли мне общаться с тобой. Просто поверил, почувствовал.
- Ты звал, я пришел. Пойдем завтракать – я голоден, как волк!
Знаю, что сейчас на столе стоят две чашки, две тарелки, да и вообще стол сервирован на двоих. Знаю, что сижу один, смотрю куда-то в пустоту и улыбаюсь ей, как единственному родному человеку. Это для других. Для меня….
- Ты слышал про эффект Горгоны? – слышал, конечно. Ты же помнишь всё, что знаю я и даже то, что я успел забыть. Мне нравится, как ты приподнимаешь бровь и смотришь в ожидании разъяснений. Ты понимаешь. – У тебя её глаза – никак нельзя отвести взгляда. Просто каменеешь, а смотришь.
- Ты не очень-то похож на камень, - усмешка делает лицо совсем мальчишеским. Я так рад тебя видеть! – Но сравнение мне по душе. Кстати, Медуза тоже не очень любила быть в компании, мягко говоря. Как думаешь, может она тоже, того? – ты крутишь пальцем у виска, посмеиваясь надо мной. Беззлобно. Я не обижаюсь.
Стальной обруч, сжимавший меня поперек туловища всё последнее время, тает. Я дышу полной грудью, спина не ломается под его железными объятиями и глаза не наливаются горячей кровью, грозясь лопнуть от боли. Решение принято.
Что дальше?
- Война, конечно, - хмыкаешь ты, аккуратно макая печенье в горячий черный кофе.
Конечно, но это из очевидного, а меня интересует неизвестное.
- Не знаю, я же не призрак, чтобы поведать страшную историю о том, что там – за гранью. Вряд ли что-то уж очень пугающее. И потом – вдвоем не так уж и страшно, - печенье замирает на полпути к кофейному озерцу. – Мы же вдвоем?
Да. Лучше так, чем искать в каждом лице того, кто сможет понять тебя. И принять. Лучше быть сумасшедшим….
- Чем одиноким. И то верно. Вино-то у тебя в доме есть? Или так и будем изображать благоразумную сдержанность в привычках?
В этот вечер я напиваюсь сам с собой. То есть, с тобой. В сущности, нет разницы. Для нас.
***
- Проклятье, Розье! – голос Мальсибера звучит как-то отдаленно, когда я падаю от ответного заклинания Грюма, который зажимает рукой утраченный глаз, и кровь всё ещё течет меж пальцев.
Красивый был удар, я собой горжусь.
- Не просто красивый – великолепный! – глаза снова заслоняют мне весь мир, и смерть кажется только темнотой твоих зрачков. – Больно? Ничего, сейчас пройдет. Смотри на меня, просто смотри в глаза.
Я смотрю, успокоенный твоим спокойствием, убаюканный твоим голосом. Мне лучше, и не больно совсем. Ты только держи меня и не уходи.
- Не уйду. А сейчас спи – тебе нужно отдохнуть. Я подожду.
Так спокойно, что невозможно удержаться от улыбки. Сейчас отдохну, и мы….
